Теннесси Уильямс - Мемуары

• Название: Мемуары
• Автор: Теннесси Уильямс
• Издательство: Б.С.Г.-Пресс, Подкова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-93381-071-1

Написанные в 1975 году, мемуары состоят условно из двух частей: первая половина — о личной жизни драматурга и его любовных похождениях; вторая — о творчестве и терзаниях. Как признается сам автор, книга написана в виде «потока свободных ассоциаций» и является «катарсисом пуританского чувства вины».

Книга написана о тех вещах и тем языком, который не может не вызвать восхищения и понимания как глубины личности писателя, так и его мастерства.

---

У «Форда» тек радиатор. Периодически нам приходилось останавливаться и заливать в парящий бак морскую воду, которую мы по дороге черпали в море.

Позднее, в 1946 году, в Новом Орлеане, я возобновил свою дружбу с Марион. Она была очень азартной, любила делать ставки — все равно на что, и я часто сопровождал ее на Новоорлеанский ипподром. В Новом Орлеане они жили в чудесной квартире на Джексон-сквер. Когда труппа, гастролирующая со «Стеклянным зверинцем», прибыла в Новый Орлеан, Марион и миссис Клара устроили для них пышный прием, с целыми индейками и окороками, с морем спиртного для всех.

Через несколько лет Марион и миссис Клара купили очаровательный дом в Коконат-Гроув. (Региса в то время уже не было.) У Марион и ее матери был активный интерес к недвижимости и нюх на нее. В то время я вынашивал идею привезти Розу с сиделкой во Флориду. Марион тоже считала, что это хорошая мысль, и нашла неплохой дои у Коконат-Гроув со стороны залива именно для этой цели. Когда я купил его, он был очень красиво обставлен мебелью, но обошелся мне совсем дешево, всего в сорок тысяч долларов. Сам по себе дом не был слишком привлекательным — оштукатуренный, в стиле испанской миссии, имевший форму буквы «П», даже с небольшой звонницей, на которой висел колокол миссии. Зато территория вокруг него была просто очаровательной. Она выходила на залив и была засажена аллеями очень высоких королевских пальм.

За прошедшие годы стоимость недвижимости в этом месте сильно возросла. Последний раз за дом и территорию мне предлагали сто пятьдесят тысяч, но я отказал, рассчитав, что стоимость будет расти и дальше.

Мне везет на недвижимость, везет в картах, а иногда — и в любви.

В таком случае, почему я должен считать себя неудачником? Наверное, потому что в театре меня чаще ждали провалы, чем успех.

До того, как Кастро захватил Кубу, мы с Марион часто с шумом проводили выходные в Гаване. И Марион, и я одинаково наслаждались веселой ночной жизнью Гаваны и посещали одни и те же места. Даже при Кастро мы еще ездили туда. В первый раз, когда я приехал в Гавану после триумфа Кастро, Эрнест Хемингуэй представил меня ему — с самим Хемингуэем я познакомился через британского театрального критика Кеннета Тайнэна. Тайнэн позвонил мне — я жил в отеле «Насьональ» — и сказал: «Ты не хочешь познакомиться с Эрнестом Хемингуэем?», на что я ответил: «Ты думаешь, это целесообразно? Я понимаю, что к людям моего темперамента он может относиться не очень хорошо». А Тайнэн сказал: «Я буду там и помогу тебе, чем могу. Думаю, тебе надо познакомиться, потому что он — самый великий писатель твоего времени — и моего тоже». Я согласился: «Хорошо, я попробую». И мы поехали во Флорадиту, где Хемингуэй проводил и ночи, и дни, когда не был на море — и более очаровательного человека вам не встретить никогда. Он оказался полной противоположностью тому, что я ожидал. Я ожидал встретить какого-нибудь мачо, сверхмужественного супермена, задиру с хриплым голосом. Хемингуэй, напротив, поразил меня своим благородством и трогательной скромностью.

Тайнэн рассказывал об этой первой встрече с чувством юмора, но не очень точно. Я, естественно, был неловок и наговорил много бестактностей, так, я упомянул, что был очень расстроен, когда его бывшая жена, Полин, умерла, и поинтересовался у него: «А отчего она умерла?» Хемингуэй с виду не обиделся, но сказал (с некоторым усилием): «Умерла так умерла», и продолжал пить. Мы начали разговор о бое быков. Я не был aficionado[25] корриды, то есть не знал тонкостей техники, не понимал красоту корриды, но мне нравилось это зрелище, и я даже стал — прошлым летом — близким другом Антонио Ордоньеса, который был, как все говорили, идолом Эрнеста Хемингуэя. Я упомянул, что знал Ордоньеса. Хемингуэй был доволен, как мне показалось, тем, что я разделял его интерес к бою быков.

Хемингуэй сказал: «Вы знаете, эта кубинская революция — хорошая революция». Я знал, что это хорошая революция, потому что бывал на Кубе при Батисте, а у того была чудная привычка пытать студентов. Он сажал их на электрические стулья — они имели электрические приставки, чтобы оставлять на теле страшные ожоги. А иногда кастрировал их. Он был ужасным садистом. Соединенные Штаты, с моей точки зрения, совершили страшную ошибку. Им надо было только приветствовать появившуюся возможность выпустить пар. Кастро, прежде всего, был джентльменом и хорошо образованным человеком. И можно было бы сделать Кубу нашим сателлитом, каковым она является естественным образом, но Государственный Департамент вместо этого попытался изгнать мистера Кастро. Куба, соответственно, стала нашим врагом и повернулась к России — за поддержкой. Правда, когда я познакомился с Хемингуэем, ничего этого еще не произошло.

Как бы то ни было, Хемингуэй написал мне рекомендательное письмо для Кастро. Мы с Кеннетом Тайнэном прибыли во дворец. У Кастро было заседание кабинета. Они всегда продолжались очень долго. Мы ждали, сидя на ступеньках за пределами того зала, где проходило заседание. Примерно через три с половиной часа ожидания дверь распахнулась, и нас впустили. Кастро горячо приветствовал нас. Когда Кеннет Тайнэн представил меня, генералиссимус сказал: «А, та самая кошка», имея в виду «Кошку на раскаленной крыше», что меня удивило — приятно, конечно. Я не мог себе представить, что генералиссимус знает что-нибудь о моих пьесах. Затем он представил нас всем членам Кабинета министров. Нам подали кофе и спиртные напитки, и это было интересное событие, стоящее трех часов ожидания.

Вернемся к Марион. Я любил ее очень глубоко, хотя, может быть, и не так великодушно, как она меня. Среди моих самых близких друзей много женщин — она одна из них. Марион была чудесной женщиной, но чересчур много пила. Мы вместе много путешествовали.

Однажды, когда мы с нею жили в «Насьонале» и под тентом у бассейна играли в джин-ром, мы заметили, что под соседним тентом сидят Жан-Поль Сартр и Симона де Бовуар, и я сказал: «Марион, мы должны познакомиться с ними». Она не возражала, и я отправился представляться Сартру. Он был очень любезен, и я предложил: «Может, пойдем к нам, выпьем вместе?» Вместе с Симоной они присоединились к нам. Мисс де Бовуар вела себя довольно холодно, но Жан-Поль Сартр был само очарование и теплота. Мы довольно долго разговаривали; я упомянул, что Марион пишет стихи. Накануне вечером она показывала мне несколько великолепных стихотворений. Он воскликнул: «Очень хочется взглянуть на них!» Я спросил: «Марион, ты не будешь возражать, если я позволю мистеру Сартру посмотреть их?» Она ответила: «Том, прошу тебя, не надо. Я так, царапаю кое-что. Просто, чтобы занять себя по ночам, царапаю стишки». Я возразил: «Конечно, только, по-моему, Марион, это великолепные стихи». Мистер Сартр вмешался: «Сходите и принесите их». Я пошел за ними. Сартр был под сильным впечатлением. Должен сказать, что мисс де Бовуар продолжала вести себя холодно. Думаю, это ее манера. Как-то в Париже я пригласил Сартра к себе поужинать, но он не пришел, и это меня удивило, потому что тогда на Кубе он вел себя очень сердечно.

Вернемся к весне 1941 года, когда я в первый раз приехал в Ки-Уэст. Вместе с весной пришел приятный бонус на пятьсот долларов от моих друзей Рокфеллеров. На эти деньги я вернулся с переделанной «Битвой» на Манхэттен, представил ее Гильдии, и после несколько недель ожидания мистер Лангнер позвонил мне. (То есть — ответил на мой звонок.)

— Что касается твоей переделки, Теннесси. Ты очень похож на скачущую лягушку из Калавераса, надеюсь, ты знаешь этот рассказ Марка Твена, я хочу сказать, что ты перестарался, как та лягушка, которая выпрыгнула из округа Калаверас.

Вот так.

Когда он повесил трубку, я с сожалением вспомнил мою первую встречу с мистером Лангнером, которого я все еще люблю и вспоминаю с благодарностью. У него был стол не меньше президентского, на нем в тот день лежало столько рукописей, сколько, как я представлял себе, и во всем мире не существует. Одним великолепным жестом он смел со стола все рукописи, кроме моей, и произнес: «Меня не интересует никто, кроме гениев, так что, пожалуйста, садись».

(С того дня, когда меня называют «гением», я хватаюсь за внутренний карман, убедиться, что бумажник еще на месте.)

Работа лифтером в Манхэттене — наиболее колоритное время моей деятельности в сфере обслуживания: я дежурил по ночам в старом отеле «Сан-Хасинто», ныне снесенном, на Мэдисон-авеню в районе пятидесятых улиц. Этот отель на самом деле был чем-то вроде дома для престарелых вдов высокого положения, но скромного достатка. Они готовы были отдать последний цент за право жить по престижному адресу. Не все из них ладили друг с другом. Особенно это касалось двух: старой девы, носившей звучную фамилию Очинклосс, с которой случался припадок каждый раз, когда она нечаянно оказывалась в одном лифте с другой старой девой — с не менее звучной фамилией.