Николай Окунев - Дневник москвича. 1920–1924. Книга 2

• Название: Дневник москвича. 1920–1924. Книга 2
• Автор: Николай Окунев
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1997
• ISBN: 5-203-01823-5

В своих мемуарах автор воспроизводит картину московской жизни в дни двух революций 1917 года, гражданской войны, новой экономической политики советской власти. Он показывает, как разрушались устои Российского государства: экономика, культура, религия, мораль, быт. «Утомительным однообразием безобразий» считает Окунев то «новое», что входило в русскую жизнь…

Воспоминания автора иллюстрируются фотографиями прежней Москвы и ее обитателей.

---

ВЦИК отправил Польше заявление — «последний призыв», в котором предлагает заключить немедленно соглашение об основных принципах мира. Первое: советское правительство снимает свое требование о разоружении польской армии, о вооружении польских рабочих и о переходе в собственность России железной дороги Волковыск-Граево. Второе: готово признать границу между Польшей и Россией линией, проходящей значительно восточнее той, которая намечена Антантой, с тем, что Восточная Галиция останется на запад от этой границы. Кроме того, советское правительство соглашается на плебисцит по вопросу об установлении в Восточной Галиции формы правления, плебисцит не по принципу советскому, а по обычному «буржуазно-демократическому». Это предложение имеет силу в течение 10 дней. По истечении этого срока, т. е. 5 октября, Совнарком, в случае отвержения данного предложения Польшей, вправе изменить предложенные условия, так что пропуск срока, как говорится в заявлении, «предрешает фактически вопрос о зимней кампании».

Третьего дня в Большом театре было очередное «торжественное» заседание советов под председательством Каменева-лондонского. На нем была, говорила и лавры стяжала немецкая гастролерша Клара Цеткин.

Накануне этого заседания во всероссийской конференции РКП дебатировалось заявление ВЦИКа (вышеприведенное), и оно принято было двумя третями голосов. Следовательно, из 240 чел. 80 были против правительственной политики, а в частности — против нот Чичерина, по словам Бухарина, «лебезящих» пред империалистами.

Каменев рассказывал, как и за что его выпроводили из Англии, и, конечно, лягнул при этом случае «империалистов». В Англии будто бы нет уже единовластия буржуазного парламента, и там существуют теперь две власти: с одной стороны — парламент, с другой — рабочий совет действия. Вся политика Ллойд Джорджа, по словам Каменева, сводится к стремлению втянуть нас в новую зимнюю кампанию.

Сегодня чудный безоблачный день, — солнцем и безветренностью подчеркивающий прелесть золотой осени. Ходил в Покровский монастырь (кстати: трамваи уже нигде не ходят, а занимаются перевозкой дров; вероятно, не будут ходить до весны или до нового лета). И вот там, случайно, услыхал опять интересного проповедника. Не узнал, как его звать, но по облачению вижу, что это монах-дьякон. После архиереев и священников проповедь дьякона — это очень оригинально. Я думал, он вышел пригласить прихожан к какой-нибудь денежной жертве. (Не было ни аналоя, ни тетрадки — этих атрибутов духовных ораторов.) Говорил просто, без лишней аффектации, спокойно стоя на амвоне, мало Жестикулируя. Но в самом голосе слышалась искренность и убедительность. Фразы складывались легко, красиво и бойко. Аудитория внимала ему без покашливания и зевания, видно, что он уже популярен; на вид ему не более 30 лет. Речь была короткая и бесхитростная. По его мнению, и он приглашал к этому, — все будет хорошо, если мы займемся «самоукорением». Послушав его, в мою память ехидной змейкой забрался другой рецепт, чтобы все было хорошо, чеховский: «прыгать с крыш». (Говорю об этом не в насмешку над симпатичным проповедником, а в доказательство, что его доброе слово сразу научило меня самоукоряться.)

Третьего дня с меня сдули в грязненькой парикмахерской за стрижку и бритье, произведенные неопрятным и неумелым еще мальчиком, ни много ни мало 500 р. Без одеколона, без пудры. Тоже ставлю себе в укор: спроси прежде, по карману ли тебе такие операции, а потом садись пред зеркалом.

15/28 сентября. Чего ждал, то и случилось: нашему комиссару в компании с подыгрывающим ему начальником эксплуатац. управления Летуновским, бывшим корнетом, директором пароходных и ломбардных обществ, вообще «бывшим человеком», заблагорассудилось написать куда следует, что т. Окунев «за неимением достаточных данных» мог бы быть переведен с персонального оклада на обыкновенный — на тарифный. Может быть, и правда, что я уже не имею «достаточных данных» (вон у меня не так давно передний зуб уже выпал), но ведь у меня были эти «достаточные данные», собственно, я и попал-то на персональный оклад за свой стаж, — но мне стало нестерпимо, что меня лишают его, но оставляют с персональными окладами таких деятелей, у которых ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем никаких данных нет, не было и не будет. Хотел просить о переводе меня опять в Рупвод, но тут на сцену выступил мой старый доброжелатель Григорий Васильевич, и по его настояниям меня с 1-го октября отчисляют от службы в Главводе в его распоряжение как Уполномоченного по продвижению водою в Москву древесного топлива для Полевого штаба.

Красными войсками оставлен Проскуров.

В заседании ВЦИК Брюханов сообщил, что в 1917–1918 г. через продовольственный аппарат прошло всего 30 млн. пудов хлеба, а в 1919–1920 г. уже 222,5 млн. пуд., в нынешнем же 1920–1921 г. Наркомпрод установил общую цифру хлебной разверстки в 454 млн. пуд. Вообще Брюханов считает, что нынешний продовольственный год проведется не хуже истекшего года.

16/29 сентября. Вчера я был именинником, а напился пьян не у себя на именинах, а у другого именинника — католика Вацлава Людвиговича Овсяного, нашего большого приятеля, милого и любезного. По нынешнему времени он оказал мне и моему сынку такое гостеприимство, которое «по сухаревским ценам» стоит сотни тысяч. Нечего сказать: попили, поели! Не помню, как и кончился этот веселый денек. Даже и сегодня бродил целый день как пьяный. Вот как с голодовки по спирту укомплектовался — одним вечером на несколько дней. Да еще как шикарно съездили туда (дело было за городом — на бывш. заводе Зиллер). Сынку подали с вечера автомобиль Наркомнаца, домчались на нем в 20 минут, а утром автомобиль опять приехал за нами и развез нас по местам службы. Но я плохо в этот день «служил» и все лишь рассказывал приятелям свои ночные похождения…

При быстром отступлении из-под Варшавы от войск Западного фронта оторвалось значительное крыло, и оно было затем интернировано в Германии. Сообщает об этом Троцкий. Поляки заняли Пинск и Сарну.

17/30 сентября. Поляки заняли Староконстантинов.

Из Копенгагена была отправлена первая воздушная почта в Германию и Англию. До Берлина она летела 6 часов, до Гамбурга 7 часов, до Лондона 19 часов.

20 сент./З октября. Красные войска оставили Слоним, Славгород, Лиду, Мариуполь, Новогрудок, Новоград-Волынский.

21 сент./4 октября. Сегодня проводили нашего Лелю опять на фронт (по направлению к Харькову). Как бы ни была ответственна его должность в Наркомнаце, все-таки он, к великому моему огорчению, не мог остаться на мирном положении, и его, как коммуниста да еще командного состава, все-таки вот и направили на фронт. В какой это раз? Я сбился со счету. Но да будет воля Господня! Добрый час и благополучного возвращения!..

22 сент./5 октября. А сегодня я и сам уезжаю в Рязань и дальше «для продвижения дров водным путем в Москву для нужд Полевого штаба», как говорится в моих «мандатах».

3/16 октября. Сегодня вернулся в Москву на пароходе «Марчуги» в 12 ч. дня. Пробыл в дороге и в городах Рязани и Муроме одиннадцать суток и все одиннадцать ночей не раздевался. Ехал при благоприятной погоде, и в особенности она хороша была 7-го, 8-го и 9-го в пути от Рязани до Мурома (на пароходе «Луначарский» — в царские времена называвшемся «Царем-Освободителем», а во времена Керенского просто «Освободителем»). Но по порядку. До Рязани ехал на основании удостоверения, выданного мне Центральным Управлением Военных Сообщений (или «Цупвосо»), в так называемом «штабном» вагоне. Правда, там для меня было целое место, но этот вагон не более не менее как старый третьеклассный. Ночью вагон не освещается. Ну, мне было недалеко ехать (каких-нибудь семь часов), а каково дальним пассажирам сидеть несколько ночей без света. Так как я в дальних поездах не был с царских времен, то это обстоятельство меня застигло врасплох. На дорогу взял было книгу — почитаю, мол. Черта с два — почитал!

В Рязань приехал в 2 ч. ночи. На вокзале не только лечь или сесть, но и стать негде, до такой степени все переполнено спящим людом, ожидающим своих поездов. Пришлось подумать о ночлеге в городе. Подрядил извозчика с условием, если он меня за глубокой ночью нигде не пристроит, то чтобы привез обратно на вокзал. Цена 3.000 рублей. Пристроил: в каком-то общежитии, «на койке № 48». Койка не что иное, как деревянные доски на козлах. На досках дерюжный матрасик, набитый соломой, и таковая же подушка. И такое благо только потому, что у меня «мандат», а то ночуй хоть на улице.

Утром отправился в комендантское управление, где получил ордер в другое общежитие, в чисто военное, ибо я командировку-то имею по военным делам (зри выше мое касательство к полевому штабу). Тут почище, посветлее (там помещение старого-престарого трактира, вероятно служившего «извозчикам», там форменная ночлежка, тут же что-то вроде приличных казарм). Днем у меня были дела в местном Рупводе до 4-х часов дня. Вышел оттуда с целью зайти в столовую или чайную пообедать и чайку попить. Исходил все центральные улицы и нигде таковых благ не нашел. Попитался домашней сухомяткой да яблоками (они здесь вдвое дешевле московских), а вечером пошел в городской советский театр и там отвел душеньку. Выпил в буфете 4 или 5 стаканов кофе с молоком и крупинками сахара по 45 р. за стакан и все удивлялся такой дешевизне. Театр очень мил. Небольшой, но не очень загрязненный. Шло «Горе от ума». Декорации приличные, обстановка прекрасная. Подлинная барская мебель. Из особняка какого-нибудь. В общем, игра была очень недурна. В особенности Фамусов — И. А. Панормов-Сокольский, Софья — П. В. Пальмина, Платон Михайлович — А. М. Добролюбов и Репетилов — П. В. Чинаров. Зато плох Чацкий — В. В. Андреев-Бурлак, а он-то меня больше всех интересовал. Во-первых, как видно из афиши, он в этом театре главный режиссер; во-вторых, по своему имени (Василий Васильевич) он должен бы быть сыном знаменитого Василия Николаевича Андреева-Бурлака и, так сказать, унаследовать от папаши хоть частичку его дивного таланта, столько памятного моей юности. Но нет! Он или самозванец, или не на своем амплуа; это был не Чацкий, а какой-то коммивояжер Чацкин (как раз был у меня и такой знакомый).