Фабрис Каро - Фигурек

• Название: Фигурек
• Автор: Фабрис Каро
• Издательство: Флюид
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-98358-261-3

Каждому приятно дружить со знаменитостью. Каждому (и каждой) лестно, если на его девушку (парня) на улице восхищенно оглядываются прохожие. Каждому хочется иметь настоящих друзей, с которыми можно делиться секретами и с увлечением отдаваться общему хобби. Короче говоря, всем нужны искренние привязанности и добрые отношения. Вот только где их взять? Автор «Фигурека» точно знает, где. И готов показать места.

---

— Фигурек?

Каждый день: подростки рассаживаются на холодных каменных ступеньках лестницы. Они не говорят о марках обуви, они не говорят о марках проезжающих мимо машин, они не говорят ни о чем. Они передают по кругу бутылку яркой апельсиновой газировки «Che Guevara Cola». Иногда кто-то из них встает, хлопает другого по прикрытой бейсболкой голове и молча садится на место. Другой стоически посылает его вылизать мамочку и передает ему бутылку газировки.

Я подхожу.

— Фигурек?

— Фигурек-Фигурекс, раз-два-три и бифштекс, перебегс-пережрекс, твою мать поимекс…

— Хиляй в стратосферу!

(Передает бутылку.)

67

Я перестал бывать у родителей — мне надо дежурить около Тани, которая все еще не может двигаться из-за растяжения связок.

Если хорошенько подумать, у моих родителей есть с Таней нечто общее: их я тоже узнал совсем недавно, но с тех пор мысли о них, пусть и не очень похожие на мысли о Тане, так же навязчиво меня преследуют.

Единственная ложь, которая так и остается неприемлемой, это ложь родительская. Первую брешь в незыблемом монолите родительского авторитета пробила смерть Деда Мороза. Ведь могли бы сказать, как говорят все родители всем детям: «Деда Мороза не существует» — так нет же, сказали: «Дед Мороз умер». И все-таки я сомневаюсь, что на моих маму и папу мог каким-нибудь образом повлиять Ницше.

Мало-помалу, постепенно — с течением лет и с обилием открытий — этот монолит разрушался, пока не превратился в горсточку черного пепла, наполовину сдутого ветром, и до сегодняшнего дня я считал, что распад достиг своего предела. Казалось бы, новым разочарованиям взяться уже неоткуда — ну, если говорить об этой стороне моего существования, — тем не менее, бац — и вот тебе счетец. И ты вдруг понимаешь, что неделимое всегда способно разделиться, что пепел способен стать еще пепельнее, что разочарование — это опухоль, которая всегда может дать метастазы в том месте, где ты меньше всего этого ждешь, даже при том, что ты считаешь себя выздоровевшим — особенно если ты считаешь себя выздоровевшим.

С тех пор, как я увидел счет, я живу в Фигуреке. Все, что меня окружает, — Фигурек. Все, кто меня окружает, — из Фигурека. Я не понимаю, зачем вещам быть реальными, когда стоит заплатить — и они станут идеальными, по крайней мере, внешне, то есть на девяносто девять процентов.

Несколько купюр — и в твоих картинах находят что-то-такое-шагаловское, и по случаю любого события в твоей жизни собирается толпа, и лавочка, в которой ты торгуешь детскими шмотками, переполнена, и твою точку зрения в поддержку меньшинства все признают мужественной, и прохожий посреди рынка просит у тебя автограф, и трибуны на твоем теннисном турнире битком набиты зрителями…

Несколько купюр, и — при том что ты до корней волос пропитан отчаянием, что от тебя просто-таки несет безысходностью — Таня открывает дверь бара и меняет твою жизнь.

Я брожу по улицам, сворачивая куда придется, и вдруг ко мне подходит какой-то парень. Спрашивает, не найдется ли огонька. Парень подстрижен, как Дик Риверс[35], только волосы рыжие, а не темные. Он мог бы служить в Фигуреке в должности просильщика огонька на улице, хотя я не могу себе представить, какая польза фирме от человека, который просит прикурить.

(Бувье на это ответил бы: фирма, которая выпускает сигареты, платит за скрытую рекламу — этот тип всякий раз вытаскивает из кармана пачку и — хоп! — дело сделано.)

68

Бродил я бродил и прибрел каким-то таинственным образом в парк. Здесь царит поистине неземное спокойствие (правильнее, вероятно, было бы сказать — не городское). Сажусь на скамейку, передо мной простирается пруд с утками. Рядом какой-то тип читает центристскую газету, краешком глаза поглядывая на двух девочек, скорее всего, дочек.

Беленькие девочки в совершенно одинаковых курточках, шапочках и сапожках гоняют уток и кричат: «Если я поймаю утку, значит, любит не на шутку!» (Надо бы попробовать бегать за утками с криком: «Если утку я достану, то ко мне вернется Таня!» — вдруг поможет?)

Посередине пруда виднеется взятая напрокат лодка с влюбленной парочкой. Он ворочает веслами, она смотрит на него с блаженной улыбкой. Все это выглядит миленько, очень романтично, даже сентиментально. И трудно вообразить, что несколько месяцев спустя она примется упрекать его в том, что он никогда не берет в руки половую тряпку.

— Вам следует немедленно прекратить эти глупые маневры, иначе у вас появятся серьезные проблемы. А когда я говорю «серьезные», то знаю, о чем говорю: у меня каждое слово взвешено.

Сначала мне кажется, что это просто слуховая галлюцинация — настолько этот тип рядом ничего собой не представляет. И вообще, он все так же читает газету и, по крайней мере на вид, полностью на ней сосредоточен.

— Простите, это вы мне?

Он наконец поднимает голову и, не откладывая газеты, бросает на меня ледяной взгляд.

— Чего вы добиваетесь? Думаете, если обойдете полгорода, приставая к каждому встречному со словом «Фигурек», это улучшит ваше положение? Могу заверить, что произойдет прямо противоположное, впрочем, не произойдет, а уже происходит.

— Послушайте, я же не хочу ничего плохого, единственное, что мне необходимо, — чтобы вернулась Таня.

— Как только выплатите долги, можно будет снова делать заказы.

— Я уже почти собрал нужную сумму, но мне нужно срочно увидеть Таню, речь идет о моем здоровье… Да, срочно, безотлагательно, поверьте! И всего на пять минут, не больше, понимаете, это жизненно важно, мне надо знать…

Некоторое время он молча меня рассматривает, порой оборачиваясь к девочкам, которые все так же гоняются за любовью, но неизменно возвращаясь взглядом ко мне. (Интересно, а они действительно его дочери?)

Взгляд его не потерял своей суровости, но где-то там, в глубине, за нею уже начинает проступать беспредельная доброта. Так продолжается несколько секунд, и они кажутся мне целым веком, затем — совершенно внезапно — свет его глаз чуть уловимо меняется, и искорка, которую до тех пор я едва различал, устремляется на первый план.

— Может быть, завтра вы встретите ее в баре «Родник»[36]… Только не подумайте, будто я решил оказать вам услугу. Если я это делаю, то исключительно ради Фигурека, его благополучного существования. Но я понимаю ваши чувства. До того, как стать контролером, сам был таким же клиентом, как вы, и, как вы и как многие, переболел тем же синдромом. Насмотритесь на нее раз и навсегда и помните: как только вы осознаёте, что Таня, которую вы придумали, и реальная служащая, каковой она является, не имеют между собой ничего общего, все снова будет в порядке. Идите-идите, в общем, проваливайте отсюда срочно и отныне не рыпайтесь.

69

Увидев ее за столиком в глубине зала, я едва удержал слезу волнения, которая так и норовила пролиться, и неровной, противоестественно вялой походкой — таким образом я пытался справиться с парализовавшим меня стрессом — направился к ней.

На лице Тани, когда она заметила мою пошатывающуюся фигуру, отразилось единоборство между изумлением и — как, во всяком случае, мне показалось, — некоторой даже досадой. Уж если кого она и ожидала здесь увидеть, то, скорее всего, не меня. Она замерла, не прикурив, хотя собиралась сделать именно это.

— Привет, я проходил мимо и увидел вас через окно. Можно сесть?

Таня указывает мне на стул напротив и наконец прикуривает. Я заказываю кофе, и после обмена несколькими «ну, как дела?» и прочими обязательными при встрече вопросами-ответами, напряжение немножко спадает.

— Вы здесь по работе?

— Конечно. В мои обязанности входит и посещение баров — не всегда же угощают запеканкой из кабачков.

От этого намека на наши прежние отношения и лукавого взгляда, которым он сопровождается, у меня мурашки пробегают по коже.

— А как ваша писанина?

— Продолжаю без передышки писать трагедии замедленного действия…

— Вы его замедляете вставными сценами, эпизодами, мало связанными с основным сюжетом, да? И там все так утонченно, витиевато, запутанно…

— Нет-нет, просто я кладу пьесы в ящик, и сколько они там пролежат — никому не известно! Можно сказать, пишу в ящик.

Она смеется, наполовину сочувственно, а наполовину… вряд ли можно определить словами, какие чувства она испытывает.

Мне приносят кофе. Спрашиваю Таню, хочет ли она еще чашечку, она не отвечает, только мотает головой. Мотает головой — сильно сказано: все движения у нее едва уловимы, почти неразличимы, будто она экономит силы или опасается, что излишне размашистый жест или даже просто лишний жест будут невыносимо вульгарны.

— Ваша семья в порядке?

— Им вас не хватает, они надеются, что вы скоро излечитесь от растяжения и придете…

— Растяжение? И как же я его заработала?