Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 11

• Название: История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 11
• Автор: Джованни Казанова
• Жанр: Биографии и Мемуары

«Я вхожу в зал с прекрасной донной Игнасией, мы делаем там несколько туров, мы встречаем всюду стражу из солдат с примкнутыми к ружьям штыками, которые везде прогуливаются медленными шагами, чтобы быть готовыми задержать тех, кто нарушает мир ссорами. Мы танцуем до десяти часов менуэты и контрдансы, затем идем ужинать, сохраняя оба молчание, она — чтобы не внушить мне, быть может, желание отнестись к ней неуважительно, я — потому что, очень плохо говоря по-испански, не знаю, что ей сказать. После ужина я иду в ложу, где должен повидаться с Пишоной, и вижу там только незнакомые маски. Мы снова идем танцевать, пока, наконец, не поступает разрешение танцевать фанданго, и вот мы с моей pareja — партнершей, которая танцует его замечательно, и удивлена тем, что столь хорошо ведома иностранцем. В конце этого танца, полного соблазна, который зажег нас обоих, я отвожу ее в место, где подают освежительные напитки, спрашиваю, довольна ли она, и говорю, что настолько влюблен в нее, что умру, если она не найдет способ осчастливить меня и не сообщит его мне, заверив, что я человек, готовый на любой риск…»

---

— Но мебель…

— За четыре года это все будет выплачено. Этот дом будет приданным моей дочери, и вам я обязан этой прекрасной спекуляцией.

— Я очень рад; но мне кажется, что вы тут делаете новые башмаки.

— Это правда; но заметьте, что я работаю по формам, которые мне дают, так что я не обязан ни обувать того, кто должен их носить, ни заботиться, чтобы они ему подошли.

— Сколько вам платят?

— Полтора песо дуро .

— Кажется, больше, чем обычно.

— Конечно; но есть большая разница между ботинками, что я делаю, и теми, что изготавливают обычные сапожники из новых, и в качестве кожи, и в прочности работы.

— Я велю изготовить мне форму, и вы сделаете мне башмаки; но должен вам сказать, что они должны быть из самой тонкой кожи и с подошвами из толстого сафьяна.

— Он стоит дороже и менее прочный.

— Неважно. Летом мне нужно носить очень легкие башмаки.

Я сразу заказал сделать мне форму, и он работал на меня до самог моего отъезда. Он сказал мне, что будет со мной ужинать, но к обеду будет приходить его дочь, и я ему ответил, что компания его дочери мне так же дорога, как его собственная.

Я нанес визит графу д'Аранда, который, хотя и холодно, принял меня достаточно хорошо. Я дал ему отчет обо всем, что сделал в Аранхуэсе, о придирках, которые мне устроили кюре и Менгс, про обе сразу.

— Я знаю об этом. Это второе приключение было еще хуже, чем первое, и я не знал бы, как вам помочь, если бы вы не сделали быстро то, что сделали, и что заставило кюре стереть ваше имя. Сейчас пытаются задеть меня через плакаты, но ошибаются; я вполне спокоен.

— Чего хотят от Вашей Светлости?

— Чтобы я позволил длинные плащи и широкополые шляпы. Вы разве не знаете?

— Я прибыл вчера.

— Очень хорошо. Не приходите сюда в воскресенье в полдень, потому что этот дом, согласно вчерашним плакатам, взлетит на воздух.

— Мне интересно увидеть, высоко ли он подпрыгнет. Я буду иметь честь быть в вашей зале в полдень.

— Полагаю, вы будете не один.

Я пришел туда, и я никогда не видел эту залу столь полной. Граф разговаривал со всеми. Под последним плакатом, который угрожал графу смертью, если он не отменит свои декреты, имелись два стиха, очень энергичных, которые по-испански звучали очень умно и красиво. Человек, который нарисовал плакат и был уверен, что его повесят, если смогут его узнать, писал:

Si me cogen me horqueran
Pero no me cogeran. [15]

Донна Игнасия, обедая со мной, давала мне понять каждый раз, насколько ей приятно мое общество, но никоим образом не отвечала на мои любовные намеки, когда Филиппа, выставив какое-то блюдо, шла наверх за следующим. Она краснела, вздыхала и, стараясь заговорить, просила меня забыть все, что было во время карнавала между ней и мной. Я улыбался, говоря, что я уверен: она знает, что не в моей власти забыть, что я ее любил, так как я еще люблю ее. Я добавлял ей, наполовину серьезно, наполовину нежно, что даже если я, наконец, смогу все забыть, я бы этого не хотел. Поскольку я знал, что она не лжива и не лицемерна, я прекрасно видел, что ее сдержанность происходит только из-за намерения жить в будущем в милости своего бога, которого она слишком обижала, любя меня; но я знал, что нужно сдерживаться, и что ее сопротивление не может продолжаться долго. Следовало, однако, продвигаться шаг за шагом. Я имел дело с другими богомолками, чей темперамент не был столь силен, как у нее, которые любили меня меньше, и которых я, однако, покорил. Я чувствовал уверенность в донне Игнасии.

Она оставалась после обеда на четверть часа со мной, но я не показывал влюбленности. Потом я располагался на сиесту, и выходил из дома, не видя ее; когда после ужина она спускалась, чтобы присоединиться к отцу, который ужинал со мной, я обращался с ней с большой нежностью, не выказывая никакого неудовольствия по поводу того, что она решила больше меня не любить. На следующий день повторялось то же самое. Она сказала мне за обедом, что отказала дону Франциско в первые дни поста и попросила меня не встречаться с ним, если он заявится ко мне с визитом.

На следующий день, день Пятидесятницы, побывав у графа д'Аранда, дворец которого должны были заставить взлететь на воздух, я был дома, где дон Диего, очень просто одетый, обедал со мной; я не видел его дочь. Я спросил у него, не обедает ли она в городе, и он ответил мне со смехом, несвойственным испанцу, что она закрылась у себя в комнате, где, очевидно, отмечает праздник Святого Духа, молясь Богу; но она наверняка спустится, чтобы поужинать со мной, потому что он приглашен на ужин своим братом, где останется, по крайней мере, до полуночи.

— Мой дорогой дон Диего, прошу вас, оставьте церемонии, потому что я говорю совершенно искренне: скажите, перед тем, как уходить, донне Игнасии, что я охотно отступаюсь от своих прав, которые господь пусть оставит на ее совести. Скажите ей, что если для того, чтобы ужинать со мной, она чувствует стеснение, вынужденная прервать свои молитвы, она будет ужинать со мной в другой день; мне не доставит никакого огорчения ужинать одному. Вы скажете ей это?

— Раз вы так велите, я ей скажу.

После сиесты я увидел в своей комнате дона Диего, который сказал мне со спокойным видом, что донна Игнасия с удовольствием воспользуется свободой, которую я предоставляю ей в этот день, когда она никого не хочет видеть.

— Вот как следует жить. Я очарован этим. Завтра я ее поблагодарю.

Я многое принял на себя, чтобы ответить подобным образом, потому что это чрезмерное благочестие мне не нравилось и заставило меня даже опасаться потерять любовь, которая привязывала меня к этой очаровательной девушке, и уважение, что я питал к ней. Добрый человек дон Диего, однако, почти смеялся, когда сказал, покидая меня, что отец, человек умный, должен извинить свою молодую дочь за чрезмерную набожность, как и за сильную любовную страсть. Мог ли я ожидать столь странной сентенции из уст испанского сапожника?

Шел дождь, дул сильный ветер, я решил не выходить. Я сказал Филиппу отослать мою коляску и уходить самому, сказав кухарке, что буду ужинать только в десять часов. Я занялся письмами. Мать донны Игнасии принесла мне света. Но мне пришел на ум некий каприз. Когда бискайка пришла сказать мне в десять часов, что мой ужин на столе, я сказал ей убрать все, потому что у меня нет желания есть.

В одиннадцать часов я лег и отлично заснул. Назавтра, в восемь часов, вошла в мою комнату донна Игнасия, высказывая мне всю озабоченность, что она испытала, когда утром узнала, что я не ужинал.

— Одинокий, грустный и несчастный, я хорошо сделал, отказавшись от ужина.

— У вас удрученный вид.

— Он станет лучше, как только вы захотите.

Пришел парикмахер, она вышла. Я отправился на прекрасную мессу в «Buon sucesso» [16], где наблюдал самых красивых куртизанок Мадрида. Я хорошо пообедал с доном Диего, который на десерт сказал своей дочери, что она явилась причиной того, что я не ужинал. Она ответила, что больше так не повторится. Я спросил, не хочет ли она пойти со мной в собор Нотр-Дам де Атоша, и она показала видом, что хотела бы, посмотрев на отца, который сказал ей, что истинная набожность неотделима от веселости и от доверия, которое нужно испытывать к Богу, к себе самой и к честности окружающих благородных людей, и что при этом условии она должна верить, что я могу быть хорошим малым, несмотря на то, что не имел счастья родиться испанцем. Эта оговорка вызвала у меня взрыв смеха, который был воспринят доброжелательно. Донна Игнасия поцеловала руку отца и спросила меня простодушно, не хочу ли я взять с собой и ее кузину.

— Зачем тебе, — спросил ее отец, — твоя кузина? Я отвечаю за дона Хаиме.

— Я вам благодарен, — сказал я ему, — но если ее кузина хочет пойти, и если донна Игнасия этого хочет, мне это доставит еще больше удовольствия, особенно если это будет старшая, характер которой мне нравится больше, чем младшей.

После этого разъяснения отец ушел, и я отправил Филиппу в конюшню, чтобы запрягли четырех мулов; донна Игнасия, с видом одновременно довольным и расстроенным, просила меня простить ей ее слабости.

— Прощаю все, мой прекрасный ангел, если вы простите мне также, что я вас люблю.

— Ах, дорогой друг! Я боюсь сойти с ума, если ввяжусь в эту борьбу, которая разрывает мне душу.

— Никаких битв, сердце мое. Либо любите меня, как я вас, либо просите меня уехать от вас и не появляться больше у вас на глазах. У меня хватит сил вам подчиниться, но уверяю вас, вы не будете от этого счастливы.

— Ах, что до этого, я это знаю. Нет, нет. Оставайтесь здесь у себя, этот дом принадлежит вам. Но позвольте мне сказать вам, что вы ошибаетесь, полагая, что у моей большой кузины характер лучше, чем у маленькой. Я знаю, что заставило вас так думать в последнюю ночь карнавала; но вы не все знаете. Маленькая — добрый ребенок, и, будучи некрасивой, она легко поддастся тому, кто сумеет задеть ее чувство; но старшая в десять раз более некрасивая. Досада на то, что ее никогда никто не полюбит, сделала ее злой. Знайте, что она полагает, что вы любите ее, и что, несмотря на это, она говорит о вас дурно: она говорит, что вы обольститель, что я не смогла воспротивиться вам, но у вас ничего не получится с ней.