Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 11

• Название: История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 11
• Автор: Джованни Казанова
• Жанр: Биографии и Мемуары

«Я вхожу в зал с прекрасной донной Игнасией, мы делаем там несколько туров, мы встречаем всюду стражу из солдат с примкнутыми к ружьям штыками, которые везде прогуливаются медленными шагами, чтобы быть готовыми задержать тех, кто нарушает мир ссорами. Мы танцуем до десяти часов менуэты и контрдансы, затем идем ужинать, сохраняя оба молчание, она — чтобы не внушить мне, быть может, желание отнестись к ней неуважительно, я — потому что, очень плохо говоря по-испански, не знаю, что ей сказать. После ужина я иду в ложу, где должен повидаться с Пишоной, и вижу там только незнакомые маски. Мы снова идем танцевать, пока, наконец, не поступает разрешение танцевать фанданго, и вот мы с моей pareja — партнершей, которая танцует его замечательно, и удивлена тем, что столь хорошо ведома иностранцем. В конце этого танца, полного соблазна, который зажег нас обоих, я отвожу ее в место, где подают освежительные напитки, спрашиваю, довольна ли она, и говорю, что настолько влюблен в нее, что умру, если она не найдет способ осчастливить меня и не сообщит его мне, заверив, что я человек, готовый на любой риск…»

---

Он вскакивает, швырнув на пол свою палитру и кисти, звонит, поднимаются слуги, он смотрит на их руки, и он в ярости, видя, что у них у всех четвертые пальцы более длинные, чем указательные. В этот момент, вещь очень редкая, он разражается смехом и кончает диспут удачным словцом:

– Я очарован тем, что могу похвастаться чем-то, в чем я уникален .

Он сказал мне однажды разумную вещь, которую я не забыл. Он рисовал Магдалину, которая, действительно, была красоты необычайной. На десятый или двенадцатый день он сказал мне то, что говорил каждое утро:

– Сегодня вечером эта картина будет закончена .

Он работал над ней до вечера, и назавтра я видел, что он работает над той же картиной. Однажды я спросил у него, не ошибся ли он накануне, когда сказал мне, что картина будет закончена.

— Нет, — сказал мне он, — потому что так может показаться для девяноста девяти из сотни знатоков, которые будут ее рассматривать; но больше их меня интересует мнение сотого, и я смотрю на нее его глазами. Знайте, что в мире нет картины, полностью оконченной. Эта Магдалина никогда не будет закончена, пока я не кончу над ней работать, но и тогда она не будет действительно законченной, потому что, очевидно, что если я поработаю над ней еще день, она станет более законченной. Знайте, что в самом вашем Петрарке нет ни одного сонета, который можно было бы назвать действительно законченным. В мире нет ничего совершенного, что исходит из рук или ума человека, за исключением арифметического расчета.

Я обнял моего дорогого Менгса, когда услышал от него такую речь; но я не стал обнимать его в другой день, когда он сказал, что хочет стать Рафаэлем д'Урбино. Это был его величайший художник.

— Как, — сказал я ему, — можете вы хотеть стать кем-то? Это желание противно природе, потому что, существуя, вы не будете существовать. Вы можете питать такое желание, только воображая себя в раю, и в этом случае я вас поздравляю.

— Отнюдь нет, я хотел бы быть Рафаэлем, и мне не нужно было бы быть сегодня ни реально, ни в душе.

— Это абсурд. Подумайте. У вас не может быть такого желания, если вы наделены способностью мыслить.

Он разгневался, он наговорил мне проклятий, которые заставили меня смеяться. Другой раз он сравнил работу поэта, слагающего трагедию, с работой художника, который делает картину, в которой вся трагедия состоит из одной сцены. Проанализировав множество различий, я заключил, что трагический поэт должен вкладывать все силы своей души в самые мелкие детали, в то время как художник может накладывать краски на поверхности объектов, рассуждая о множестве вещей со своими друзьями, стоящими вокруг него.

— Это доказывает, — говорил я ему, — что ваша картина более творение ваших рук, чем продукт вашей души. Это обстоятельство показывает более низкий уровень вашего творчества. Найдите мне поэта, который может заказывать повару, что он хочет есть на ужин, складывая одновременно эпические стихи.

Побежденный Менгс становился грубым; он чувствовал себя оскорбленным. Этот человек однако, который умер в возрасте пятидесяти лет, впоследствии считался философом, большим стоиком, ученым, наделенным всеми добродетелями; и это благодаря его жизнеописанию, которое написал один из его почитателей, издав его большим томом ин-кварто, красивым шрифтом, посвятив его королю Испании. Это нагромождение выдумок. Теперь оставим это и поговорим о моих делах. Я поговорю еще о Менгсе, когда встречу его в Риме два или три года спустя.

Я должен был еще оставаться в постели из-за своей слабости, когда Мануччи решил пригласить меня поехать с ним в Толедо, чтобы осмотреть все антики, что существуют в этом древнем городе. Мы должны были вернуться в Аранхуэс на пятый день. Ему пришлось отказаться от присутствия на большом приеме, который посол давал всем министрам, потому что он не был представлен.

— Это исключение, — сказал он мне, — не было бы замечено, если бы не знали, что я в Аранхуэсе.

Очень заинтересованные и обрадованные возможностью увидеть Толедо, мы выехали на следующий день рано утром и были там к вечеру. У ворот этой столицы Новой Кастилии, которая расположена у подножия горы, я увидел наумахию (бассейн для устройства морских сражений ). Тахо, который несет в себе золото, огибает ее с двух сторон. Мы поселились довольно неплохо для этой страны, в гостинице на большой площади, и вышли оттуда утром с чичероне, который отвел нас в Алькасар: это Лувр Толедо, большой королевский дворец, где жил король мавров. Его величественное название содержит только одну гласную — королеву алфавита. После этого мы отправились в кафедральный собор, достойный того, чтобы его увидеть, из-за содержащихся в нем богатств. Я увидел дарохранительницу, в которой несут святые дары во время процессии на праздник Тела Господня, настолько тяжелую, что ее несут тридцать мужчин. Архиепископ этого города имеет 300 тысяч экю ренты, а его клир — 400 тысяч. Каноник, показывавший мне вазы, в которых хранились реликвии, сказал, что в одной из них хранятся тридцать монет, которые получил Иуда за то, что предал нашего Господа; я попросил его мне их показать, и, сурово на меня посмотрев, он сказал, что сам король не посмел бы проявить такое любопытство. Священники в Испании суть канальи (sic !), которым следует оказывать уважение более, чем прочим.

На следующий день мы осматривали кабинеты физики и натуральной истории, где нам было позволено, по крайней мере, смеяться. Нам показали препарированного дракона, что доказывает, как говорил мне владелец, что дракон не есть легендарное животное; после дракона нам показали василиска, чьи глаза, вместо того, чтобы напугать, заставили нас смеяться. Этот серьезный сеньор показал нам передник франк-масона, заверив, что тому, чей это передник, он был подарен его отцом, перед тем, как он вступил в ложу.

— Это доказывает, — сказал он, — что те, кто говорит, что эта секта никогда не существовала и не существует, ошибаются.

По возвращении в Аранхуэс, чувствуя себя очень хорошо, я стал делать визиты всем министрам, и посол представил меня маркизу Гримальди, с которым я имел беседу по поводу Сьерры Морены, дело с колонией туда продвигалось плохо. Швейцарские семьи не могли там процвести. Я подал ему проект, в котором пытался показать, что колония должна формироваться из испанских семей.

— Испания, — сказал он мне, — везде мало населена: пришлось бы обеднить одну область, чтобы обогатить другую.

— Отнюдь нет, потому что десять эмигрантов, умирающих от бедности в Астурии, умрут в Сьерра Морена, произведя пятьдесят детей, а пятьдесят в следующем поколении произведут двести, которые произведут тысячу, и все пойдет хорошо.

Мой проект был изучен, и маркиз Гримальди меня заверил, что если дело пойдет, меня выберут губернатором.

Итальянская опера-буффо была развлечением двора, включая короля, у которого не было никакого вкуса к музыке. [11]

Он любил только охоту. Маэстро итальянской музыки, которому протежировал посол Венеции, хотел сделать музыку к новой драме и надеялся заслужить всеобщие аплодисменты и получить в вознаграждение за свою работу значительные подарки. Времени было очень мало, чтобы заказать текст в Италии; я сразу предложил ему сделать это, меня поймали на слове, и назавтра я дал ему первый акт. Маэстро сделал к нему музыку в четыре дня, и посол Венеции пригласил всех министров на репетицию этого первого акта в зале своего дворца. Его музыку сочли исключительной по вкусу; два других акта были уже написаны, поторопились, и в пятнадцать дней моя опера была сыграна, и маэстро-музыкант имел основания быть довольным. Что до меня, меня сочли поэтом, работающим не за деньги; меня наградили аплодисментами. В действительности, я бы обиделся, если бы захотели мне заплатить. Мне было достаточно видеть, что посол доволен, видя меня в своей свите и видя, что я обласкан министрами как человек, способный доставить удовольствие двору.

Написание этой оперы вынудило меня завязать знакомство с актрисами. Премьерша была римлянка, которую звали Пеллиссия. Талант у нее был средний, она не была ни уродливой, ни красивой, слегка косила. Ее сестра, помоложе, была хорошенькая, но, несмотря на это, не занимала и не интересовала никого; старшая вызывала любовь у всех, кто с ней разговаривал. В ее лице была притягательность, ее глаза с косиной были трогательны, ее смех, тихий и скромный, очаровывал; ее естественный вид доставлял ей всеобщую дружбу.

У нее был муж, художник, но плохой, добрый человек, довольно некрасивый, который выглядел как ее слуга, а не как ее муж. Он очень подчинялся своей жене, и она относилась к нему с уважением. Эта женщина внушила мне не любовь, но настоящую дружбу. Я заходил повидаться с ней каждый день, я давал ей слова римских песен, которые она пела с большим чувством, она встречала меня с открытым сердцем и без всякого притворства, как если бы я был ее другом с детских лет.