Галина Шергова - Синий гусь

• Название: Синий гусь
• Автор: Галина Шергова
• Издательство: ACT, Астрель
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-17-056775-1

«Как это все любят твердить — «случайно встретились». Не бывает никаких случайностей. Просто человек выпадает из твоей жизни, ты не думаешь о нем — где он живет, где бывает, какими маршрутами движется — и тебе кажется, что он тут или там оказался случайно. А когда человек этот присутствует в тебе, постоянно прячется в укрытиях твоей подкорки, его самое непредсказуемое возникновение всегда закономерно. И еще я знаю: если какая-то женщина, о которой я никогда прежде и не размышлял, начинает попадаться мне повсюду, она обязательно будет призвана сыграть в моей жизни не бессловесную роль…»

---

— А какой девиз у тебя?

— «Усталости чуждая Правда», — Зюка ответила, не задумавшись ни на миг.

Видно, нам суждено было в этой встрече меняться местами. Теперь я не знал, что назвала она.

— Это из Парменида. Был такой поэт и государственный деятель в VI веке до нашей эры. Ученик Ксенофана, глава Элейской философской школы, — Зюку вовсе не смущало, что она говорит со мной, как учительница со школяром-недорослем, который и обидеться не способен. — Прекрасная школа. Трезвая и жизнеутверждающая. «По Ксенофану, — свидетельствует Аэций, — мир не рожден, вечен и неуничтожим».

(Ого, да она за время нашей разлуки кое-что узнала!)

— А ты что, боишься конца света? И Ксенофан помогает удержаться на зыбкой почве в предчувствии атомных катаклизмов? Этим он тебя пленил? — Я не школяр-недоросль, а не мог не быть задет ее тоном.

Плевать ей было на мои обиды, она внезапно развеселилась, даже хлопнула в ладоши, совсем не стремясь — я это видел — снять во мне неприятный осадок, оставленный ее поучительством.

— О, эта школа — блеск! Ксенофан мне просто родная душа. Он, например, ненавидел воспевание физической силы. Он даже не признавал Олимпийских игр. Цитирую, — Зюка лукаво глянула сбоку: — «Наша мудрость гораздо лучше силы людей и силы лошадей. Но это совершенно бессмысленный и несправедливый обычай — отдавать предпочтение темной силе перед полезной мудростью». Ну, разве не стоит вывесить это, как транспарант, на стадионах и телевизорах во время массовых болельщицких психозов? Блеск, правда?

— Мудрости никто не отрицает. Но спорт — тоже источник оптимизма, — я постарался вернуть ей нравоучения.

— Спорт. А не стихия безумия, — сказала она. — Но вообще-то Ксенофан прекрасен не только этим. Он низвергатель мифов. Ведь это он первым сказал, что fie боги создали человека по своему подобию, а человек — их. Потому у эфиопов боги курносы и черны, а у фрикиян — голубоглазы и рыжеваты. А если бы лошади и быки имели руки и умели рисовать, они создавали бы образы своих богов четвероногими или рогатыми. А главное, он понимал, что люди, обожествляющие мифологических персонажей и в первую очередь богов, обнаруживали у них все земные пороки. И воровство, и прелюбодеяние, и обман. Правда. Подумай сам. Молясь мифам, мы молимся порокам. И религиозная догма однажды входит в противоборство со своей основой. Любая. Даже христианская. Заповедь гласит: «Не прелюбодействуй». Кто-то исступленно ее твердит. А однажды задумывается: «А как это Спаситель в мир явился? Хоть зачатие и непорочное, а Мария-то своему плотнику с богом изменила?» И миф начинает рушиться. А когда рушатся мифы, к человеку приходит безверие. И это уже страшно. Особенно если дело касается мифов, близких к нам во времени.

— Что ж, над этим стоит подумать, — я не был готов к такой ее пространной речи.

— Вот я и думаю. Особенно здесь, в Греции, на главной родине мифов. Ты спрашивал, что у меня за дело в этой поездке? Вот это и есть мое дело: пишу книжку «Антимиф», собираю современные легенды. Потому и поехала с тобой.

Зачем она еще раз уязвила меня! Ведь я мог поверить, что ей хотелось быть со мной — и все. Я ничего не сказал.

Зюка, перегнувшись к заднему сиденью, достала из своей просторной сумки книжку и положила ее мне на колени:

— Почитай, если будет время в Афинах. Тебе тоже может пригодиться в работе.

Я метнул взгляд на обложку «Мифотворчество». Фамилию автора не разобрал.

— Просвещаешь? — хмыкнул я.

— Я же книгоноша, библиотекарша из Вялок… Так что мы оба ездили по делу. Только функции у нас разные: ты — мифотворец, а я — мифоборец. Впрочем, тебе, как художнику, и положено творить. Хотя я уверена, что когда-нибудь ты погибнешь под обломками вымысла.

— Ты имеешь в виду данную работу?

— Нет, не обязательно эту. Вообще, — и через паузу: — Спасибо, что вспомнил. «Странник, тебе здесь будет хорошо». Я всегда считала, что ты ведь помнишь только сведения, лишен памяти чувств. Ан нет! Спасибо.

Мы подъезжали к Афинам. На этот раз всю дорогу от Коринфа до Афин пейзаж вокруг нас отсутствовал. Ни одного кадра.

Я подвез Зюку к ее дому. Мне очень не хотелось расставаться с ней, казалось, если я отпущу ее сейчас, то уже насовсем.

— Может, поедем к морю, — попросил я, — искупаемся, там пообедаем?

— Нет, я пойду играть в теннис, — последовал неопределенный взлет руки.

— Не будет тебе никакого тенниса. Сейчас начнется гроза, — мрачно пообещал я. Ее рука взлетела еще раз, уже широким, охватывающим безоблачное небо жестом:

— Прямо уж!

Не прощаясь, я вернулся в машину, хлопнул дверцей, и почти одновременно с этим звуком рухнул с чистейших небес гром, а еще через полминуты нашли тучи, и исступленный ливень рванулся на землю. Зюка не успела даже добежать до дверей. Ну что ж, пусть знает, что Палада не утратил своих качеств. Дождь лил до вечера.

Афины должны были быть благодарны нашей размолвке — хоть на полдня, да передохнули от жары. Но сегодня уже на рассвете нечем было дышать, и я так и не выбрался из гостиницы. Лежал, тасовал обрывки воспоминаний, слова и подробности прожитого.

Довольно забавно, что беседа с Зюкой обернулась некоей дискуссией на философские темы. Вот смеху-то, вот уж, как говорится, не в моих правилах.

Но ведь и все, что связано с Зюкой, не похоже на привычное. В Вялках я сыпал цитатами, потому что мне надо было во что бы то ни стало поразить Зюкино воображение. И тут, как говорится, в действие были введены все виды вооружения, включая Резерв Главного Командования, хотя я вовсе не был уверен, что сама Зюка из числа чуждых мне интеллектуалок. Она женщина, и все. «Чуждых», сказал я. Где-то недавно уже произносилось это слово. Да, конечно: «Усталости чуждая Правда». Действительно, точное словосочетание. Не «неустающая», не «бодрая», а «чуждая усталости». Правда, которая обязана трудиться и сражаться, и при этом всегда быть отчуждена даже от возможности изнемочь в этих трудах или борьбе. Еще бы Зюке с ее ненавистью ко всякой лжи не взять эти слова девизом!

А что она сказала напоследок? «Прямо уж!» Нет, это о невозможности дождя. Другое, еще в машине. А: «Ты погибнешь под обломками вымысла». Скажите, какой провидец! Нет, милая, я не царь Эдип, а ты не оракул, хоть мы и побывали в Коринфе.

В Коринфе, в Коринфе. В Коринфе вырастил правитель найденного в горах младенца Эдипа. А ребеночку-то было предсказано: убьешь своего отца и женишься на собственной матери. Вот он и бежал из Коринфа, когда узнал о предсказании оракула. Из Коринфа бежал, а пророчество все равно настигло бедолагу.

Я тоже бежал из Коринфа? И загонял до хрипа коня по кличке «Взятый — напрокат — форд»? А может, она оракул? Но как художник может погибнуть под обломками собственной фантазии? Не сниму фильм? Ну, и черт с ним. Сниму другой. Я же не боюсь неудач.

Ладно, хана, все. Довольно об этом. Надо и в самом деле подумать о фильме. Где записи интервью? Перечесть и готовиться к съемкам. Без глупостей, маэстро. Без глупостей.

Я повернул рычажок транзистора. Играл симфонический оркестр. Кажется, Берлиоза.

Представление лилипутов прошло с успехом.

Хотя публике пришлось отстоять на ногах почти полтора часа: выступали крошечные артисты в том же вялкинском клубе, где шли выборы Семибратова, и скамеек в достаточном количестве было взять негде.

Когда народ разошелся, в клубе-сарае осталось несколько человек, приглашенных Матильдой Ивановной на «банкет».

Тот же стол президиума, застланный перевернутым наизнанку транспарантом, Матильда Ивановна украсила газетными салфетками, затейливо изрезанными зубчиками и узорами, водку перелили из поллитровок в графин для воды, изъятый на этот случай у правления колхоза. Пили из цветных пластмассовых стаканчиков, входивших в реквизит иллюзиониста — лилипута Сереги.

— Але-хоп! Прошу! — хохотнул своим баритоном Серега, и из одного стаканчика образовалось девять.

Нас и было девять человек: шестеро «взрослых» — Матильда Ивановна, Зюка, Коляня, могучий гигант Степан Степанович Степанов, баянист Яша, неизвестный мне тихий мужичок, я, а также двое лилипутов — Серега и Зоечка.

Из разговоров я установил, что Яша-баянист был приемным сыном родителей Матильды Ивановны, бывших сельских учителей, а ныне глубоких стариков, проживающих тут, в Вялках, в силу чего Матильда Ивановна, областная знаменитость и оттого местная достопримечательность, Вялки посещала чаще, чем даже иные райцентры.

В клубе было по-прежнему стыло, холодно, все сидели в пальто, только Матильда Ивановна освободилась от своей плешивой беличьей шубы да Зоечка, сменив эстрадные тапочки на туфли с непомерной высоты каблуком, закуталась поверх зеленого трико в расшитую блестками накидку, в которой появлялась в начале своего выхода.

Впрочем, когда графин осушили, все разгорячились, распахнулись и потребовали от Яши-баяниста, сидевшего на углу стола, музыки для танцев. Он послушно поднял лежавший у ног баян и удручающе фальшиво начал выводить мелодию, в которой при большом напряжении можно было опознать «Офицерский вальс».