Инесса Ципоркина - Личный демон. Книга 1

• Название: Личный демон. Книга 1
• Автор: Инесса Ципоркина
• Жанр: Ужасы и Мистика

История, начавшаяся пожаром в доме самой обыкновенной женщины по имени Катя и явлением среди огня черного кота по имени Тайгерм. За котом подтянулись и демоны, и боги, и ангелы. Жизнь стала полна и непредсказуема. И неизвестно, чем все закончится, потому что эта книга — первый том романа, по всей видимости, трехтомного.

---

Катерина смотрела на них обоих, не вытирая слез, бегущих по щекам.

— Ма-а-ам? — вопросительно выдохнул Витька сквозь зубы. В детстве он начинал с вопросительного вздоха любую фразу. И ждал, когда Катя откликнется неизменным: «А?» Мамино «А?» означало: да, я слушаю. Да, я твоя мать. Да, я с тобой. Всегда.

Только сейчас это была бы ложь. Нельзя быть с кем-то всегда. Нельзя быть с кем-то даже столько, сколько хочется. И мы тоже расстанемся, сынок. Мы уже расстаемся. Ты уходишь, я остаюсь — или наоборот, или каждый идет в свою сторону… Но мы не можем остаться там, где мы сейчас. Потому что не можем остаться прежними. Как не можем вернуть покидающую нас золотую радость.

Не сгореть от счастья удается, только если оно мимолетно. Чуть больше счастья — и тебя уже нет, есть лишь вечно голодный и вечно жаждущий призрак тебя, бегущий за призраком счастья. Богам не следует возлагать на человеческий лоб холеные длани. Это плохо сказывается на людях.

Наконец-то слезы перестали течь. И Витька отпустил Беленуса. Катерина прерывисто вздохнула, пытаясь справиться с тоской. Безнадежно. Все равно что вместить в себя и наполнить теплом огромный холодный космос.

— Таковы мы оба, — тихо произнесла Льорона. Не своим голосом, не тем, которым пела свою печальную песнь у реки, не тем, которым спрашивала: «Где он? Где он?» Катя узнала голос Теанны, которую знала как Таточку и которую сожгла заживо на майском костре из девяти священных древ. — По миру людей мы всегда ходим вместе. Приходя поодиночке, мы убиваем. Но нас всегда хотят разъединить, чтобы полнее ощутить вкус счастья.

— Или горя, — перебил свою спутницу Беленус.

— Или горя, — легко согласилась Теанна.

— Вы пытались убить меня? — безучастно поинтересовалась Катерина. После пережитого ей действительно было все равно. Возмущение и страх выгорели в пламени счастья и развеялись с пеплом тоски.

— Нет, конечно, — улыбнулся бог Бельтейна. Даже не улыбнулся, а лишь слегка наморщил нос и приподнял уголки губ. Но и этого оказалось довольно, чтобы катина душа начала оживать, словно выжженная земля на второй день после пожара. — Камню порчи должно вызнать все твои тайны, а мы ему помогаем. Поэтому ты здесь, с нами.

— Что это за место? — встрял в разговор Витька, грозно насупившись. Правда, рядом с Беленусом вся его драконья мощь и угроза выглядели… игрушечно.

— Ну-у-у, как бы тебе сказать, парень… Это наша территория в душе человеческой. Заповедник богов, если хочешь. Здесь мы живем, воюем, перерождаемся, врем на пирах и внушаем людям греховные помыслы.

— Каким людям? — захлопал глазами Витька. — Здесь же только мы с мамой! И эта… одноглазая тетя.

— Одноглазая тетя — тень твоей мамы. Как ты — тень самого себя. — Беленус многозначительно приподнял бровь. — Люди не вхожи в заповедник богов. Здесь бывают только их тени.

— Почему? — не отставал дракон-упрямец.

— Потому что каждая тень умеет желать без оглядки на другие тени, — сказала Льорона-Теанна, как припечатала. — Люди на это не способны. И потому они просят у богов того, чего им не требуется, а потом снова просят, чтобы исправить последствия первой просьбы — и так без конца. Мы предпочитаем общество теней — они честнее.

Кэт честнее меня? — мысленно удивилась Катя.

Конечно, честнее, усмехнулся Камень. Если она ненавидит, то без оглядки на справедливость. Если грабит кого, то не изображая благородную разбойницу. Если убивает, то не в наказание за грехи, а ради выживания — или удовольствия. Твоя тень — просто грязь, без претензии на то, чтобы ее называли грязью лечебной.

А любовь?! — беззвучно выкрикнула Катерина. Любить-то она умеет? Или боги не замечают любви, даже если она направлена на них самих? Скажешь, любовь Кэт к Маме Лу — та же грязь?

Спроси у них обеих, насмешливо посоветовал Камень. Позови Ма и спроси. Или ты уже позвала?

Солнечный свет, игравший сам с собой в догонялки на поверхности реки, внезапно потускнел, будто солнце, светящее богам, закрыла огромная тень. Тень не человека, а божества. Катя знала, что увидит, оглянувшись — именно поэтому ей совсем не хотелось оглядываться.

Это была не Апрель и не Мама Лу. И даже не Лисси, грозная полуденница. Это была сама древняя Ата,[35] застилающая безумием разум человека, бога или зверя, превращающая их всех — в одно.

Безоблачный майский день надвое разрезала ночь. Черная-черная стояла она горой до самого неба, скрыв собою солнце. И звезды горели в небесах, словно в глухую полночь, и стихли голоса внезапно уснувших птиц и цикад. И кто-то, неразличимый с земли, сидел на вершине горы, держа в руках две нити — черную и белую. И два клубка — белый и черный — катились по склонам, без конца разматываясь и сматываясь снова. Но не разум руководил тем, кто на вершине, отнюдь не разум. Оттого и клубки были нечисты, а цвета их — едва различимы под налетом серой пыли.

Ата протянула тебе оба клубка — или ты сама взяла их в руки, Катя? Взвесила на ладонях, поражаясь их каменной тяжести, поднесла к глазам… Ты ведь надеялась, что они сильнее различаются по цвету, твои добрые и злые помыслы, не так ли? Или, может, правильнее будет сказать, добрые помыслы и истинные? Кто теперь разберет? Только человек. Ни боги, ни тени этого не умеют.

Катерина уронила клубки в подставленные ладони старой знакомой. Апрель. Без пугающего обличья Аты стояла богиня безумия перед Катей и безмятежно улыбалась, подставив лицо полуденному светилу. И снова вокруг пели птицы, цикады стрекотали в траве, а река рассыпала блики по серебристым камням.

Учись желать. Научишься желать — научишься повелевать мной, сказал Камень.

Я научусь, пообещала Катерина. И сама почувствовала в своих словах — угрозу.

Глава 14 В ладонях Аты

Неизвестно, что Катя ожидала увидеть. Столы, заваленные жареным мясом, пенные чаши вкруговую? Изысканный раут с канапе и икебанами? Разнузданную пати с дорожками кокаина на гладкой девичьей коже? А увидела конвейер. Бесперебойный конвейер, подающий в далекие пиршественные залы вино и пиво, закуски и дурь.

Катерину окружала преисподняя как она есть: котлы и очаги, ножи и топоры, крючья и вертела, терпкий запах мясного отвара и кислый — крови. И голос, отдающий приказы медно-звенящим тоном, каким не разговаривают с людьми. С собаками, с рабами — но не с людьми. Покорная толпа плавной кордебалетной волной двигалась между столов, сильные руки синхронно насаживали ободранные туши на вертела, брызгали золотистым маслом, рождая свирепое шипение и пляску огня. Грохот посуды и стук ножей сливались в бешеный музыкальный ритм, кровь, стекая из разрубленных трахей, метрономом отсчитывала такт, маслянистый туман пачкал кожу клейкой взвесью. Адская кухня.

К каждому раю, подумала Катя, прилагается собственный ад. Иначе как бы они там, наверху, пировали-веселились на небесных пажитях? Кто бы подавал им вино и мясо, стелил постели, полировал нимбы и приносил тапочки? Неспящая преисподняя, день и ночь предугадывающая желания небожителей, толпа, покорная грубо-звонкому голосу — вот залог райского блаженства. И если ты не родился тем, кто счастлив наверху, то остается одно — научиться быть счастливым здесь. Под звуки медного голоса, возле танцующего огня, в мареве, пропахшем кровью.

От этой мысли Катерину обуял неестественный, запредельный приступ злобы. Хотелось вцепиться в чью-нибудь глотку, сомкнуть зубы и не разжимать, пока под клыками не хрупнет. В той своей, прежней жизни Катя временами чувствовала, как из-под ее обычной кротости гематомой проступает злоба — ни с чем не сравнимая, ничем не объяснимая. Тогда Катерина брала себя в руки, словно взбесившееся животное (разъяренную морскую свинку, например) и запирала в непроницаемую клетку, составленную из музыки, фильмов и бутербродов. Здесь, в заповеднике богов, не было ни наушников, в которых бы отчаянно кричало о любви обожаемое с детства диско, ни экрана, на котором играл бровями обожаемый с детства киногерой, ни ломтей хлеба, на которых перекатывалась розовыми боками обожаемая с детства колбаса. Отсутствовали стены между умиротворением и гневом, между нежностью и убийством. Между Катериной и Кэт.

И впервые Катя почувствовала, что обе они — одно. Не подруги, не сестры, не сиамские близнецы — одно. Катино тело дрожало от того, как Кэт трясло от ненависти: ознобные волны прокатились по спине, ногти вонзились в ладони, оставляя белые, стремительно краснеющие полумесяцы, зубы впились в нежную кожу на губе, цепляя ее и раздирая.

Кухня. Место, где Катерина провела большую часть жизни и где Кэт желала оказаться чуть больше, чем на виселице. А может, чуть меньше.

Это ее злоба временами затапливала катин мозг, да так, что солнце за окном перегорало. Это Кэт мечтала о ребристой сабельной рукояти в катиной ладони — или хотя бы о ручке поварского ножа. Это она в деталях рисовала убийство болтливой соседки, зашедшей одолжить кусочек масла и заодно украсть кусочек времени.