Михаил Аношкин - Кыштымские были

• Название: Кыштымские были
• Автор: Михаил Аношкин
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1979

В сборнике челябинского прозаика Михаила Аношкина повествуется об Урале, родном и близком автору крае, о простых людях, их труде и заботах, сложных и интересных судьбах.

Основу сборника составляет повесть «Куприяновы» — рассказ о большой уральской семье с устоявшимися традициями, члены которой проходят сложный и подчас противоречивый путь.

Эту повесть как бы продолжают истории, рассказанные кыштымским старожилом Иваном Бегунчиком, дополняя и развивая тему любви и привязанности к родной земле, своему краю.

---

— Куда ты собрался ни свет ни заря?

— На кудыкину гору. Или не знаешь?

— И вправду не ведаю. На рыбалку вроде не ходишь, да и морозище на улице. А на заводе тебе делать нечего.

Вот еловые шишки! И верно, никто ж меня на заводе не ждет. Сиди себе на печке и бока на кирпичиках согревай. Будто душу из меня вынули, а взамен пенсионную книжку сунули. Помаялся я малость да в сторожа подался. А это, считай, тоже пенсия. Разница с лишь одна: когда ни черта не делаешь, то спишь, как все, ночью. А в сторожах ночью куликаешь один, зато днем отсыпаешься. Одна слава, что на должности числишься. Ты же Андрюшку-то Мыларщикова знаешь? Одногодок мой, песок из него сыплется. А вот чего-то колготится, дома на аркане не удержишь. Повстречал как-то меня, лет, наверное, пять тому назад, да и говорит:

— Ты что, Иваныч, поди, все кирпичи на печке боками отшлифовал?

— На себя оглянись сначала, Якуня-Ваня!

— Сразу и в пузырь… Я чего хочу тебе сказать-то: айда к нам в товарищество.

— Это еще что за чудо-юдо такое?

— Товарищество животноводов.

— А что там делать?

— Найдем. Была бы шея, а хомут подберем. Нам шибко не хватает шустрых пенсионеров!

— А я шустрый?

Уговорил меня Андрюшка. А председателем-то товарищества мужик мне знакомый — Маркелом зовут. Он меня, понимаешь, и запрег. Сроду не знал, сколь у нас коров в городе, а теперь знаю. Лошадей там и всякой живности. Сколь табунов и в каких краях пасутся. И дело-то по нутру пришлось. У меня тогда и своя коровенка была. Я ж тебе рассказывал, как сено Анюте отдал, а коровенку за зиму на пельмени перевели.

И вот какая оказия стряслась. Я и сейчас спокойно не могу ее выговорить. Нашему Маркелу из городского Совета был звонок: мол, придет к вам товарищ из плана. Из какого плана? Шут его знает! Верно, спасибо за подсказку — из городского, значит, плана. Соберите, требует, правление. У товарища будет к вам серьезное дело. Собрал, стало быть, нас Маркел, и тот товарищ из плана прибыл. Солидный такой, в очках, а молодой. Где-то от силы десятка три ему. И папка под мышкой. Сел он рядом с Маркелом, папку раскрыл да сразу всех нас и огорошил:

— Товарищество — это хорошо. Но пришла пора настоящим делом заняться!

Андрюшка Мыларщиков седыми бровищами глаза завесил, — это верный признак — чертики в них заиграли. Не хочет показывать, как они у него там резвятся.

Смотри, какой прыткий товарищ-то из плана! Мы что же — баклуши бьем? Приведи к нам еще таких же шустрых стариков, как я, целую дюжину, и всем хомут найдется. Пайщиков много, а работать некому. Какое же дело он нам выдумал?

— Кроликов, — говорит, — разводить надо, мужики!

У Маркела, по-моему, губа отвисла, рта прикрыть не может. Андрюшка Мыларщиков вообще бровищами завесился. Да и другие кто как в себя приходили после тех слов. А я, понятное дело, винтом взвился:

— Это еще что за скотина — кролики?! Уж заводить, так коров! Купим двадцать штук и с молоком будем. А кролики что? У меня Семка в детстве баловался. Купил крола и кролиху. Так они мне во дворе нор нарыли — решето. Всю моркошку изничтожили в огороде и капусту погрызли. Покойный дед Евлампий-кержак бодогом меня за них чуть не обиходил! А тут не десяток надо, а всю тыщу!

— Три тыщи, — это товарищ из плана подсказывает.

— Во, видали?! Нет, так дело не пойдет!

— Это как понимать — не пойдет? — это сызнова товарищ из плана очками засверкал. — Ты тут мне, дед, митинг не устраивай. Ты, понимаешь, сейчас похож на обувателя!

Правильно говорить обывателя? Не знаю, не знаю, но он так и отбил: ты, дед, похож на обувателя. Вот так, Якуня-Ваня, сподобился на старости лет.

— Ты, — отвечаю ему, — молод еще так со мной разговаривать. Ишь какое прозвище — обуватель!

Ни до чего тогда мы не договорились, разошлись в разные стороны. Правда, Маркел пообещал мозгами пораскинуть, а уж потом и ответ дать. Андрюшка Мыларщиков отмолчался, за бровишками своими спасался, а тут ко мне с выговором:

— Чего это ты, Иваныч, на рожон попер? Жизню побойчее захотел? Он тебе устроит бойкую жизнь, помяни мое слово! Жди, друг сердешный — таракан запешный, повестку!

— Тьфу, долдон ты, и больше никто!

Рассердился я тогда на Андрюшку, а на пятый день после того разговору получаю казенный конверт, а в нем — бумаженция, а в ней черным по белому — такому-то товарищу, мне, стало быть, явиться к такому-то часу в городской Совет. Выходит, Андрюшка-то как в воду смотрел. Заскучал я, понятное дело. Ничего на ум не идет. Старуха даже перепугалась. Я же ей ни о чем не рассказывал.

— Сумной ты какой-то стал, Ваня. Какая беда-то стряслась? Может, я помогу?

— Отвяжись, — говорю, — худая жисть. И без тебя тошнота одна!

Она обиделась. Целый день на меня дулась. Зато думать не мешала. Прикидываю себе — что будет? Всю жизнь проробил в одном заводе, сколь меди выплавил. Наверно, весь Кыштым моей медью одеть можно и улицы вымостить. Орден имею, трудовой, конечно. Медали у старухи в сундуке хранятся. А грамот всяких и не счесть. А товарищ из плана меня обувателем назвал. И я же должен отлет нести. Ничего себе, еловые шишки! Ежели, соображаю, в городском Совете обиду сделают, в Москве правду найду! Не на того напали! Вот так самого себя и распаляю. На Андрюшку Мыларщикова всякую хулу выдумываю. Ишь, в стороне ему легче жить. За густющими бровями совесть научился прятать. А у меня таких бровей нету. Да и с какой стати я буду совесть свою прятать?

Явился я в городской Совет, прямо в приемную председателя. Глядь-поглядь, а там и Андрюшка Мыларщиков, и Маркел, и все другие правленцы. Ага, кумекаю про себя, и ты, Андрей-воробей, в сторонке не отсиделся. И тебя призвали в городской Совет, не меня одного.

Зовут нас в кабинет председателя. Тот с каждым за ручку поздоровался, вокруг стола усадил. Расселись честь по чести. Нормально. Милиции рядом не видно, значит, все хорошо. Председатель и говорит:

— Меня товарищ из горплана информировал — вы обещались подумать: разводить кроликов или нет. И что же надумали?

Маркел только плечами пожимает: не собирались мы с тех пор ни разу, не раскидывали мозгами.

— А в чем, собственно, затруднение? — Это опять председатель. — Понимаете, в чем дело…

Да с толком нам все и объяснил. Дело-то, выходит, стоящее. Мясо кроличье, оказывается, деликатное, шибко пользительно для ребятишек и больных. Да, забыл сказать: у председателя-то, кроме нас, еще люди были — и тот товарищ из плана, и самый главный специалист по животным, ну да — зоотехник. Даже лесничий был. Как только председатель нам растолковал, тут у нас возражений уже не было. Какие могут быть возражения? Я так и отрезал:

— Коли для ребятишек, мы не то что кролов, мы рыбок золотых разводить научимся. Только, дорогой товарищ председатель, с нами тоже нужно обхождение. А не так, как этот молодой человек. Ведь он что? Толком не объяснил — давай кролов, и баста! Это же не баран чихнул! Меня же потом еще и обувателем обозвал!

— Кем, кем? — это председатель заулыбался, ему, вишь, слово-то показалось смешным. В самый раз Маркел встрял:

— У нас конюшня пустует, так мы там кроликов-то и обоснуем.

— Ну нет, — это главный по животным с возражением, — им, кроликам, дух нужен хороший, а в конюшне не то. Тишину, само собой, и всякие там условия.

Главный лесничий сразу и лес отпустил, место нам выделил. И пошло-поехало. И сейчас кролов-то разводим. Мороки с ними не оберешься. Но надо! В детские садики мясо-то да еще в больницу.

К чему я тебе это толкую? Обхождение — великое дело. Особо его надобно иметь начальству. Обувателем-то запросто обозвать, тут ума не надо. И дурак сможет. А ты подход найди, растолкуй, что к чему, люди-то мы с понятием! Приходи, полюбуйся. Кролиху могу подарить. Потом шапку из шкурки сшить можешь, а мясо зажарить. Вкусные они, собаки, кролы-то!

Тихоня

Кержак-то Евлампий, умер он в позапрошлом году, жил вот с этого боку от меня, а Ичевы — с этой стороны. Видишь у них палисадник из неошкуренных сосновых тычинок. Самого-то Петра Ичева давно в живых нет. В конце войны израненный приехал. Успели мальчонку народить и нарекли Миром. Мир Петрович. Непривычно, правда? Отец, видать, истосковался о мире, вот и сотворил новое имечко. Только оно корней не пустило. Люди перекрестили мальчонку на свой, привычный лад — Мироном. А в паспорте так и осталось — Мир. Мать зовут Катериной, Катей, выходит. Она когда овдовела, Мирону-то было не больше годочка два. Трудненько пришлось, но баба не унывала. Парень рос тихоней. Сызмальства у него к музыке слух обнаружился. Катерина купила ему баян. Сначала пиликал всякую несусветность. Его бы в хорошие руки — вышел бы толк! А где найдешь эти руки? Музыкальной школы тогда и в помине не было, это ведь сейчас учись — не хочу. И на улице нашей мужики не больно балуются музыкой. Жил на соседней улице гармонист, Севка Шляев. Катерина к нему — поучи. Он, конечно, с полным удовольствием, не за спасибо же. Но трезвым-то его видели мало. Мыслимое ли дело мальчонке каждый раз зрить этого забулдыгу. Чему путному он научит? Катерина, ясное дело, ему от ворот поворот. Потому Мирон до всего доходил самоуком. Книженцию такую купил. Вот по ней и постигал баян. И так здорово навострился — заслушаешься! Бывало, сядет на крылечко, а у нас двор ко двору сходится, заплотом лишь отгорожены. А музыке что заплот? Она ведь как птица — везде пролетит. Сядет, значит, Мирон на крылечко, баян приладит на колени и кричит: