Илья Сельвинский - Избранная лирика

• Название: Избранная лирика
• Автор: Илья Сельвинский
• Жанр: Поэзия

---

О щелканье соловья.

Казалось бы, что в этой теме такого?

Правда? А между тем

Попробуй найти настоящее слово

Даже для этих тем.

А тут? Да ведь тут же нервы как луки,

Но строчки... глуше вареных вязиг.

Нет, товарищи: этой муки

Не выразит язык.

Он слишком привычен, поэтому беден,

Слишком изящен, поэтому скуп,

К неумолимой грамматике сведен

Каждый крик, слетающий с губ.

Здесь нужно бы... Нужно создать бы вече

Из всех племен от древка до древка

И взять от каждого все человечье,

Все прорвавшееся сквозь века

Вопли, хрипы, вздохи и стоны,

Отгул нашествий, эхо резни...

Не это ль

наречье

муки бездонной

Словам искомым сродни?

Но есть у нас и такая речь,

Которая всяких слов горячее:

Врагов осыпает проклятьем картечь,

Глаголом пророков гремят батареи.

Вы слышите трубы на рубежах?

Смятение... Крики... Бледнеют громилы.

Бегут! Но некуда им убежать

От вашей кровавой могилы.

Ослабьте же мышцы. Прикройте веки.

Травою взойдите у этих высот.

Кто вас увидел, отныне навеки

Все ваши раны в душе унесет.

Ров... Поэмой ли скажешь о нем?

Семь тысяч трупов.

Семиты... Славяне...

Да! Об этом нельзя словами:

Огнем! Только огнем!

Керчь

1942

БАЛЛАДА О ЛЕНИНИЗМЕ

В скверике, на море,

Там, где вокзал,

Бронзой на мраморе

Ленин стоял.

Вытянув правую

Руку вперед,

В даль величавую

Звал он народ.

Массы, идущие

К свету из тьмы,

Знали: "Грядущее - Это мы!"

Помнится сизое

Утро в пыли.

Вражьи дивизии

С моря пришли.

Чистеньких, грамотных

Дикарей

Встретил памятник

Грудью своей!

Странная статуя...

Жест - как сверло,

Брови крылатые

Гневом свело.

- Тонко сработано!

Кто ж это тут?

"ЛЕНИН".

Ах, вот оно?

Аб!

- Гут!

Дико из цоколя

Высится шест.

Грохнулся около

Бронзовый жест.

Кони хвостатые

Взяли в карьер.

Нет

статуи,

Гол

сквер.

Кончено! Свержено!

Далее - в круг

Введен задержанный

Политрук.

Был он молоденький,

Двадцать всего,

Штатский в котике

Выдал его.

Люди заохали...

("Эх, маета!")

Вот он на цоколе,

Подле шеста;

Вот ему на плечи

Брошен канат.

Мыльные каплищи

Землю кропят...

- Пусть покачается

На шесте.

Пусть он отчается

В красной звезде!

Всплачется, взмолится

Хоть на момент.

Здесь, у околицы,

Где монумент,

Так, чтобы жители,

Ждущие тут,

Поняли. Видели.

Ауф!

- Гут!

Желтым до зелени

Стал политрук.

Смотрит...

О Ленине вспомнил...

И вдруг

Он над оравою

Вражеских рот

Вытянул правую

Руку вперед - И над оковами,

Бронзе вослед,

Вырос

кованый

Силуэт.

Этим движением

От плеча,

Милым видением

Ильича

Смертник молоденький

В этот миг

Кровною родинкой

К душам приник...

Будто о собственном

Сыне - навзрыд

Бухтою об стену

Море гремит!

Плачет, волнуется,

Стонет народ,

Глядя на улицу

Из ворот.

Мигом у цоколя

Каски сверк!

Вот его, сокола,

Вздернули вверх;

Вот уж у сонного

Очи зашлись...

Все же ладонь его

Тянется ввысь

Бронзовой лепкою,

Назло зверью,

Ясною, крепкою

Верой в зарю!

Керчь

1942

РОССИИ

Взлетел расщепленный вагон!

Пожары... Беженцы босые...

И снова по уши в огонь

Вплываем мы с тобой, Россия.

Опять судьба из боя в бой

Дымком затянется, как тайна,

Но в час большого испытанья

Мне крикнуть хочется: "Я твой!"

Я твой. Я вижу сны твои,

Я жизнью за тебя в ответе!

Твоя волна в моей крови,

В моей груди не твой ли ветер?

Гордясь тобой или скорбя,

Полуседой, но с чувством ранним.

Люблю тебя, люблю тебя

Всем пламенем и всем дыханьем.

Люблю, Россия, твой пейзаж:

Твои курганы печенежьи,

Станухи белых побережий,

Оранжевый на синем пляж,

Кровавый мех лесной зари,

Олений бой, тюленьи игры,

И в кедраче над Уссури

Шаманскую личину тигра.

Люблю твое речное дно

В ершах, и раках, и русалках;

Моря, где в горизонтах валких,

Едва меж волнами видно,

Рыбачье судно ладит парус,

И пряно в небо из воды

Дредноут в космах бороды

Выносит театральный ярус.

Люблю, Россия, птиц твоих:

Военный строй в гусином стане.

Под небом сокола стоянье

В размахе крыльев боевых,

И писк луня среди жнивья

В очарованье лунной ночи,

И на невероятной ноте,

Самоубийство соловья 1.

Ну, а красавицы твои?

А женщины твои, Россия?

Какая песня в них взрастила

Самозабвение любви?

О, их любовь не полубыт:

Всегда событье! Вечно мета!

Россия... За одно за это

Тебя нельзя не полюбить.

Люблю великий русский стих,

Не всеми понятый, однако,

И всех учителей своих

От Пушкина до Пастернака.

Здесь та большая высота,

Что и не пахнет трын-травою,

Недаром русское всегда

Звучало в них как мировое.

Люблю стихию наших масс:

Крестьянство с философской хваткой,

Станину нашего порядка

Передовой рабочий класс

И выношенную в бою

Интеллигенцию мою

Все общество, где мир впервые

Решил вопросы вековые.

Люблю великий наш простор,

Что отражен не только в поле,

Но в революционной воле

Себя по-русски распростер:

От декабриста в эполетах

До коммуниста Октября

Россия значилась в поэтах,

Планету заново творя.

И стал вождем огромный край

От Колымы и до Непрядвы.

Так пусть галдит над нами грай,

Черня привычною неправдой,

Но мы мостим прямую гать

Через всемирную трясину,

И ныне восприять Россию

Не человечество ль принять?

Какие ж трусы и врали

О нашей гибели судачат?

Убить Россию - это значит

Отнять надежду у Земли.

В удушье денежного века,

Где низость смотрит свысока.

Мы окрыляем человека,

Открыв грядущие века.

1. У соловьев во время пения иногда разрывается сердце

1942

АДЖИ МУШКАЙ

Кто всхлипывает тут? Слеза мужская

Здесь может прозвучать кощунством.

Встать!

Страна велит нам почести воздать

Великим мертвецам Аджи-Мушкая.

Воспрянь же, в мертвый погруженный сон.

Подземной цитадели гарнизон!

Здесь был военный госпиталь. Сюда

Спустились пехотинцы в два ряда,

Прикрыв движенье армии из Крыма.

В пещерах этих ожидал их тлен.

Один бы шаг, одно движенье мимо

И пред тобой неведомое: плен!

Но, клятву всем дыханием запомня,

Бойцы, как в бой, ушли в каменоломни.

И вот они лежат по всем углам,

Где тьма нависла тяжело и хмуро,

Нет, не скелеты, а скорей скульптура,

С породой смешанная пополам.

Они белы, как гипс. Глухие своды

Их щедро осыпали в непогоды

Порошей своего известняка.

Порошу эту сырость закрепила,

И, наконец, как молот и зубило,

По ним прошло ваянье сквозняка.

Во мглистых коридорах подземелья

Белеют эти статуи Войны.

Вон, как ворота, встали валуны,

За ними чья-то маленькая келья

Здесь на опрятный автоматец свой

Осыпался костями часовой.

А в глубине кровать. Соломы пук.

Из-под соломы выбежала крыса.

Полуоткрытый полковой сундук.

Где сторублевок желтые огрызья,

И копотью свечи у потолка

Колонкою записанные числа,

И монумент хозяина полка

Окаменелый страж свой отчизны.

Товарищ! Кто ты? Может быть, с тобой

Сидели мы во фронтовой столовой?

Из блиндажа, не говоря ни слова,

Быть может, вместе наблюдали бой?

Скитались ли на Южном берегу,

О Маяковском споря до восхода,

И я с того печального похода

Твое рукопожатье берегу?

Вот здесь он жил. Вел записи потерь.

А хоронил чуть дальше - на погосте.

Оттуда в эту каменную дверь

Заглядывали черепные кости,

И, отрываясь от текущих дел,

Печально он в глазницы им глядел

И узнавал Алешу или Костю.

А делом у него была вода.

Воды в пещерах не было. По своду

Скоплялись капли, брезжа, как слюда,

И свято собирал он эту воду.

Часов по десять (падая без сил)

Сосал он камень, напоенный влагой,

И в полночь умирающим носил

Три четверти вот этой плоской фляги,

Вот так он жил полгода. Чем он жил?

Надеждой? Да. Конечно, и надеждой.

Но сквознячок у сердца ворошил

Какое-то письмо. И запах нежный

Пахнул на нас дыханием тепла:

Здесь клякса солнца пролита была.

И уж не оттого ли в самом деле

Края бумаги неплом облетели?

"Папусенька! - лепечет письмецо.

Зачем ты нам так очень мало пишешь?