Анна Масс - Писательские дачи. Рисунки по памяти

• Название: Писательские дачи. Рисунки по памяти
• Автор: Анна Масс
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-7784-0423-6

Автор книги — дочь известного драматурга Владимира Масса, писательница Анна Масс, автор 17 книг и многих журнальных публикаций.

Ее новое произведение — о поселке писателей «Красная Пахра», в котором Анна Масс живет со времени его основания, о его обитателях, среди которых много известных людей (писателей, поэтов, художников, артистов).

Анна Масс также долгое время работала в геофизических экспедициях в Калмыкии, Забайкалье, Башкирии, Якутии. На страницах книги часто появляются яркие зарисовки жизни геологов. Эта книга «о времени и о себе».

Написана легким, изящным слогом. Будет интересна самому широкому кругу читателей.

---

И все же, имела ли я право осуждать или презирать его? Мне с детства всё подавалось на блюдечке с голубой каемкой, а он сам должен был добиваться того, чего хотел. Он и добивался. Был полон честолюбивых планов. Мог бы воскликнуть словами Эжена де Растиньяка: «Посмотрим, чья возьмет!» — если бы знал, кто такой Эжен де Растиньяк. Бальзака он не читал, про Куинджи думал, что это итальянский киноартист, а про симфоническую музыку говорил, что ее могут слушать только идиоты и бездельники. Это была его позиция: для поэта неважно — знать, а важно — чувствовать. Образованность только мешает поэту — лишает его непосредственности. Когда однажды за семейным обедом он принялся горячо и косноязычно доказывать эту свою точку зрения моему отцу — тот промолчал, что было на него не похоже. Отец, когда сталкивался с воинствующим невежеством, возражал яростно, до крика. Но воинствующее невежество моего избранника, по-видимому, лишило его дара речи. А может, он промолчал потому, что не хотел позорить его в моих глазах. Лишний раз не хотел меня огорчать.

А вот мама со своими амбициями насчет «нашего» и «не нашего» круга, как ни странно, относилась к нему неплохо. Может быть, потому что она сама в свое время рискнула приехать из провинции в Москву, чтобы стать артисткой, и знала, как нелегко пробиться в общество избранных. Мама чувствовала в нем эту пробивную энергию, которую в людях уважала, даже если они были «не нашего круга». Сегодня — не нашего, а завтра — нашего. Нужно подождать. Нередко они курили вдвоем, уединившись в ванной, чтобы дым уходил в отдушину, и подолгу дружески беседовали.

Его поэтическими кумирами были Багрицкий, Светлов, Смеляков. В редкие дружелюбные минуты он делился со мной любимыми строками. Произносил, смакуя:

…Отойдем в сторонку,
Сядем на диван.
Вспомним, потолкуем,
Сядем, моя Люба.
Сядем, посмеемся,
Любка Фейгельман…

Или:

Белый конь поднимет ногу,
Опустит другую,
Словно пробует дорогу,
Дорогу степную…

Где-то тут, среди любимых им стихов, он искал собственную интонацию, пытался понять, в чем секрет обаяния этих строк, доискаться до их тайны, чтобы с их помощью поймать, обрести свой собственный голос — в этом был он, а не в том внешнем, что бросалось в глаза. Он говорил: «Подожди, рыжая, я буду здорово писать, вот увидишь!»

И правда, с годами он нашел свою интонацию, песни на его слова на музыку Колмановского, Островского, Тухманова зазвучали с эстрады и стали очень популярными.

Но у меня не было никакого желания ждать. Да и не верила я ему. И что там у него в глубине души — не пыталась рассмотреть, ослепленная своей нелюбовью.

О том, что и я его раздражаю и что он не очень-то уютно чувствует себя в нашей семье, я не думала. До его чувств мне дела не было.

Однажды он пришел в хорошем настроении и заявил:

— Тиснул стишок в «Комсомолку». К женскому дню.

Я процедила что-то вроде:

— Всякие пошлости говоришь о женщинах, а в стихах врешь и не стыдишься.

— На искренности далеко не уедешь, — ответил он. — Не бойся, рыжая, я себя не продешевлю.

Или он сказал — «дешево себя не продам» — не помню. Да это одно и то же.

Все его подобные «кредо» были мне давно известны, но почему-то именно эта, вполне обычная для него фраза, стала последней каплей.

— Уходи, — сказала я. — Не могу больше.

Должно быть, по моему тону он понял, что я и вправду не могу больше. А может, и ему осточертела вся эта канитель. На этот раз обошлось без выяснения отношений. Он собрал вещи и ушел навсегда из моей жизни. А я, словно выкарабкавшись из глубокой помойной ямы с осклизлыми стенками, отдышавшись и отмывшись, почувствовала себя свободной и счастливой.

С этим летящим чувством освобождения, кое-как сдав летнюю сессию, я уехала в июле 1958 года на целину в Северный Казахстан, почти на три месяца, со студентами биофака МГУ, где училась Маринка. На этот раз меня взяли, и мама не удерживала, а Маринкины родители были очень рады, что мы едем вместе. Они думали, что я как старшая буду за ней присматривать и оберегать от свойственных ее характеру авантюр. В чем ошибались, потому что Маринка обладала характером куда более сильным, чем у меня, и в моей опеке не нуждалась. Наоборот, я со своей стеснительностью и неуверенностью в себе с удовольствием подчинялась ее веселой рисковости и жизнеутверждающей энергии.

Мне выдали комсомольскую путевку — голубенький билет-книжечку с алым комсомольским значком на обложке. В путевке за подписью секретаря горкома комсомола Костикова говорилось, что я, такая-то, изъявила добровольное желание и направляюсь на уборку урожая в районах целинных и залежных земель. И приводилась выписка из резолюции XIII съезда ВЛКСМ: «Съезд считает, что забота об укреплении и развитии хозяйства в районах целинных земель и впредь должна быть главным делом всего комсомола».

Накачанная энтузиазмом, я изо всех сил старалась доказать всем и особенно самой себе, что я не какая-то там робкая белоручка, раскисающая от трудностей, и что я достойна оказанного мне доверия.

Но главное: я влилась в настоящий студенческий коллектив, молодой, глуповато веселый, дружный, как раз такой, о каком так долго мечтала. Меня приняли доброжелательно, и я с благодарностью впитывала долгожданную атмосферу.

Это был наконец-то мой выбор.

Жизнь моя с опозданием на несколько лет повернула ТУДА.

ЧАСТЬ 2

На целине

Отправляя меня на целину, мама взяла с меня честное слово, что я буду писать домой как можно чаще и подробнее. «Иначе я буду сходить с ума, ты же знаешь»!

Я знала, поэтому писала часто и подробно. Еще и дневник вела, урывками. И письма, и дневник были веселые и глуповатые. Во мне, отчасти под влиянием Маринки (которую, как зря надеялись мои дядя и тетя, я как старшая буду опекать и не давать в обиду), отчасти под влиянием общей инфантильной студенческой атмосферы, возродилась — не девушка даже, а девчонка, какой я была в восьмом, девятом классе. Я взахлеб наверстывала недобранное, упущенное, мне хотелось поскорее вытеснить из памяти неудачный опыт недолгой «взрослой» жизни, и целина как нельзя лучше помогала мне в этом. Бытовые неудобства — теснота вагончика с двухэтажными нарами, на которых мы размещались по четверо, впритык друг к другу, невозможность как следует вымыться по утрам и после работы (воду привозили на волах в бочке, ее хватало на питье и умывание, баня — раз в неделю по четвергам) и прочие спартанские условия — не нарушали упоения жизнью, наоборот, придавали ей дополнительный колорит: в конце концов, мы не на курорт ехали, а именно чтобы преодолевать трудности и совершать трудовые подвиги!

Совхоз Возвышенский Булаевского района Казахской ССР.

5 августа 1958 г.

Здравствуйте, дорогие родители!

Вот уже пошла третья неделя как мы тут работаем. Обжились. Местные жители относятся к нам хорошо, только их шокирует, что девушки ходят в брюках. Что ж, говорят, вы нас за дикарей считаете, что при нас не стесняетесь ходить в таком виде? На танцплощадку нас в брюках не пускают. Так что все-таки надо было взять юбку.

Вообще-то местные не правы: мы их не считаем за дикарей. Наоборот, народ тут вполне культурный, зажиточный, по две-три коровы на семью. И добрый: если пойдешь в деревню купить молока, сметаны, яиц, то хозяйки никогда не отказывают, а денег не берут. Мы вначале уговаривали их взять деньги, а теперь привыкли и только так предлагаем, для вида, а сами и денег с собой не берем.

Я сейчас работаю на разгрузке силоса. Мы разгружаем грузовики с рубленой кукурузой и подсолнухом и трамбуем силосные ямы. Сегодня мы вчетвером разгрузили больше ста грузовиков, выполнив две с половиной нормы. Представляю, как вы гордитесь мной, читая эти строки. Я и сама собой горжусь.

Перед этим нашу бригаду возили в поле скирдовать сено, но эта работа была не столь вдохновенной, сколь разгрузка и трамбовка силоса. В первые два дня колхозники учили нас складывать скирды, но потом колхозников перевели на другую работу, и мы оказались предоставлены самим себе. Сначала мы честно старались, однако, отсутствие руководящей роли старших товарищей пагубно сказалось на нашей работе: вместо плотных, стройных, высоких сооружений в форме трапеций, какими должны быть скирды, у нас получались рыхлые кривобокие кучи, которые заваливались при первом порыве ветра, а то и без всякого порыва. Когда мы поняли бессмысленность своих стараний, то начали халтурить. Работали только двое мальчишек китайцев, но у них от непосильного труда животы разболелись, и их перевели на кухню мыть посуду. А мы, девушки, как только привозивший нас грузовик уезжал, раздевались чуть ли не догола, ложились в сено, подстелив ковбойки и шаровары, загорали, пели хором песни и обсуждали лагерные романы. Иногда кто-нибудь из наиболее сознательных (не скрою, что иногда это была я) взывал: