Юлиан Семенов - Отметить день белым камешком

• Название: Отметить день белым камешком
• Автор: Юлиан Семенов
• Жанр: История

---

Я убежден, что предусмотри путешественник два дня на поездки в метро, он бы набрался больше впечатлений, чем если бы дотошный гид таскал его по туристским, заезженным маршрутам на автобусе. Туристские маршруты призваны нивелировать уровни - и гении и праздношатающиеся смотрят одни и те же места.

Японское метро - черно-белое. Это впечатление создают мужчины. Вся Япония носит зимой черные костюмы, черные пальто, черные шляпы, черные кепи. И все черноволосые.

"Черт, - подумал я, - хоть бы одного рыжего..." Женщины тоже в основном носят черное. И только вдруг на какой-то станции войдут две девушки в традиционных средневековых кимоно. И сразу же изменятся глаза пожилых японок и японцев, появятся в них нежность, и зависть, и грусть по ушедшим годам, и жалость: раньше кимоно было повсюду, сейчас оно - словно живое лицо на стремительном маскараде масок.

В Асакуса было тихо и пусто. Не было здесь реклам, не было шумной толпы. Неподалеку от метро высился громадный буддийский храм Каннон. Сразу вспомнился Улан-Батор. Подумал, что буддизм в значительно большей мере различен в "региональных проявлениях", чем христианство. Общее - в торжественности, в громадности, в "подсвеченности" храма и в соседстве с храмом громадного рынка (христиане изгнали торговцев из храмов, а буддизм - враг категоричности, торговля ему не мешает).

Рынок, через который ведет дорога к храму, воистину громаден. Торговля уже кончилась, двенадцатый час ночи. Владельцы маленьких лавочек - многие из них и живут здесь же - мыли тротуар около дверей жесткими металлическими щетками, а потом протирали насухо тряпкой.

Здесь можно купить все. Здесь выставлены карабины, зонтики, бульдозеры, пистолеты, зажигалки, порнография, мотоциклы, костюмы, кимоно, детские игрушки.

Около храма, в темной тишине, несколько человек истово молились. Они недвижно стояли на коленях перед закрытыми воротами Каннона. "Истовость" и "недвижность" в Японии не противоположны: высшее проявление истовости - это статика, а не движение.

Рядом с храмом - подсвеченный фонтан. Прожектор подчеркивающе высвечивает сложный пульт электроуправления громадным фонтаном, который скрыт под стеклом. Слуги Будды, сверстники технической революции, не хотят конфликта со "временем", они "обегают" технический прогресс, стараясь каждый новый рывок человеческой мысли подчинить догме, а догмы религий похожи на тщательно отредактированные статьи международных соглашений, которые всегда имеют по крайней мере два толкования.

Рядом с храмом - улица, на которой показывают так называемые "подпольные фильмы". Здесь и фильмы громадного социального звучания, и порнография. Канеко сказал:

- Я бы советовал вам, Юлиан-сан, зайти в эти кинотеатры, но только не очень поздно. В этом районе Токио по вечерам бывать весьма опасно. Посмотрите политические картины, особенно связанные с проблемой Окинавы. Но возвращайтесь в метро не позже десяти часов.

...Зашли в маленький японский кабачок.

- Все-таки Гинза - это и есть Гинза, - сказал Канеко. - Это, как ни крути, космополитично, потому что закусочная, в которой мы с вами были, хоть и исповедует традиционную кухню, но люди там не снимают ботинок, сидят за баром или стоят, вместо того чтобы устроиться, поджав ноги, на "тотами". А мы сейчас вошли в настоящую Японию.

Мы сняли ботинки у входа и сели на белые подушечки, подломив под себя ноги. Нам принесли не просто горячие салфетки в целлофановой упаковке, но особые, пропитанные благовониями, - вытереть лицо и руки. Потом подали зелень и сырую рыбу на большом деревянном блюде, включили газовую горелочку, установили ее на деревянной подставке и предложили нам самим приготовить уху "чири" из живой рыбы.

Выпили горячее, изумительно вкусное рисовое саке из двадцатиграммовых рюмочек (у нас бы оскорбились - чуть больше наперстка).

Я смотрел на лица людей, окружавших нас. Было шумно, весело. Я вспоминал деда и начинал понимать, почему он так много и с такой увлеченной нежностью рассказывал мне о Японии.

Дед, в частности, говорил, что японцы - самые чистоплотные люди, каких он только видел в жизни. Дед жил в маленькой комнатке с подслеповатым окном, в огромной захламленной старой московской коммунальной квартире с темным коридором, заставленным дровами. Но в своей комнатке он все время, воюя с бабкой Марьей Даниловной, наводил чистоту, вытирал пыль и требовал, чтобы полотенца были крахмальные - "как в Японии". Я было думал, что дед, как это бывает с людьми, единожды побывавшими за границей, все несколько утрирует и живет своими представлениями, а не реальностью. (Дед был в Японии в плену в 1905 году и привез оттуда часы Павла Буре - квадратные, серебряные, с барельефом Александра Македонского на крышке. И у него и у меня Александр Македонский всегда ассоциировался с Японией.)

Только после пятой рюмки саке Канеко, прочитав строки из Омото Табито: "Суемудрых не люблю, пользы нет от них ничуть, лучше с пьяницей побудь, он хотя бы во хмелю может искренне всплакнуть", - спросил, какую бы я хотел организовать программу в Японии. Я начал рассказывать ему свои наметки. Он записывал иероглифами, очень легкими и быстрыми. Я подумал, что японец, как, впрочем, и китаец, должен во всем идти от начертания. От символа - к мысли. Произношение не имеет того значения, какое оно имеет для европейца, который вкладывает в произношение массу нюансов. Поэтому и театр наш так разнится от театра Востока. Когда мы пишем, говорим, мы изображаем звуки. Голос помогает нам выразить чувства. А когда писал Канеко-сан, то, мне казалось, он, слушая меня, тем не менее срисовывал свою мысль с натуры.

Рано утром начались звонки. Это "бумеранги" двух первых дней в Токио. Да и Канеко-сан оказался человеком обязательным. Вчера я связался по телефону с моими давнишними знакомцами - журналистами; нас вместе гоняли в бомбоубежище год назад в Ханое. Ребята тоже предлагают интересную программу. Фоторепортер из "Асахи" вместо обязательного приветствия продекламировал:

- "И поля и горы - снег тихонько все укрыл... Сразу стало пусто!" Но я приду попозже вечером, и тебе не будет пусто, и мы обговорим план встреч на эту, неделю...

Позвонил правдинский корреспондент Аскольд Бирюков:

- Сейчас к тебе заедет Суламифь Мессерер, я дал ей машину. Тебе будет интересно поговорить с ней. Она - один из создателей нового японского балета.

Я спустился вниз. Хотя японцы высокоточные люди - опаздывают в Токио довольно часто из-за заторов на трассах: огромное количество машин, постоянные пробки. Пока прилетят полицейские вертолеты, которые скоординируют с воздуха, куда каким машинам двигаться, по каким улицам выезжать на свободные трассы, уходит много времени. Я решил, что десяти минут мне хватит позавтракать. Заскочил в ресторан, заказал себе "хем энд эггс" и, не успев дождаться даже чая, побежал к выходу: мальчик-портье сказал, что машина меня уже ждет. (В ресторанах европейской кухни здесь и обслуживают по-европейски - долго... Это ведь так трудно - сделать яичницу; суси из икры - куда легче!)

Плащ свой я оставил в холле возле входа в ресторан. Быстро схватив его с кресла, я побежал к дверям: около машины стояла Мессерер и смотрела на часы. А за мной неотступно бежал портье и вопросительно смотрел на меня, не говоря при этом ни слова. Я остановился около машины, и в это время на мокрый асфальт упало что-то белое и большое. Оказывается, я захватил покрывало с кресла вместе со своим плащом. Крахмальное, белоснежное, вышитое покрывало не успело дотронуться до асфальта - мальчик-портье изящно, как матадор, подхватил его на лету. Он сразу заметил, что я захватил это покрывало, но ничего не сказал: он ждал, пока я сам замечу свою оплошность. Не надо указывать человеку на случайную ошибку - это унизит его, а особенно если этот человек гость отеля. Обидевшись, он может уехать в другое место, и клиент будет потерян...

Мессерер, худенькая, стройная, давно сошедшая со сцены замечательная советская балерина, до сих пор не может расстаться с театром. Вырастив многих питомцев в Москве, она сейчас работает с японскими танцовщицами.

Мы сели в машину, шофер-старичок дал газ, резко, по-молодому, взяв с места. Ездит старик так же, как и все здесь, вне зависимости от возраста, - на максимальной скорости. Скоростям здесь "все возрасты покорны".

Я снова подивился, как точны движения японцев, особенно когда машины несутся по хайвэям в три или четыре ряда. Земли мало, ее почти не видно только люди и машины. Японцы точно ощущают пространство, они ловки от природы. Отсюда корректность по отношению друг к другу. Японские шоферы все замечают моментально, и движения свои они координируют механически.

Рядом с нами шла другая машина на одинаковой скорости - не меньше ста двадцати километров. У руля сидела японка в кимоно. Мессерер сказала:

- Кимоно - это ритуал. Девушка носит кимоно с одним бантом, женщина надевает совершенно другое, бабушка - третье. Они все затягиваются с детства, поэтому мало пространства для движений. Отсюда экономность японцев в жестах и рождаемое этой экономностью изящество.