Вера Зеленко - Не умереть от истины

• Название: Не умереть от истины
• Автор: Вера Зеленко
• Издательство: Звязда
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014

---

Вот уж воистину сухой цветок эдельвейса. В чем магия этой маленькой женщины, одному Богу известно, с раздражением подумал Сергей, но все же слегка поостыл.

— Баба Соня пригрела тебя, обласкала, заново полюбила, как в детстве. Не будь неблагодарным.

— Франческа, ты слишком хорошо выучилась говорить по-русски. Боюсь, ты лишилась самого большого преимущества перед всеми моими подругами, — зло проронил Сергей.

— Серж, побойся Бога! Скоро, совсем скоро баба Соня расстанется с тобой. Возможно, навсегда.

— Ладно! — Сергею не хотелось продолжать неприятный для него разговор. — Тогда я пойду с вами.

— Ни в коем случае! — взорвалась Франческа. — Столько усилий потрачено на то, чтобы устроить тебе побег…

— Так ты называешь это побегом? — изумленно выдохнул Сергей. — Тогда я остаюсь! В России!

— Извини меня, ради Бога, я не совсем правильно выразилась. Не побег — отъезд. Но все может рухнуть в один миг из-за твоей неосторожности.

— Сержик, милый! Я тоже так думаю, — устало подхватила Соня.

— Хорошо! — сухо согласился Сергей.

* * *

Зал был полон. Настя сидела с Сан Санычем в пятом ряду. Она-то и заприметила Софью Николаевну. Старуха выловила ее однажды по телефону и устроила настоящий допрос. Потом неожиданно выяснилось, что она милейшая женщина, к тому же подруга ее бабки, что само по себе было невероятным, странным, таинственным совпадением. Старуха выглядела величественно. Седые редкие кудельки аккуратно обрамляли сморщенное лицо. Когда-то небось красоткой была. Да и сейчас что-то магическое исходило от ее фигуры. В ушах сверкали бриллианты, слишком крупные для старухи. На ней была видавшая виды меховая накидка, впрочем, все это ей удивительно шло. Ее сопровождала маленькая пепельноволосая зеленоглазая женщина- девочка. Было в ней нечто завораживающее: сдержанное, неброское, некрикливое. Настя поймала себя на том, что ей хотелось долго смотреть на эту женщину с тонкой девичьей фигурой. Она заботливо поддерживала старуху, когда та опускалась на свободное место в первом ряду.

Воздух в театре был словно наэлектризован, казалось, еще немного — и грозовые разряды начнут прошивать сгустившееся пространство. Наконец свет погас, занавес поднялся. О, какое это блаженство смотреть спектакль по собственной пьесе, слушать сочиненные самой диалоги, озвученные талантливо и страстно. Но и какая мука одновременно!

Сергей в своем неизменном обличье — с усами, в очках и шарфе — пробирался в зал при погасшем свете, однако вскоре замер в проходе, с трудом ориентируясь в происходящем. Шла сцена между ним и бабой Соней, когда Лиза, а потом и Любаша оставили непослушного своего малыша на целый месяц с чужой теткой. Комок застрял в горле. Стало больно дышать. Он рассказал эту историю Насте в тот редкий момент, когда хотелось понимания и сочувствия. Как же Настя могла позволить себе воспользоваться теми крохами расположенности, что питал он к ней?! О, эти женщины! Ранят и добивают!

Его, молодого, играл внук Тер-Огасян. Настя, конечно, чертовски талантлива. Она тонко передала его подлинные чувства: одиночество, заброшенность, детскую жажду любви. Машка играла бабу Соню в относительной молодости, не первой, конечно, а той, за которой приходит зрелость, и тоже точно соблюдала рисунок роли — слишком хорошо она знала старуху. Даже отсюда было слышно, как Франческа, склонившись к уху бабы Сони, повторяла за Машкой каждую фразу вслух, и это было почти так же громко, как говорила на сцене сама Машка. Так они и проговорили всю сцену вдвоем. На поворотах Машкиной речи, усиленной громким повтором, правда, уже без драматического оттенка, она согласно кивала головой.

Ему всегда бывало чрезвычайно интересно знать, что думают о нем друзья, когда он оставляет их. Трудно предположить, что и после его ухода они продолжают говорить так, как если бы он вовсе не уходил. Сегодня представился единственный, быть может, шанс узнать наконец все то, что друзья, похоже, долго от него скрывали. Теперь он слушал чужие мысли, читал по лицам глубокое презрение к его образу жизни, с трудом подавляемую зависть, их прорывающуюся в смущение любовь. Чужой грех всегда притягателен, а чужая добродетель пресна. И над всем чувствовалась властная рука Сан Саныча. Он готов восхищаться всяким, чтобы, не дай бог, не прослыть завистливым, но будет завидовать всему, что у него уже было. Наконец они уравнялись — оба лишь тени прошлого. И уже не стоит беспокоиться, чье видение в той или иной сцене возьмет верх. «Редкая, прямо скажем, удача, — со злой иронией думал Сергей, — наконец я выяснил: в сущности то, что говорят о тебе за спиной, не стоит того, чтобы это знать!»

Дальше по тексту он взрослел, играл свои первые робкие роли, пришел успех в виде толпы поклонниц, преследующих его, — этакая икебана его жизни. Легкое презрение к женщине делало его зависимым. Когда жизнь преподносила ему урок, он уходил к другой. В ту пору редко встречалась женщина, до разговора с которой он снисходил, если она его хоть в какой-то мере не волновала как женщина. Чуть позже в нем обозначился надлом, обусловленный, как ему казалось, совсем иными причинами, а именно, мучительным несовпадением собственных устремлений с жизненными реалиями, и ангел в белом начал борьбу с демоном в черном за его душу.

Это было так правдоподобно, так тонко подмечено несносной девчонкой, так больно, так невыносимо больно было смотреть на то, как препарировали его душу, забирались в такие ее глубины, такие тайники и незакрытые полости, о которых он и маме родной никогда не рассказывал. В общем, он почувствовал, как ноги сами понесли его к сцене. Он пробирался сквозь тела, на него шикали, он рвался вперед, пока не очутился у самой сцены. Он уже готов был взобраться на помост и закричать: что же вы творите со мною? В какое гнусное крошево, в какую кустистую мерзость вы превратили мою жизнь? Что ж ты, Сан Саныч, подлец этакий, пошел на поводу у глупой девчонки: не остановил ее бесчувственный бег, не ограничил эстетские радости? Или она, попав в плен твоего дьявольского обаяния, потеряла всякое представление о добре и зле? Уж не затащил ли ты, грязное животное, в постель это нежное создание и не посулил ли ей все радости жизни за ее душу, за глоток эфемерной славы? С тебя станется. Ты умеешь искушать даже ангелов.

И вдруг Сергей наткнулся на взгляд Франчески. Она пыталась пробуравить его насквозь, в глазах была боль и мольба, страх и тоска, все те чувства, которыми были полны души любивших его женщин и которые не вызывали в нем прежде ни малейшего отклика. Он ощутил болезненный укол стыда, раскаяние затопило душу. Он развернулся и побрел к выходу. Его пинали со злостью, приговаривали: ходят тут всякие придурки и сумасшедшие!

Несколько дней он не ел, не пил. Франческа хлопотала с отъездом.

Ночью неожиданно случился приступ. Баба Соня проснулась, как это часто случалось с ней последнее время, от давящего чувства беспокойства — оно не покидало ее даже во сне. Хотелось пить. Придется все-таки провериться на сахар, — с тоской подумала она. Она долго лежала с закрытыми глазами, потом все же поднялась, злясь на себя и постанывая от боли в спине и ногах. Она направилась на кухню, но не дошла: ее встревожил свет в Сержиковой комнате (теперь она любовно называла кабинет исключительно комнатой дорогого Сержика), она заторопилась своей тяжелой старческой поступью к нему. Собственно, Сержик частенько зачитывался до полуночи, и она заходила к нему погасить свет или поправить одеяло. При этом долго крестила его и вздыхала с тоской и обидой: ну почему счастье обретения сына случилось так поздно. Страх удушливой волной обдал ее, когда она склонилась над ним. Он дышал часто и поверхностно, губы даже в свете ночника показались белыми, как простыня. Руки бабы Сони стали мелко дрожать.

— Сержик, дорогой! — прошептала она.

— Соня, — слабо отозвался он, — голова… раскалывается… наверно, так выглядит конец…

— Сержик, ну что ты, миленький! Это мигрень. Я вызову врача.

— Ни в коем случае! — он добавил голосу силы. — Ты же знаешь, я давно умер.

— Сержик, у меня тут валяется паспорт Антона. Вы так похожи.

— Какого еще Антона? — спросил он, словно издалека.

— Как какого? Ты, что, забыл Антона? Вы играли в детстве часами, забившись под письменный стол.

— Это тот, рыжий, с веснушками и торчащими ушами?

— Неправда! — обиделась баба Соня. — Он замечательный был ребенок. И всегда с восторгом вспоминал о тебе. То есть все еще вспоминает, — исправилась старуха.

— Ладно, баба Соня, сдаюсь. Вызывай «скорую», иначе мне каюк.

«Скорая» равнодушно увезла в ночь человека по имени Антон и по фамилии Полонский. И, в общем-то, если бы по пути выкинула его бренное больное тело куда-нибудь в грязную глубокую канаву, никто, кроме бабы Сони, не всплакнул бы о нем, да и она не в счет, что возьмешь с выжившей из ума старухи. Есть еще, конечно, где-то Франческа, сухой цветок эдельвейса, которым старуха, подобно тибетским шаманам, решила его подлечить, да только напрасные оказались хлопоты.