РОБЕРТ ШТИЛЬМАРК - ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника. Части третья, четвертая

• Название: ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника. Части третья, четвертая
• Автор: РОБЕРТ ШТИЛЬМАРК
• Издательство: ТЕРРА - Книжный клуб
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-275-00277-7

Роберт Александрович Штильмарк (1909-1985) известен прежде всего как автор легендарного романа «Наследник из Калькутты». Однако его творческое наследие намного шире. Убедиться в справедливости этих слов могут все читатели Собрания сочинений.

Во второй том вошли 3 и 4 части романа-хроники «Горсть света» — произведения необычного по своему жанру. Это не мемуары в традиционном понимании, а скорее исповедь писателя, роман-покаяние.

---

— Это иллюстрации, — пояснил Валерий Петрович. — Хороши?

Он протянул Рональду картинку с тонущим кораблем. Картинка была ужасна!

— Где же текст? — нетерпеливо осведомился гость. — И если роман уже готов для иллюстрирования, зачем вам мои услуги?

— Вот — текст! — в голосе Валерия Петровича слышалась гордость. — Ну-ка, полистайте! Полистайте!

Рональд увидел на титульном листе такие заглавные слова:

В.П. ВАСИЛЕНКО (писатель) «Позднее признание» (роман).

Тетрадка была исписана бисерным бухгалтерским почерком с завитушками и закорючками.

— Это вы сами пишете? — Рональд изобразил в голосе восхищение.

— Нет, тут старичок один, бухгалтер, мне переписывает...

«Мериады звезд сияли на бархатном небосклоне» —начал Рональд чтение «Позднего признания» ... И сразу стало все ясно!

Как же быть дальше? Кто этот Василенко — сумасшедший графоман, которого дурачат ловкие ребята, или безграмотный хитрец, который дурачит еще более темных начальников в целях некой непонятной выгоды? Или еще: просто-напросто это проверка с помощью заведомой халтуры?

Положение Рональда оказалось не из приятных: темная лагерная писанина и... непонятный субъект, то ли проверяющий собеседника, то ли искренне довольный этой литературной продукцией.

— Так, Валерий Петрович, — заговорил Рональд с опаской. — С какого же оригинала переписывал бухгалтер этот текст? Ведь ошибок много. Чья была рукопись?

— Рукопись была... Володи Белоусова. Бригадник у Юрки Милосердного. Он писал. По моим указаниям. Только довел до середины и... бросил. Больше, говорит, иностранных знаний не хватает мне, ищите другого писателя. Вот, Рональд Алексеевич, беритесь за это дело! Позарез мне надобно этот роман кончить. Притом, поскорее бы! Беритесь, — и дело с концом!

— Но если я напишу исторический роман, какой же в этом прок для вас?

Василенко поднял на говорящего тяжелый, посерьезневший взор.

— У нас, Рональд Алексеевич, только общие работы! Чего спрашиваете, как малое дитя? Неужто портной пиджаки себе самому шьет?

— Понимаю... Значит, роман должен носить ваше имя?

— Ясно, мое, коли я заказываю!

— Вы хотели бы его опубликовать в печати?

— Ну, коли удастся, конечно хочу. Только это — дело далекое. А покамест я его товарищу Сталину в подарок послать хочу.

— Гм! Но почему же роман не на современную тему? Почему не о строителях, не о подвигах наших людей?

— Ни-ни-ни! Ни в коем разе! Тут можно так погореть, что потом — не откашляться! Писать только про старину. Не ближе как лет за сто пятьдесят. Иначе опер привяжется — пропадешь! Главное же дело — Сталин исторические романа любит. Это я точно знаю, от верных людей. Мы с вам где находимся? Недалеко от Курейки? А в Курейке он сам срок отбывал. Неужели не усекаете? Ежели он получит интересный роман из-под Курейки, разве он не обратит внимания? Подумайте, какая мысль! Понятно?

— Поймите, что сочинение большого исторического романа дело не простое и не скорое. Нужны материалы. Нужно время.

— Временем мы с вами, Рональд Алексеевич, вроде бы не обижены. У меня срок — двенадцать лет, только разменял. А у вас остаток — поболее трех, коли зачтут северные... Хватит, по-моему! Ведь надо с полгода, не более!

— Нет, в полгода не управишься! Требуется минимум год, полтора!

— Что вы! Многовато! Ведь половина-то уже готова. Целых сто страниц!

— Валерий Петрович! Скажу вам откровенно: то, что написано, это — испорченная бумага. Если вы хотите, чтобы получился у меня большой роман, то надобно его еще задумать, написать, выносить. Пусть даже о временах далеких, как вы желали — все надо начинать сызнова. А это очень трудно! Боюсь, что в наших условиях — просто невозможно!

— Напрасно так думаете. Ежели Василенко гарантирует условия — они будут созданы! Вот мои условия: как начнете — будете свободы от общих работ, получите легкую работу, она оставит вам много времени для писания. Если дело пойдет на лад — гарантирую вам через два месяца пропуск для бесконвойного хождения, чтобы жить вам за зоной, одному, в тайге — и только писать! Питанием, одежкой, куревом, светом я вас обеспечу. Будете получать малые зачеты, четверть дня за день. Значит, четыре дня отсидите, а будет считаться, что вы пять отбыли. Только условие: на глаза начальству не лезть, держать дело в тайне и работать с полной отдачей. Ну как? Согласны?

— Надо подумать, сообразить, о чем писать и где взять материалы.

— Материалы? Ну, старик, по материалам всякий дурак напишет! А голова-то на что? Набивал ее всю жизнь, а теперь еще и материалы ему подавай! Что же касаемо до того, о чем писать, то вот тебе мое большое желание... Слушай, батя, первое желание я тебе уже говорил: чтобы лет эдак сто или двести назад все дело происходило К тому же, прошу тебя — чтобы было оно не в России! И чтобы было страшно и трогательно, понял? Что, по-вашему, по-ученому, страшнее всего на свете? А? Ну, угадай?

— Да, по-моему, Валерий Петрович, то что... вокруг нас с вами...

— Чего, чего? Эк сказанул! Чего же вокруг нас страшного? Ну, проволока, ну, вохра... подумаешь, страх какой! Дело самое обыкновенное для меня и для всякого... Не-е-т, ты настоящий страх должен изобразить. Понимаешь, к примеру, ежели ночью... встретить льва. Там, в Африке. И — охотиться на него. Вот это страх! Понял?

У Василенко, действительно, будто зашевелился пух на лысеющем темени. Его начинала бить дрожь... Кажется, он был совершенно искренен и трезв.

— Хорошо! Насчет страха я вас понял. А что вы полагаете самым трогательным для будущего читателя? И для... товарища Сталина?

— Рональд Алексеевич! Да как вы еще спрашивать можете такое? Ясно, что самое трогательное — это когда у матери ребеночка крадут, либо пропадает у нее дитя малое. Что еще может быть жалостливее?.. Ну, как, соглашаетесь?

— Скажите, Валерий Петрович, а на основе чего писал Володя Белоусов? Вы давали ему какой-нибудь черновик? Или только общие указания?

— Вот что я ему давал! Смотрите! Вот это — мой замысел. Василенко протянул Рональду ученические тетрадки, извлеченные из того же торнистера вместе с белоусовской рукописью и рисунками Вани-Малыша. Рональд стал их неторопливо просматривать.

Ему стоило немалого труда не прыснуть от смеха, не выдать своих чувств. Чудовищная галиматья, безграмотная и бессмысленная, на уровне низшего пошиба воровских «романов», которые «тискаются» со всех вагонных и тюремных нар в долгих этапах и в часы камерной скуки, особенно на пересылках. Такие «романы» каждый заключенный слышит сотнями, они страшны бездарной, унылой и убогой чепухой, разворачиваемой от безделья одуревшими, беспросветно темными людьми. Передать их невозможно, это — словесный сор, отвечающий уровню людских отбросов ГУЛАГа. Часто такую гиль плетут пьяные, пока их не сморит сон... Рукопись Володи Белоусова повторяла эту чепуху чуть грамотнее, вводила новых «героев», но и она недалеко отошла от «оригинала». Сводился он к следующему.

Некий жестокий граф (воровские романа тискаются только про графов и герцогов, обычно разъезжающих с пистолетами и шпагами в черных, каретах с потушенными огнями по улицам французского города Берлина) по имени Фридрих Эванс стал счастливым отцом мальчика Чарльза. А того похитили злые пираты, главаря коих звали Бернадит Луи. Мальчика воспитывали в чужой стране 18 лет. Из родного дома у него сохранился медальон. Отправившись путешествовать, он попал на родину, каковую не узнал и, шествуя мимо отцова замка, прочитал, что там происходит шахматный турнир. Приняв участие в турнире, он обыграл хозяина замка, не подозревая, что это его отец. Оскорбленный проигрышем злодей заточил юношу в подвал, куда смогла проникнуть дочка Фридриха — Эмилли, чуть было не вступившая в любовную связь с родным братцем. Но они обменялись медальонами и поклялись в любви. За это грозный Фридрих сослал юношу на необитаемый остров в Индийский океан. Там Чарльз подружился со... львом, обитателем острова. Юноша построил плот, пересек вместе со львом океан и прибыл на родину в момент свадьбы своей сестры. Скрытый в кустах враг жениха подстрелил его прямо во время свадебного шествия. Тогда Чарльз и лев накинулись на убийцу-обидчика. Лев сожрал убийцу, а заодно, сходу, и подоспевшую невесту. Наконец, разбушевавшийся лев сожрал и самого юношу Чарльза, в результате чего на месте остались недоеденные трупы невесты, жениха, убийцы и Чарльза, а также подстреленный и издыхающий лев. Вызванный по телефону Фридрих Эванс примчался на автомобиле и, склонившись над трупами, обнаружил на них семейные медальоны. Так он осознал, что погубил своих детей и воскликнул: «О, мои голуби! Это я погубил вас!» В этом заключительном катарсисе и заключалась идея «Позднего признания». Даже среди низкопробных воровских «тисканий» случались признаки здравого смысла среди нагромождении нелепостей. В «Позднем признании» здравый смысл начисто отсутствовал. Это было пьяное плетение словес...