С Семенов - Голод

• Название: Голод
• Автор: С Семенов
• Жанр: Научная Фантастика

---

Он неподвижно, как всегда, стоит у печки. Как взгляну на него, - так и страшно, страшно. Нет, не могу, не могу.

- Нет, нет, папочка, я пойду.

Ничего не возразил, но отделился от печки и медленно пошел в кухню. Потом возвращается с горшком в руках и говорит. А голос вздрагивающий, чем-то переполненный.

- Ну-ка, полно тебе, не выдумывай! Вот у меня похлебки немного осталось. Поешь-ка лучше, да и с Богом спать.

Успокоился и поставил горшок передо мной. А я поражена. И есть хочется мучительно, и папу жаль, и не могу с ним остаться.

Смотрю жадно на суп. Не выдержала. Жадно ем.

А он успокоился еще больше и поглядывает на меня ласково. И вдруг, с'ев суп до капли, я встаю и одеваюсь опять. Сама чувствую, как жаркая краска ползет по щекам. Но не могу, не могу с ним остаться... Господи, какая я! Бедный папа. Он сразу сжался и смотрит на меня испуганно.

- Ну, до свиданья, папочка.

Ничего не ответил. Постояла с полминутки, посмотрела ему в лицо и... повернулась и пошла. Сделала шага три, оглянулась и даже задрожала от ужаса, стыда и скорби за папу.

Весь как-то опустился, согнулся, и в то же время гордость какая-то в фигуре. А желтое лицо с мертвыми глазами, - как неподвижная, страшная маска. И она тянется за мной... Господи, Господи!

Закружилось что-то в сердце, даже в глазах потемнело. Останусь, останусь. Не помня себя, подбежала к нему и стремительно поцеловала и... вдруг опять слышу свои слова:

- Ну, папочка, я пошла...

И снова он ничего не сказал. Теперь я вся согнулась и ушла. Ушла.

1 октября.

Уже недели две у нас в канцелярии и вообще в почтамте как-то по-особенному все волнуются и радостно чего-то ждут. Все собираются кучками, шушукаются по углам, перешептываются за работой. Прямо противно смотреть на всех. Сижу, молчу, даже не поинтересуюсь, из-за чего они шушукаются и чему радуются?

А сегодня Тюрин, наш казначей, вдруг спросил меня:

- А вы, Фея Александровна, разве не хотите, чтобы белые пришли?

- Пришли белые? Куда белые?

- Да неужели вы не знаете, что Петрограду скоро крышка?.. Юденич наступает...

Ага! Вот почему все шушукаются и перешептываются. И сразу я припомнила, что уже давно смутно слышала, что наступают белые. Только я думала, что не на Петроград, а где-то далеко. Папа ничего дома не говорил. Он уже давно, с того дня, как с'ели последнюю горсть муки, не читает по вечерам газет и ничего с нами не говорит. Белые наступают... Нет, нет, они не возьмут нашего Петрограда!

Говорю Тюрину:

- Ерунда, они двадцать раз наступали и не взяли, и теперь тоже не возьмут.

Вечером спросила папу:

- Правда, что белые наступают на Петроград?

Мама подняла на меня испуганные глаза, а потом перевела на папу. Папа помолчал и неохотно сказал:

- Юденич это. Он и раньше наступал, да опять отступал.

2 октября.

Сегодня немного опоздала. Пришла в канцелярию, а у нас уже все собрались, но никто не работает. Стоят общей кучей и уже не шушукаются, а говорят открыто. И у всех блестящие глаза и радостные лица. И такое зло взяло на эти лица и глаза. Ни с кем не поздоровалась и нарочно села работать. Работаю только одна в канцелярии, а сама прислушиваюсь одним ухом, что они говорят.

А в кучке говорят, что скоро совсем хлеба не будет - все пойдет на фронт, что в Красной армии - все голодные и молодые очень, и поэтому Петроград возьмут. А когда придут белые, хлеб опять будет по три копейки, будет всего довольно, и коммунистам будет крышка.

Прислушиваюсь, и вдруг в душе заползал страх. Господи, ведь Сережа и Ваня коммунисты! Как же, как же? И хлеба не будет. Все умрем с голоду. Нет, нет, не возьмут!

Неожиданно сорвалась с места и бегу к этой кучке:

- Чего вы радуетесь? Все равно не взять, не взять, не взять!..

Все замолкли, потом переглянулись и сразу засмеялись.

- Ха-ха-ха! Фея-то Александровна - большевичка у нас... Нет уж, Фея Александровна, теперь-то будет крышка.

- Ничего подобного, никогда не возьмут!

Отбежала и опять уселась за работу.

А перо так и прыгает в руках. И все кляксы, кляксы, кляксы. Нарочно ставлю.

Вечером, против обыкновения, папа принес газету и читал вслух. Слушали с напряженным, жутким интересом. Особенно мама. И хотя она ничего не понимает в телеграммах с фронта, за то она думает о Сереже и Ване. И Шуре.

7 октября.

В почтамт газеты приносят к двенадцати часам дня. Из всех углов комнаты бросаемся к рассыльному мальчику, чтобы захватить их. Но чаще всех захватываю я, потому что сижу ближе остальных к дверям. Лихорадочно читаю сначала про себя, а потом вслух. Господи, белые все наступают и наступают. Говорят, совсем уж близко.

И все меня называют большевичкой. Никто не знает, что делается у меня в душе. Сама не пойму: хочется или не хочется, чтобы пришли белые. Говорят, хлеба будет много. Сыты все будем. Но Сережа, Ваня!.. Они же коммунисты. Господи, как же это? Неужели придут?..

И у мамы в душе происходит, кажется, то же самое. Сегодня папа читал газету, а она вдруг страшно закричала:

- А чорт с ними, пусть приходят! Все равно уж теперь. Уж какой-нибудь бы, да конец только!..

Какой ужасный крик! Идет из самого сердца. Хотела взглянуть на мамино лицо и не могла. Знаю, знаю... Она долго думала и о Сереже, и о Ване, и о том, что все продано, и что впереди - голод. Все, все это звучало в ее крике. Прозвучало и замолкло. Ей теперь все равно.

А мне еще не все равно. Чувствую это, но не знаю, на что решиться.

10 октября.

Неужели возьмут? Все ближе они наступают и ближе.

Папа пришел сегодня особенно расстроенный. Не раздеваясь еще, говорит:

- Близко они. Пожалуй, дело будет.

Подумал еще с полминутки и опять говорит:

- Вот что, мать. Говорят, расстреливают целые семьи красноармейцев за то, что сыновья на фронте. Ты собери-ка все письма от Сережи, Вани и Шуры и сожги.

Я прерываю его в середине фразы и кричу, возмущенная страшно:

- Вот и глупо будет, вот и глупо будет. Захотят узнать, и так узнают.

Мне хочется кричать ему, что он - трус, трус, трус. Боится писем от родных сыновей. До чего он дошел! И теперь то, когда уж жить-то не для чего даже и мне, он трясется за свою жизнь. Трус, трус! А он отвечает мне встревоженно:

- Чего ты мелешь-то? Как узнают-то?

- Да очень просто. Так вот и узнают. Да, да, да, узнают! Сама скажу им, что я - сестра братьев-коммунистов. Наплевать мне на белых! Пусть меня расстреливают!

И вдруг папа страшно закричал:

- Да не трепли ты языком, пустомеля этакая! Раз говорю, что сжечь надо, - значит, надо...

Но писем все же не сожгли. Решили ожидать последнего момента.

11 октября.

На улицах расклеены телеграммы: "Волосово противником взято". А в почтамте на каждом лице - светлый праздник.

Наша канцелярия превратилась в клуб для всей экспедиции. Собираются с утра и радостно обсуждают новости с фронта. Спрашивают меня:

- Ну, что, Фея Александровна, Волосово-то взято? Будете еще спорить?

Это спрашивает Тюрин. Расставил широко ноги, уперся руками в бока и ждет ответа.

Взглянула в его смеющиеся глаза, и клубком подкатило к горлу судорожное, злое напряжение. Вскочила из-за стола и хотела крикнуть на всю канцелярию, и вдруг крик точно сорвался и упал. Опять опустилась на стул и говорю тихо:

- Мне теперь все равно.

Тюрин насмешливо развел руками.

- Вот тебе и на! Все равно. А кто еще недавно говорил и топал ножкой: "не придут, не придут, не придут"?.. Однако, Фея Александровна, нечего сказать, - тверды вы в своих убеждениях!

Но я опять только повторила:

- Мне все равно.

Он засмеялся и пошел к галдящей кучке.

12 октября.

Слышно уже, как стреляют. Близко, близко.

13 октября.

Стрельба как будто ближе. Не дают давно хлеба. Господи, а Сережа? А Ваня?

14 октября.

Всю ночь не могла сомкнуть глаз.

Лежу и прислушиваюсь. Совсем близко, как ухнет, ухнет... Вздрогнет дом, задребезжат стекла тонко, тонко. Хоть бы попали в наш дом! Пусть, пусть убьют всех. Пусть сюда, под кровать ко мне, влетит огромный снаряд. В комнате сразу пожар. Сразу все затрещит и развалится. Немного жаль папу, маму и Борю. А я сама подставлю голову под какое-нибудь бревно.

15 октября.

Утром все-таки пошла на службу. На стенах домов расклеены новые телеграммы: "наступление противника упорное". Люди стоят, вытягивают шеи к черным буквам и жадно читают. Одни ухмыляются, у других - озабоченные и встревоженные лица.

В канцелярии меня встретили с поклонами:

- Радуйтесь, Фея Александровна. Дождались. Несколько часов осталось.

Перед окончанием занятий вбегает рассыльный мальчишка и радостно орет:

- А мосты-то развели! Мосты-то развели!

И сразу со всех сторон радостный вой:

- Ага, ага! Скоро, значит!

- Испугались, черти!

- Заплясали... Посмотрим.

- Белый хлеб скоро будем есть!

Потом они еще что-то кричали. Я уже не могла понять. Потом долго шла домой и все прислушивалась к выстрелам. Посмотрю в небо, а оно - огромное, и все в тучах. А снарядов не видно. Только падает мелкий дождь; кажется, промочила ноги. Дома мама встречает испуганная: