Павел Саксонов - Можайский — 1: начало

• Название: Можайский — 1: начало
• Автор: Павел Саксонов
• Жанр: Детектив
• Год: 2012

В 1901 году Петербург горел одну тысячу двадцать один раз. 124 пожара произошли от невыясненных причин. 32 из них своими совсем уж необычными странностями привлекли внимание известного столичного репортера, Никиты Аристарховича Сушкина, и его приятеля — участкового пристава Васильевской полицейской части Юрия Михайловича Можайского. Но способно ли предпринятое ими расследование разложить по полочкам абсолютно всё? Да и что это за расследование такое, в ходе которого не истина приближается, а только множатся мелкие и не очень факты, происходят нелепые и не очень события, и всё загромождается так, что возникает полное впечатление хаоса?…

---

Если принять за основу такие же выкладки, что и для Адресного стола, то цифры получатся не менее, а то и более впечатляющими! Ведь за кажущейся незначительностью выдачи трех-четырех справок в день каждым из сотрудников Архива скрывается труд воистину титанический. Если для составления справки в Адресном столе достаточно обратиться к соответствующей алфавитной дуге и соответствующего цвета — убылым или прибылым — листкам, а сами справки, в большинстве своем, имеют типовой характер, то в Архиве дело обстоит несколько сложнее.

Прежде всего, необходимо учесть то обстоятельство, что сами поступающие в Архив запросы далеко не всегда имеют корректный характер. Это вам не запрос в Адресный стол навроде «а подскажите-ка, дорогие мои, где ныне проживает — и проживает ли в Петербурге вообще — Иван Иванович Иванов, до недавнего времени вроде бы как числившийся по Заячьему переулку, пять?» Нет. Вскрывающий почту — или получающий запрос лично — служащий нередко обнаруживает такое:

«В апреле, числах в двадцатых, а может быть, и в конце марта — точно уже неизвестно, но имеются все основания полагать, что было тепло и была весна, а значит, необходимо рассмотреть и начало-середину мая, 1896-го или 1897-го года, но, вполне вероятно, что и 1895-го или 1898-го — достоверно известно, что Николай Васильевич Клейгельс уже вступил в должность Градоначальника — на 12-й линии Васильевского острова было совершено ограбление купца второй гильдии Садоводского, по каковому делу состоялось расследование, и первым участком Васильевской части было передано в соответствующий суд. Злоумышленник, его фамилия — Козлов, а прозвище — Неудачник Петя, показал, что действовал без соучастия кого бы то ни было еще. Однако теперь вскрылись новые обстоятельства: по другому — не суть, какому — факту грабежа задержан Заливайко Толик Бессердечный, утверждающий, будто сапожный нож, изъятый у него в процессе задержания, он получил от Пети в тот же день, когда и Петя попался на ограблении. Прошу поднять архив указанного дела и посмотреть в нем всё, относящееся насчет ножа, а именно: что говорил Неудачник и был ли у него один нож или их было два. Прошу также особо отметить обстоятельства, при которых купец Садоводский (это должно быть в его объяснении) нашел возможным опознать в налетевшем на него грабителе именно Козлова. Срочно и важно!»

И вот уже служащий — мрачный, готовый в лицо запрашивающему сказать всё то, что он о нем думает — перебирает том за томом сданных на хранение дел, начиная с самого раннего, указанного в запросе, времени. И хорошо еще, если на дело Неудачника Пети он нападет — по редкому везению! — сравнительно быстро: ведь может оказаться и так — судьба-то, как известно, злодейка! — что именно дело Пети найдется в последних томах последней из запрошенных весны!

Затем необходимо все переписать либо изложить как-то иначе, а лучше — просто снять копию, сидя над бумагами, в которых зачастую не только сам черт способен ногу сломать из-за редких по своему безобразию и нелогичности расположения частей, но и человек с развитыми смекалкой и догадкой свихнет мозги над курицей писанной чертовщиной.

А в затылок дышит следующий запрос. А в следующем запросе сумасшествия еще больше. А день подходит к концу. А электричества нет. А на свечах сэкономили. А перо — тупое и доведено до состояния трупа. А тут же, на столах, лежат четыре десятка вновь поступивших дел, которые еще предстоит рассортировать и разместить на должные им места!

И вот уже возникает вопрос: чья участь тяжелее — дам из Адресного стола, сбивающихся с ног в подкладывании на дуги сотен листков и корпящих над сотнями выдаваемых ими ежедневно справок, или того бедняги, который теряет не только физическое, но и душевное здоровье в ежедневной битве с ужасно сформулированными запросами и десятками томов иной раз сваленных как придется документов? Что тяжелее оформить и выдать — несколько сотен справок типовых или три-четыре справки воистину из Желтого дома?

На самом деле, такая постановка вопроса, конечно, неверна. И «барышни» из Адресного стола, и служащие Архива — люди одинаково и бесконечно натруженные. И те, и другие — жертвы пренебрежения и скупости. Пренебрежения тем более непонятного, что выполняемая ими работа не может быть ничем замещена. И скупости тем более странной, что первые приносят городской казне доход, а вторые настолько малочисленны, что любая статья расходов на их содержание не показалась бы чрезмерной даже для Гобсека или Плюшкина!

Но и это бы — доход и малочисленность — ладно. Больше всего удивления вызывает тот факт, что все практически предложения — по увеличению ли штатов или по увеличению содержания — наталкивались на возражения такого рода, что любого, хотя бы и мало-мальски, посвященного в суть деятельности этих учреждений человека оторопь брала. Злые языки поговаривали даже, что однажды Николай Васильевич Клейгельс, внесший на рассмотрение очередной проект реорганизации Адресного стола и Архива и получивший очередной отказ, не сдержался и высказался так: «Любые мои лошади и зеленые двери[35] — сущая чепуха на фоне воистину преступной скудости мысли коего кого, не буду на него показывать пальцем!»

И ведь возмущение Клейгельса — было ли оно выражено действительно так или как-то иначе — совершенно понятно! Во многом благодаря налаженной системе учета прибывающих и выбывающих в столицу людей — город, к слову сказать, миллионный! — количество правонарушений в ней на душу населения было сравнительно невелико, пусть даже в абсолютных цифрах оно и могло бы показаться устрашающим. Во многом благодаря удивительной, слаженной, отработанной до мелочей системе постановки на регистрационный учет и снятия с него всех, без исключения, лиц — и только что сошедших с поезда и въехавших в гостиничный номер, и вдруг решивших лет через пять проживания в одном доходном доме сменить его на другой, и возвратившихся из длившейся пару месяцев заграничной поездки, и пришедших пешком на сезонную подработку — в считанные часы возможно было получить исчерпывающую информацию о любом злоумышленнике, при условии, разумеется, что имя злоумышленника становилось известным.

Именно длительные скупость и пренебрежение в отношении работников Адресного стола и полицейского Архива приоткрывают нам подоплеку одного, как это показалось бы сейчас, удивительного события. И хотя произошло оно чуть позже, чем описываемые нами происшествия, его нельзя не упомянуть.

Восемнадцатого марта 1902-го года был Высочайше — наконец-то! — утвержден новый, расширенный, штат Адресного стола, а суммы, отпускаемые на его содержание, увеличены почти вдвое. И хотя очевидными оставались по-прежнему недостаточность как штата, так и сумм, радость в затронутых переменами людях была сродни ликованию. Первого октября того же, 1902-го, года это событие было отпраздновано торжественным, непосредственно в помещении Адресного стола при здании Спасской части, молебствием с освящением образа Святителя Николая Чудотворца[36], сооруженного никем иными, как самими же служащими. А сам этот день — первое октября — постановлен считаться праздничным и ежегодно отмечаемым молитвой!

Но как всё это затронуло поручика Любимова и Вадима Арнольдовича Гесса, отправленных, как мы помним, «нашим князем» один — в Архив, а другой — в «Неопалимую Пальмиру»?

Об этом стоит рассказать отдельно.

15

Выйдя от Сушкина — репортер, кстати, несмотря на только что полученный по телефону отпор от Можайского, все-таки увязался за поручиком, но об этом чуть позже — с неаккуратной охапкой свернутых в трубку исписанных листов писчей бумаги и буквально исчерченных, измятых, расправленных, снова измятых и снова расправленных листов газетных, Николай Вячеславович поежился: бурная ночь сменилась талым утром, под ногами хлюпало и чавкало, с крыш текло, водосточные трубы дополняли картину звуков жестяным перезвоном.

Что следовало делать? Можайский распорядился прямо: отправляться в полицейский архив. Но дело было ночью, и пристав, и поручик явно находились не в лучшей интеллектуальной форме — во всяком случае, Николай Вячеславович был склонен думать именно так, чтобы загнать поглубже мысли о скромной, но все-таки выпивке прямо в полицейском участке. Теперь же, особенно после беседы с репортером и воочию оценив составленные им списки, он склонен был действовать иначе.

Во-первых. Если речь шла о полноценном расследовании — а именно так поручик решил относиться к неофициальному, на страх и риск самого Можайского, поручению, — то, прежде всего, следовало установить адресную принадлежность всех фигурантов списка, включая и связанные имена. Говоря иначе, не только адреса непосредственно погорельцев, но и тех, кто наследовал им, а также, возможно, и тех, кто — в конечно итоге — получил предполагаемую выгоду. Тут сразу возникали две, как минимум, сложности. Одна проистекала из часто перевранных имен (вспомним, что еще Можайский указывал Сушкину на невесть откуда взявшихся персонажей — вроде разбогатевшего вдовца, женившегося на молоденькой модистке, тогда как на самом деле наследство получил двоюродный брат). Вторая — из не всегда очевидной «концовки» происшествий: почти никогда, за исключением, пожалуй, случаев, прямо отмеченных самим Можайским, судьба наследства злосчастных погорельцев была неясна. Репортер ограничился поверхностными выводами, тогда как — и это показал первый же критический взгляд — всё было далеко не так просто. Или должно было быть далеко не так просто: иначе, по утверждению Можайского, терялся бы только-только забрезживший смысл или, что будет точнее, даже не смысл, а красота совпадения — то, что делало совпадения привлекающим к ним внимание, давало им пусть и не обоснованную пока, но тревожную идею.