Михаил Аношкин - Кыштымские были

• Название: Кыштымские были
• Автор: Михаил Аношкин
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1979

В сборнике челябинского прозаика Михаила Аношкина повествуется об Урале, родном и близком автору крае, о простых людях, их труде и заботах, сложных и интересных судьбах.

Основу сборника составляет повесть «Куприяновы» — рассказ о большой уральской семье с устоявшимися традициями, члены которой проходят сложный и подчас противоречивый путь.

Эту повесть как бы продолжают истории, рассказанные кыштымским старожилом Иваном Бегунчиком, дополняя и развивая тему любви и привязанности к родной земле, своему краю.

---

Других вот осуждаю, а сам? Я на ходу-то прыткий, люблю поразмяться, а поди-ка ты, тоже подавай четыре колеса!

Старуха как-то на базар послала. Нас таких-то, как я, теперь кличут «Тыбы». «Ты бы за хлебом сходил». «Ты бы за электричество заплатил». И у меня старуха примастачилась: «Ты бы на базар сходил, мясо-то все вышло!» И пошел. И купил. Дай, думаю, к сыну на Нижний съезжу, давненько не был, по внучке соскучился. Прихожу к скверу на остановку. Народу тьма-тьмущая. На машиностроительном как раз смена кончилась, все домой спешат. Автобус прикатил, а его штурмом берут, только стенки похрустывают. Поглядел я на такую давку и рукой махнул. Нет, старого воробья на мякине не проведешь. И навострился двинуть на своих двоих. Надежнее и выгоднее. Замечаю — у горкома черная «Волга» дремлет. На ней директор электролитного завода разъезжает. В кабине Егорка Ерошкин, шофер, книжечку почитывает. Грамотей. Рассказывают байку. Будто возил один шофер начальство, а оно много заседало. Сюда приедет — заседает полдня. Туда приедет — еще полдня. В третьем месте прихватывает и полночь. А шоферу что? Сиди и жди. Так тот шофер башковитый попался. Начальство заседает, а он книжки зубрит. Потом раз — и диплом получил. Начальство-то прозаседало все царство небесное, его и вытурили — какой прок, если он умеет только заседать?

Егорка Ерошкин тоже науку грыз, пока директор заседал. Так, варнак, вгрызался, что никого и ничего вокруг не замечал. Меня и осенило — а ежели попробовать? Подошел я к «Волге», открываю заднюю дверцу. Сам с Егорки глаз не спускаю, читает себе! Усаживаюсь и ласково так по плечу:

— Трогай, Егорушка!

Он книгу побоку, за руль и айда на Нижний. Только шины по бетонке шуршат. Вот жизнь! Едешь один, покачиваешься на мягком сиденье. Ни давки тебе, ни тряски. И скорость к тому же. Егорка нет-нет да вякнет:

— Как, попало, Иван Палыч?

— Угу, — бурчу в ответ. Вроде бы я сердит и не лезь ко мне со своими вопросами. А тот не унимается:

— Перемелется — мука будет!

— Ага, мука будет.

— Куда вас — на завод или домой?

— Ага, — отвечаю и невпопад, понимаешь. Егорка обернулся, глаза округлил, они у него, по-моему, на лоб полезли. Зеркало? Какое зеркало? Не знаю, не знаю, видать, у Егоркиной машины не было никакого зеркала, ежели он не отличил меня от Ивана Павловича. И стоп телега!

— Где Иван Палыч?

— Откуда я знаю?

— А ты тут зачем?

— К Семке на Нижний собрался.

— Вылазьте!

— Это пошто же?

— Вылазьте, пока я не разошелся!

Смотри-ка ты! Еще и голос повышает! На кого, кричу в ответ, повышаешь? Сопляк ты этакий. Я полжизни на том электролитном проробил, меня сам Иван Павлович уважает — и не имею права на легковушке прокатиться? Может, ты забыл, как ты за мной приезжал, когда мне Иван Павлович на грудь знак повесил, как полезному ветерану? Легковушка твоя личная? Или директора? Государственная она, народная! Я тоже народ, тоже хозяин. Вези, и весь тебе сказ!

— Не повезу, дядь Вань. Не могу. И пожалуйста, не орите. Залезли, понимаешь, в чужую машину да еще разоряются. Вот возьму да вытряхну, а то и милиционера позову. И припаяют вам, дядь Вань, пятнадцать суток.

— Не посмеешь!

— Почему?

— Да потому, еловая твоя голова, мы с твоим отцом старинные дружки, вместе в бабки играли, когда тебя и в проекте-то не было. Отец-то, поди, тоже давно на пенсию вышел?

— Давно.

— А я вот в сторожах еще хожу. Рыбу, наверно, ловит?

— С озера не вылазит. Только вы, дядь Вань, зубы мне не заговаривайте. Иван Палыч кончит заседать, а меня нет. Что подумает?

— А что он может подумать?

— Будто я налево ездил. А я в жисть не калымил.

— Объясни — меня возил. Как-никак в учениках у меня состоял. Это когда я медь плавил.

А про себя соображаю — повезешь, не отвертишься, коль я в машине. У Ерошкиных у всех такой настырный характер. Поначалу поерепенятся, цену себе набьют, а уж потом уважат. Отец у Егорки такой же, знаю я их породу. А Егорка возьми да спроси:

— Дядь Вань, а это взаправду вы лесную девку к себе домой приволокли?

Вот стервец! Как это называется, когда не по правилам? Во-во, удар ниже пояса. У меня от обиды в глазах помутнело.

— Дурак, — кричу, — у тебя на плечах вешалка для картуза, а не голова. Пошто чужим умом живешь?

— Хватит мне и своего, — улыбается Егорка ехидно. Знал ведь, чем донять! Я вывалился из машины кулем да так двинул дверцей, сам даже перепугался — думал, легковушка на бок завалится. Егорка ручкой мне помахал и был таков.

Чего смотришь так? Не знаешь, что ли, ахинею про лесную девку? Тьфу, придумают же, прости господи. И какому варнаку такая глупость в ум забрела? Узнал, свернул бы напрочь и умывальник из нее сотворил. Сказка у нас давным-давно складена. Будто у Сугомака лесная девка живет. Ходит телешом, в чем, значит, мать родила. А красоты неописуемой. Парней сманивает. Сманит и уведет к себе в лес. И парни больше домой не вертаются. А девка, глянь, уже и других сманивает. Будто бы я ту девку и хотел выкрасть. Будто знал я такой наговор, что чары девкины меня с панталыку сбить не могут. Будто пошел я к Сугомаку-озеру, подкараулил лесную девку, сцапал ее в охапку и домой. Так нагишом и приволок. А старуха моя, будто глянула на бесстыдницу, ну и давай молотить нас обоих кочергой. Чего ты смеешься? Брехня же все это! Выдумали дурь для потехи да сами же и гогочут. Как-то Андрюшка Мыларщиков, ведь песок из него сыплется, а туда же. Встретился, завесил свои глаза седыми бровищами и спрашивает:

— Слышь, а ты вправду девку-то домой притащил? А старуха-то что, согласилась?

— Хрыч, — говорю, — старый! Вот вытяну бодогом вдоль спины, вот тогда будешь изгаляться!

Покрутил я у виска пальцем, — мол, совсем рехнулся на старости лет! А он, понимаешь, хихикает, ему, видишь ли, шибко смешно. Христом-богом прошу — никому эту байку не рассказывай, а то ведь со света сживут. Упаси бог, коль еще напечатаешь где. И так проходу не дают. Егорка-то Ерошкин, к слову сказать, техникум закончил, а теперь гаражом заведует. Иду как-то по улице Республики, замечтался малость. Слышу — бжих! Возле меня «Москвич» остановился. Егорка из кабины высунулся:

— Дядь Вань, айда на Нижний прокачу?

— Не по пути, — отвечаю, — когда надо было — увернулся!

— А то бы с ветерком! — ручкой помахал и умчался.

Да, дружками мы были когда-то с его отцом. Характерами вот не сошлись: Гриню на рыбалку потянуло, а меня на охоту. Теперь сынок его на «Москвиче», я все на автобусах маюсь, Семкину-то мотоциклу чего считать?

Да, и все же мы с Гриней, Егоркиным отцом, недавно опять дружбу завели. А было так.

Этим летом старуха и говорит мне:

— Шибко хочу пирог с рыбой!

До войны всякой рыбы у нас навалом было, помнишь небось. Покупай любую. А хочешь — сам лови. Я рыбачить не любил, не умел. Бывало, вот так-то червячков накопаешь и айда-пошел на Сугомак-озеро, либо в Крутые берега, где наша Егоза в городской пруд впадает. Или возьми Кривое да Теренкуль. Глухомань непроходимая, тропочки еле видные ведут к берегам. Редко кто туда отважится идти, а уж коль пойдет — с пустыми руками не возвращается, всегда с богатым уловом.

Нынче вся рыба вглубь спряталась. Мимо Теренкуля и Кривого шоссе асфальтовое добежало. Машины туда-сюда шуруют, только шорох идет. Машины и мотоциклы считай и со счету собьешься, столько их развелось. И везде рыбаки, и стар и мал. Теперь, наверно, рыбаков стало больше, чем рыбы. А что? Лодок понаделали. Всяких — и этих, которые воздухом накачиваются, и моторок.

Старуха просит — хошь не хошь, а исполнять надо. У нас с нею так уж издавна повелось. Я ей не перечу и желания ее уважаю. И вспомнил тогда про Гриню Ерошкина. Он меня годочка, на два помоложе. Гриней-то я его зову, а так-то он Григорий Митрич. Егорка у него теперь гаражом заведует. К своему «Москвичу» тележку сколотил. На нее кладут лодку. Тележку к «Москвичу» — и куда желаете, на любое озеро. Отвезут лодку, скажем, на Сугомак, туда Гриня и ездит рыбачить. Егорка его утром подбросит до лодки, а вечером заедет и домой — извольте свежей рыбки.

Нацелился, стало быть, я к Ерошкиным. Гриня дома. Погода не ладилась, дождичек с утра моросил.

— Здорово, — говорю, — Митрич! Как они, дела-то?

— А что дела? Их подгонять не надо, сами бегут.

— Отчего дома?

— Жду у моря погоды. Авось завтра вёдро образуется, тогда на Иртяш махну. Нынче туда лодку-то завезли.

— Возьми с собой.

Гриня чуть с табуретки не свалился — это ж надо: сам Иван Иваныч попросился на рыбалку! Тот самый, который всегда над рыбаками зло изгалялся! У нас ведь с ним и ранишная дружба поехала вкривь из-за этого: я охотник, а он рыбак.

— А умеешь?

— О чем горюешь, Митрич!

— Ну, гляди, мне не жалко. В лодке место есть. И опять же вдвоем веселей. Только чего это тебя на рыбалку потянуло?