Арман Делафер - Одиль, не уходи!

• Название: Одиль, не уходи!
• Автор: Арман Делафер
• Издательство: Смена
• Жанр: Эротика
• Год: 2000

В течение семи лет я был хорошим мужем, по крайней мере, считал себя таковым, поскольку удовлетворял малейшие капризы своей жены. Я хранил ей верность… Что же касается Одиль, то она казалась настолько равнодушной к сексу, что мы иногда не прикасались друг к другу по несколько месяцев. Я вообще считал свою жену фригидной, пока совершенно случайно не обнаружил в ее теле другую женщину.

---

17

«Вчера я тебе позвонил. Мне не терпелось узнать твое решение. Я спросил:

— Вы придете?

И ты ответила своим прекрасным, мечтательным голосом:

— Ответ в старом дубе. Что? Принимаю ли я вызов? Немного терпения. Идите на почту».

Обо мне, быть может, совершенно забыли, пока читали эти письма. Обо мне, о муже. В этом нет ничего удивительного: я сам о себе забыл, забыл, кто я и где я. Я даже не заметил, как вошла служанка и положила передо мной сигареты, за которыми я ее посылал.

Я был как оглушенный. Письмо за письмом раскрывало мне план готовящейся измены, я наблюдал за тем, как Одиль незаметно для себя катится по наклонной плоскости, в конце которой она станет любовницей другого мужчины. Конечно, еще ничего не произошло, но могло произойти уже в любой момент. Чего им не хватает?

Что же касается другого, то это был не Демонжо, как я посчитал вначале. Слава Богу, это был всего лишь Лаборд! Я оказал ему столько услуг, что он совершенно естественно должен был меня ненавидеть. Последней моей услугой было то, что я помог ему избежать тюрьмы.

Я отложил в сторону то письмо, где он издевался надо мною, и перечитал его.

«Ваш муж считает меня мечтателем и поэтом. Он думает, что я не способен жить реальной жизнью. Но я способен на большее: воплотить мечту в реальную жизнь».

Что бы он там ни говорил, но я спас его от тюрьмы, в которую он чуть было не угодил именно из-за своей непрактичности и излишней доверчивости. Я не считал его способным на мошенничество или непорядочность. Сегодня он доказал, что способен и на то, и на другое: он собрался отобрать жену у меня, человека, которому был стольким обязан. Не было даже такого оправдания, как страсть, потому что он не любил, а только играл.

А она, она даже не возмутилась и позволила вести себя шаг за шагом к пропасти. Сначала из любопытства, потом — из желания испытать новые острые ощущения. Позволила тому, кого должна была бы с презрением выгнать. Правда, она ничего не знала, у меня нет привычки рассказывать о тех услугах, которые я кому-то оказываю. Для нее это был не всем обязанный мне человек, а просто соблазнитель, куда более опытный и искушенный, нежели другие.

Когда она читала его искусно составленные письма, в ней неизбежно должно было начать разгораться желание, до сих пор дремавшее в ее прекрасном теле. Каким-то чудом он превратил ее в абсолютно не знакомую для меня женщину. В общем, они уже обманули меня настолько, что сам факт их физической близости уже ничего бы не добавил к совершившемуся предательству. Вполне возможно, что она даже уже принадлежала ему, лежа в моих объятиях, в моей постели. А почему бы и нет? Для нее это могло стать еще одним новым острым ощущением: отдаваться мужу телом, а любовнику — воображением.

И тут я вспомнил некоторые мелочи, о которых, впрочем, не решаюсь сказать даже сейчас. Это, должно быть, началось около недели тому назад. Я овладел ею… Я уже говорил, что она не была страстной женщиной, плотские утехи и удовольствия ее мало занимали. Но в тот раз в моих объятиях была совершенно другая женщина. Да, это была совершенно иная Одиль, которая обвивала меня руками и ногами, прижималась трепещущим телом ко мне, так, что я ощущал каждую его клеточку, глаза ее были закрыты, рот — искажен наслаждением, которое она, безусловно, испытала… Когда она очнулась после короткого забытья и открыла глаза, она сначала словно и не узнала меня, а потом разочарованно прошептала:

— А, это ты…

Я же рассмеялся: моя гордость самца была удовлетворена. Подумать только: я смог довести женщину до такого экстаза! Я! Мое самодовольство помешало мне насторожиться при таком внезапном изменении доселе бесстрастной женщины. Каким же дураком я был! Она отдавалась не мне, а другому, после прочтения неизвестно какого по счету письма.

Три дня спустя мне снова захотелось заняться с ней любовью, но она резко отказалась, сославшись на внезапный приступ сильной мигрени. На следующий день она уступила, но уступила лишь из чувства долга, и все было так, как происходило у нас обычно. Неужели так теперь будет всегда?

И что мне теперь делать? Швырнуть ей в лицо эти письма, как только она вернется домой? Насладиться ее замешательством? Спросить:

— Ну, так что мы скажем твоему соблазнителю? Что твой тридцать седьмой размер в его распоряжении? Подойдет ему это?

А потом? Вместе с ней кинуться к Лаборду?

Да, я должен был все тщательно обдумать. Может, это действительно будет лучшим способом вернуть себе жену? Но мгновение спустя я понял, что это будет также и лучшим способом потерять другую, ту, которую познал неделю тому назад и которую не смогу уже забыть. И я принял другое, самое невероятное решение, которое можно считать даже безумным. Плевать! К тому же здесь я выступаю не в качестве адвоката, а лишь как рассказчик.

В моей жене было две женщины: благоразумная и безумная, одна, которую я хорошо знал, и другая, о которой я не знал ничего, кроме того часа наслаждения, который она подарила мне по ошибке. И именно эта чувственная незнакомка была для меня важнее и нужнее первой. Помимо моей воли меня влекло к ней какое-то нездоровое любопытство, возникшее во время чтения этих проклятых писем. Да, к этому любопытству примешивались бешенство, ревность, отвращение, но главным было все-таки оно. Именно желание удовлетворить это любопытство подсказало мне мой безумный план. И прежде всего, необходимо было набраться терпения и подождать.

Мне трудно объяснить свои поступки. Я не знал, чего я хочу. Мне было ясно только, что я хотел сохранить для себя обеих женщин: чтобы благоразумная оставалась прежней, а безумная принадлежала только мне. И подумать только, я всегда считал себя человеком, лишенным воображения! Как же плохо, оказывается, мы сами себя знаем.

Я сложил письма в прежнем порядке и положил их на прежнее место в секретер. В тот момент все еще могло повернуться иначе, но тогда я никогда бы не испытал тех чудесных и ужасных часов наслаждения, этих отравленных и великолепных часов взаимного рабства наших тел. Тех часов, от наваждения которых я до сих пор не могу избавиться, поэтому и пишу все это, а вовсе не из стремления исповедоваться. Я надеюсь, что наваждение останется на этих страницах: тело этой женщины, ласки этой женщины, ее дерзость, ее крики наслаждения — все. Я опущусь в самые глубины своего сознания и вырву оттуда эту заразу, как вынимают глубоко засевшую занозу. А когда освобожусь…

Я пошел в парк и машинально направился к беседке. По дороге мне все стало ясно. Когда я оказался там, я уже знал, что и как нужно сделать, причем мне очень помогла в этом моя профессия инженера.

Вы уже знаете, что закрытая беседка была приподнята над землею на четыре ступеньки. По-видимому, прежние владельцы приходили сюда почитать или помечтать, любуясь великолепными видами на парк и на лес. Беседка стояла на четырех цементных столбах, под которые вполне можно было проникнуть и оказаться под полом самой комнаты.

Я поднялся по лестнице и вошел в беседку. Лаборд дал очень точное описание комнаты: два окна, стол и железный стул. Крыша, по-видимому, протекала, так как в трех местах пол сильно прогнил от сырости.

Я вышел. Недалеко от беседки был сарайчик, куда слуги складывали инструменты. Я взял мотыгу и вернулся. Гнилая доска у одной из стен подалась после первых двух ударов. Случайно ступить в образовавшуюся дыру было невозможно, и я замаскировал ее каким-то старым тряпьем. Сквозь получившееся небольшое отверстие, размером со слуховое оконце, я мог наблюдать снизу за тем, что происходит в комнате наверху, а также все слышать…

Над столом висела электрическая лампа в стеклянном плафоне. Я обрезал провод и таким образом лишил комнату искусственного освещения. Потом вернулся домой и заперся в кабинете. На письменном столе стоял портрет Одиль, удивительно удачно увеличенное изображение в профиль, причем выражение лица было такое, будто она предлагала мне себя. До сегодняшнего дня я не замечал на этом портрете ничего подобного.

Я пробыл в кабинете до ужина, не сводя глаз с изображения женщины, которая уже больше не была моей. Никому не желаю испытать того смешанного чувства ненависти, отвращения, желания и ревности, которое буквально раздирало мою душу в тот вечер. Мгновениями я будто бы приходил в себя, но тут же понимал, что все напрасно, и что больше я уже никогда не стану прежним. Мой темперамент, мой характер, мое происхождение, наконец — все исчезло, все заменилось какой-то первобытной чувственной яростью и похотью. Я мог думать только об Одиль: о ее ногах, бедрах, грудях, губах.

Мне трижды звонили, пока я сидел в кабинете перед портретом. Я перенес все дела на следующий день, сославшись на какой-то незначительный предлог. Наконец ужин собрал нас всех вместе.