Павел Саксонов - Можайский — 4: Чулицкий и другие

• Название: Можайский — 4: Чулицкий и другие
• Автор: Павел Саксонов
• Жанр: Детектив

В 1901 году Петербург горел одну тысячу двадцать один раз. 124 пожара произошли от невыясненных причин. 32 из них своими совсем уж необычными странностями привлекли внимание известного столичного репортера, Никиты Аристарховича Сушкина, и его приятеля — участкового пристава Васильевской полицейской части Юрия Михайловича Можайского. Но способно ли предпринятое ими расследование разложить по полочкам абсолютно всё? Да и что это за расследование такое, в ходе которого не истина приближается, а только множатся мелкие и не очень факты, происходят нелепые и не очень события, и всё загромождается так, что возникает полное впечатление хаоса?

Рассказывает начальник Сыскной полиции Петербурга Михаил Фролович Чулицкий.

---

— Что за черт! — воскликнул я.

«Санки», — ответил Некрасов.

— Санки!

«Да, детские».

— Но что они делают в коридоре?

«Когда-то я катался на них».

— Но когда это было! Сейчас-то что они здесь забыли?

«Просто стоят».

— Тьфу!

В другой раз мы наткнулись на целую гору книг, зачем-то вываленных из библиотеки.

— А книги-то здесь почему?

«Я пытался найти свой экземпляр о колдовстве и привидениях[20]».

— Но коридор тут причем?

«Просто».

— Нашли хотя бы?

«Нет».

Я пожал плечами, но вдруг резко остановился, задержав и Некрасова:

— То есть — вот так и не нашли? — я заглянул в саму библиотеку. — Хотя перевернули всё вверх дном и даже выбросили часть книг в коридор? Наверное, чтобы не мешались?

«Да, чтобы не мешались», — подтвердил Некрасов.

— А кто в последний раз заходил в библиотеку? Я имею в виду — до того, как с вами приключилось… несчастье?

«Понятия не имею. Возможно, я и заходил. Люблю, знаете ли, читать».

— А ваш дядя?

«Может, и он».

— Он вообще у вас часто бывал?

«Случалось».

— И колдовством интересовался?

«Нет».

Этим «нет» Борис Семенович словно отрезал: чем ближе мы подходили к кухне, тем сильнее становилось его беспокойство, и никакие мои успокоительные сентенции на него не действовали. С каждым шагом он делался все менее многословным в своих ответах на мои вопросы, и вот — его последний ответ свелся к односложному «нет».

Впереди прямоугольником забрезжил свет: мы подошли к кухне. А когда вошли в нее, и я — в тусклом свете, вливавшемся через мутное окно — смог рассмотреть ее убранство, я ахнул.

Кухня была большой, рассчитанной на ежедневную готовку для большой семьи. Но большая семья давно уже не жила в квартире: собственно, и самой-то большой семьи давно уже не было. Некрасов жил один, постоянную прислугу не держал, а приходящая исчезла сразу после свалившихся на него несчастий. Огромной плитой не пользовались очень давно, как давно и не прибирались на ней: вся она оказалась заставленной, загроможденной разномастным кухонным инвентарем. Там были кастрюли — от огромных до маленьких, напоминавших скорее кокотницы[21], — миски, тазы для варки варений, целая россыпь ножей, ложек и вилок, зачем-то вынутых из ящиков и брошенных как попало… Повсюду — не только на плите — стояли и валялись тарелки и чашки. Некоторые из них превратились в груды осколков: их, когда они оказывались на полу и попадали под ноги, просто давили. Жестяные банки из-под чая и кофе также стояли и валялись повсюду: какие-то — раскрытые, но полные; какие-то — наполовину опустошенные; какие-то — пустые. Чай и кофе похрустывали под ногами: высохшие листья, целые и уже раздавленные зерна усеивали пол.

Бардак был невообразимый! Нигде еще, ни разу я не видел ничего подобного, а ведь мне приходилось бывать в самых разных домах, в самых разных кухнях, в том числе — и в самых убогих и запущенных.

— Ну и ну! — не удержался я. — Как же вы готовите?

«Да я и не готовлю вовсе», — ответил Некрасов, ничуть не смутившись. Впрочем, смутись он, его смущение было бы странным: памятуя о том, во что вообще за какие-то полгода превратилась некогда очень неплохая квартира!

— Вы что же, совсем ничего не едите?

«Кузьма из Эрмитажа приносит».

Я мысленно хлопнул себя по лбу: ну да, конечно! Никитин, содержатель трактира, говорил об этом.

— Ладно, давайте приступим.

Я, насколько смог, расчистил пространство от разнородного мусора, и мы встали в кухне так, как показал мне Борис Семенович: он — боком к окну и лицом к одному из шкафов; я — у него за спиной. Разумеется, восстанавливать картину произошедшего до мельчайших подробностей мы не стали, поэтому бутылку сельтерской Некрасов не достал, да и не было уже — скорее всего — сельтерской в шкафу.

— Значит, вы вот так стояли… Ну-с, посмотрим!

Я огляделся.

Первым, что бросилось мне в глаза, была стройка через линию: на обширном, протяженном вдоль линии участке возводился новый доходный дом, работы были в самом разгаре, весь ход строительства был прекрасно виден из кухонного окна. Дом уже возвели под крышу, и крыша эта находилась изрядно выше уровня некрасовской квартиры, однако полгода тому назад картина была наверняка иной. Впрочем, наличие или отсутствие крыши меня, признаюсь, не очень интересовало, а вот интерес относительно возможной высоты возводимого здания — высоты полугодовой давности — забрезжил в моем сознании, пусть даже сам я еще не мог и себе самому объяснить его суть.

— Скажите, Борис Семенович, — обратился я к Некрасову, одновременно призвав его повернуться ко мне, — в каком состоянии находилась стройка в ту роковую ночь?

«Стройка?» — удивился Некрасов. — Причем тут стройка?

— Еще не знаю, но кажется мне, тут есть над чем подумать… так что же с ней? Вы помните?

«Да, конечно», — без колебаний ответил Борис Семенович. — «Работа идет быстро, но несколько раз стопорилась: уж не знаю почему. Возможно, граф платит частями, испытывая затруднения. Все-таки вон какую махину решил отгрохать!»

— Бильдеген и впрямь рискует разориться… так что со стройкой?

«Ах, да… в те дни она как раз и не велась, застыв этаж в этаж с моим».

— На одном, стало быть, уровне?

«Да, примерно».

— Чуть выше? Чуть ниже?

«Скорее, чуть выше».

— Гм… очень хорошо. — Я, повторю, еще и сам не понимал, почему наличие стройки напротив показалось мне таким важным. И уж тем более не понимал, что же такого хорошего было в том, что в ночь явления призрака эта стройка оказалась временно замороженной, причем доведена была до уровня «чуть выше» окон квартиры Некрасова. Но ощущение тревоги — канун прозрения — не покидало меня, а то, что уровень строительства практически совпал с высотой квартиры, при этом несколько превысив его, добавило масла в огонь.

«Не понимаю!»

— Я тоже. Но это — уверен — важно.

«Вам, конечно, виднее, но…»

— Каким вам показался призрак? — оборвал я Некрасова, сделав ему знак не спорить впустую. — Почему вообще вы решили, что это был призрак?

«Помилуйте!» — Борис Семенович посмотрел на меня, как на сумасшедшего. — «Ведь я уже говорил! Весь его вид…»

— Какой такой вид?

«Ужасный, нечеловеческий, уродливый…»

— Я не об этом.

«Тогда о чем? Не понимаю».

— Когда в покойницкой вам показали тело, — пустился в пояснения я, — не менее страшное, такое же изуродованное, практически нечеловеческое, вы же не приняли его за призрачную субстанцию?

«Нет, конечно!»

— А почему?

«Но…»

Некрасов — по лицу его было видно — возмутился вопросом, но его возмущение тут же сошло на нет. Борис Семенович задумался.

«А ведь и правда: почему?» — сам себя спросил он и добавил, обращаясь уже ко мне: «Невозможно спутать нечто физическое с бестелесным. Но вы правы, задавая вопрос, какими отличительными признаками обладают то и другое…»

— Ну?

«Явившийся мне призрак был прозрачным. Я отчетливо видел сквозь него плиту, стоявшие на ней кастрюли… Кроме того, он как бы колебался… нет, не так: струился! Да: создавалось впечатление чего-то струившегося — света, пыли в нем… знаете, как в яркий солнечный день, когда столб света падает наискось в сумрачное помещение… как бы это еще сказать…»

— Не нужно, я вас понял.

Я действительно понял и тут же привел более, как мне показалось, удачное сравнение:

— Он напоминал… картинку синематографа!

«Верно!» — воскликнул Некрасов и схватился за голову. — «Но нет, подождите! Он был цветным[22]!»

— Это, конечно, важная поправка, — признал я. — Без цвета эффект не был бы столь реалистичным. А все же…

«Но звук[23]!»

— Со звуком, полагаю, мы разберемся прямо сейчас. — Я осмотрелся по сторонам и почти тотчас нашел то, что искал. — Что это? — спросил я, подходя к низкой неприметной дверце. — Ход на черную лестницу?

«Да».

Со стороны кухни на двери не было никаких запоров, хотя когда-то они имелись: на дереве все еще отчетливо виднелись следы отверстий под шпингалет и след от самого шпингалета. Но кем-то эта нехитрая, однако вполне надежная разновидность замка была снята и брошена тут же — без особой утайки, хотя и не так, чтобы она сразу кидалась в глаза.

Я распахнул дверь и, пригнувшись, выглянул на лестницу. Там царил абсолютный мрак.

— Да что же это! — пробормотал я и вновь разогнулся. — Эй! Сюда! Фонарь у кого-нибудь имеется?!

На зов явились оба надзирателя. Один из них держал фонарик на цинк-карбоновой батарее: впервые такими обзавелась полиция Нью-Йорка, а где-то с год назад они появились и у нас.

Я выхватил фонарик из руки надзирателя.

— Вот теперь — посмотрим!

Направленный в дверной проем, луч света выхватил из темноты площадку и уходившие вверх и вниз ступени. Площадка была изрядно затоптана, но не так, как если бы по ней — мимо двери и на другие этажи — сновала прислуга в грязной обувке, а так, как будто кто-то повадился являться сюда и подолгу стоять, бродить, переминаться с ноги ногу, оставляя хаотичные следы и даже — вероятно, человек постукивал подошвами, чтобы сбить с них грязь — комочки глины и наметы песка.