Вольфганг Киссель - Беглые взгляды

• Название: Беглые взгляды
• Автор: Вольфганг Киссель
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-86793-800-0

В европейских литературах жанр травелога (travelogue, англ. — повествование о путешествии) занимает центральное место с самого начала Нового времени. Эта книга предлагает широкий спектр новых прочтений русских травелогов первой трети XX века, охватывая произведения А. Чехова, В. Розанова, М. Цветаевой, О. Мандельштама, А. Белого, В. Шкловского, И. Эренбурга, Г. Иванова, М. Горького, А. Платонова. Основное внимание уделяется травелогам в границах или на границы советской империи, однако представлены и те, в которых речь идет о впечатлениях русских писателей в Западной Европе. Название «Беглые взгляды», с одной стороны, подразумевает историческое состояние бегства, в которое были ввергнуты люди вследствие Первой мировой войны, Октябрьской революции и Гражданской войны в России, с другой стороны — акцентирует эстетическую и поэтологическую «беглость» травелогов модернизма, их ассоциативный и коннотативный потенциал. Так возникает новый образ жанра травелога и его эволюции в русской литературе.

---

Вопрос о Центральной Азии имел в советскую эпоху особое значение. Еще в 1930 году писательская бригада была послана в Туркмению, чтобы поддержать ее советизацию. Во главе делегации стоял Павел Павленко. Он привез с собой очерк, который вскоре был предложен как образец жанра[559]. Платонов определенно читал его «Путешествие в Туркменистан», в котором озвучивалась официальная точка зрения на Центральную Азию. Речь идет о призыве разрушить старую Туркмению («Туркмения прошлого ликвидируется»)[560] и о буквальной «перековке» всех материалов, которые там обнаружатся. Согласно Павленко, руины, археологические находки и даже черепаховые панцири являются только сырьем, подлежащим переплавке, чтобы послужить построению нового общества. Все, люди и материя, должно быть переплавлено. С точки зрения Павленко (т. е. новой власти), в пустыне нет ничего, что пригодилось бы в будущем.

В своем изображении пустыни Платонов придерживается официальной точки зрения, но и показывает ее с другой стороны. Каждому обитателю пустыни он отдает должное по справедливости — как мертвой, так и органической материи: от дерна, булыжника и развалин до несчастного верблюда. Он видит в пустыне покорную жизнь отдельных обитателей. Но прежде всего у него отсутствует воинственный и оптимистичный тон строителей будущего. Туркмения «Джана» — далеко не предмет каких бы то ни было восторгов, это царство теней и неопределенности. Это отечество странствующего народа — место, которое часто называют «адом всего мира […] адом для всей земли […] всемирным адом» (С. 457)[561]. Здесь мы оказываемся на противоположном полюсе по отношению к «раю человечества», который обещали новые властители. Народ «джан» проходит через ад по дну «бывшего моря», чья совершенная и необъяснимая сухость усиливает драматическую окраску /изображения/.

У народа «джан» есть только душа (об этом свидетельствует его имя)[562], настолько он повержен в нищету. Люди так измучены и ограблены властителями, что потеряли желание жить. Но они не стремятся иметь крышу над головой: их поглотила пустыня, они блуждают там и потеряны навсегда.

Закончив учебу, протагонист Чагатаев покидает Москву и уезжает в Туркмению. Тамошняя коммунистическая ячейка посылает его в места, где исчез народ «джан» и где он провел детство. Его миссия заключается в том, чтобы найти свой народ и вернуть его к жизни: «В аду твой народ уже был, пусть поживет в раю» (С. 453), — иначе говоря, обратить его к строительству социализма.

Они беглецы и сироты отовсюду и старые, изнемогшие рабы, которых прогнали. Потом были женщины, изменившие мужьям и попавшие туда от страха […]. И еще люди, не знающие бога, насмешники над миром… (С. 453).

Что понимают они под адом, где «„джан“ уже был»? Прошлое этого народа смутное, в нем — эксплуатация и каторжный труд по созданию оазисов. Все его представители физически и духовно искалечены рабским и нищенским существованием, это беглецы, которые вновь обрели себя и живут как изгои общества, отрезанные от всех. Ад — это и бессмысленные, бесконечные страдания, которым их подвергала гвардия хана, потому что считала их париями. В этом сказании, в некоторой степени определенно намекающем на черты русского народа, деспотическое государство, хан Хивы — носитель законной власти переступает границы. Долготерпение перед лицом насилия над собой приводит наконец людей к тому, чтобы повернуть его против самих себя: в одном из эпизодов, изображающем их жизнь, они устремляются к неминуемой смерти, покидают пустыню, чтобы противостоять вооруженным защитникам города. Однако их пощадили, то есть навсегда лишили смерти. Не имея возможности умереть, они потеряли интерес к собственному выживанию. Разного рода намеки касаются в равной степени как прошлого туркменского и русского народов, так и советской современности. Во всяком случае, эти люди не в состоянии освободить себя собственными силами, жизнь в их глазах не имеет более смысла. Они лишь отбросы опустившегося человечества — худшее, что может случиться с людьми.

В двух метафорах содержится ответ на только что изданную книгу, описывающую Беломорканал: насильственное перевоспитание народа в лагере или за его пределами и роль вождя, выступающего в качестве спасителя. В результате возникает два комплекса вопросов: как удастся Чагатаеву в царстве «джана» привить народу вкус к жизни при социализме? Будет ли применяться перевоспитание? И еще: можно ли вообще изображать крайнее унижение человека? Как и какой ценой можно наблюдать людей, уже переступивших границы жизни?

Платонов начинает с эпизода, посвященного Вере (женщине, которую герой встретил в Москве до своего отъезда и женился на ней), с размышления о постулате Достоевского: человек не обязательно стремится к счастью. «Никто не обязан быть счастливым», — утверждал активист из повести «Котлован». Счастье — это вопрос выбора, объект вожделения, который при определенных обстоятельствах может отсутствовать. Искушение несчастьем, порыв саморазрушения a priori имеют для Платонова самое высокое значение. Эта идея в рассказе связана с сюжетом об Ормузде и Аримане, который по-своему и на новый эстетический лад толкует манихейский миф и оппозицию братьев-близнецов, воплощающих добрую и злую силы[563].

Чагатаев понимает миф по-своему: он считает, что Ариман не хотел счастливой жизни для своего народа, его не прельщали роскошные фруктовые сады Ирана, ему было бы приятнее победить Ормузда, лишить его этих садов или создать такие же.

Когда Чагатаев вновь находит несчастных представителей странствующего народа, он узнает их, но они забыли его. Характерно установление контакта с людьми: он не выступает перед ними с речью, не призывает собраться вместе — кажется, ему вовсе нечего предложить им. Он сначала выискивает их, одного за другим, и там, где находит, разглядывает и касается, временами даже поглаживает их. Он молча улыбается. Он наблюдает и размышляет, пытается понять их естество. В порыве рассеянного и смиренного пангуманизма, с бесконечной нежностью он контактирует с людьми и с животными, даже с неодушевленными объектами. Постепенно он превращается в них, оставаясь, однако, самим собой. До самого дна он постигает вместе с ними их страдания и лишения. Герой далек от того, чтобы начать их перевоспитывать, он сопровождает их в странствиях по пустыне и снова задается вопросом: как найти счастье в этом аду? Так он колеблется между позицией сострадающего спасителя и наблюдателя, сохраняющего дистанцию. В рассказе ему противостоит грозный двойник, Нур-Мухаммед, которому местные власти поручили спасение народа «джан»[564]. В отличие от Чагатаева, у него есть четкий план, обеспечивающий своеобразное «выживание» этому народу: так как ослабевшие люди не обладают в его глазах никакой ценностью, он ускоряет их гибель бесцельными странствиями по пустыне. Это вождь, несущий несчастье и обман, заставляющий людей идти до изнеможения. В поисках удовольствий он доходит до того, что насилует маленькую Айдым.

Размышления о благе людей и о мессианстве революции в платоновских текстах многогранны и богаты ассоциациями. Здесь следует указать на след, ведущий от опосредованного знакомства с лагерем на Беломорканале к путешествию в Среднюю Азию. Идее насильственного перевоспитания масс противопоставляется практика участливого сострадания, полного такта и сомнения. Человек изначально не может соответствовать роли спасителя, потому что нельзя понять несчастье другого без эмоционального участия, а это требует самопожертвования или каких-то иных жертв. Как показано в рассказе, любое заготовленное заранее решение не годится для такой многосложной задачи. Социалистическая модель, предлагаемая в качестве решения, лишь навязывается действительности; но она имеет общее, универсальное измерение, связывающее ее с рядом мифов.

Творчество Платонова способно сплести в одно целое боль и поэзию мира так, что читатель чувствует себя втянутым в мифическое приключение, сочетающее вечные человеческие проблемы с современностью. Он одновременно выбит из колеи и охвачен сильным сопереживанием. Это нашло выражение, например, в величественной сцене с орлами, в которой христианские элементы сплавляются с греческими мифами и зороастризмом. Чагатаев, странствующий со своим изголодавшимся народом, идет на крайнюю меру и решает предложить орлам в качестве приманки свое тело, чтобы попытаться убить их и накормить их мясом народ «джан». Он ложится на землю и обращает свое лицо к небу. Эта в высшей степени волнующая сцена пробуждает в спасенном первый слабый толчок жизни. Кажется, к Чагатаеву вернулась его прежняя сила: он находит место, где прежде была деревня, и сам строит дом, кирпич к кирпичу. Однако народ «джан» так и не выказывает воли к выживанию. Тогда он дает людям еду, крышу над головой и время для сна и возвращения. Чагатаев думает не о том, чтобы пожертвовать людьми во имя далекого мифического счастья: он наконец понимает, что избежать ада можно только с помощью индивидуальной воли. В конце все выглядит так, будто его миссия провалилась, — ведь после того, как он снова пробудил волю к жизни в поверивших ему людях, они вдруг исчезли, ушли на все четыре стороны. На этой ступени развития люди явно предпочли уйти, чтобы найти опору в жизни, каждый в поисках собственного счастья.