С. Папков - Сталинский террор в Сибири. 1928-1941

• Название: Сталинский террор в Сибири. 1928-1941
• Автор: С. Папков
• Издательство: Издательство Сибирского отделения Российской Академии Наук
• Жанр: История
• Год: 1997

Настоящее издание представляет собой исследование характера и основных этапов репрессивной сталинской политики в условиях Сибири. Предпринята попытка восстановить обобщенную картину карательных действий большевистского режима в отношении различных групп населения и оппозиционных сил; исследуется процесс формирования системы ГУЛАга. Специальные разделы монографии посвящены анализу развития террора в Сибири в 1937–1940 гг.

Рецензенты: докт. ист. наук В.И. Исаев, докт. ист. наук И.С. Кузнецов.

---

На следующий день выступал обвинитель Рогинский{300}. Его речь строилась исключительно на тех показаниях, которые накануне были озвучены самими обвиняемыми. Никаких новых фактов или доказательств она не содержала. Часть прокурорского выступления посвящалась пересказу и комментированию свидетельских показаний Дробниса и Шестова, наиболее ценных для разоблачения «Западно-Сибирского подпольного троцкистского центра» и его «связей» с Пятаковым, Смирновым и сыном Троцкого — Львом Седовым.

Затем прокурор перешел к характеристике каждого обвиняемого и целей их объединения в единую вредительскую организацию. Главная цель настоящей контрреволюционной организации, сказал Рогинский, — «это свержение советской власти и реставрация в СССР капитализма, восстановление эксплуатации, восстановление частной собственности. Именно для этого были совершены все взрывы, все перепуски пожаров на руднике, именно для этого была организована гибель десятков рабочих-шахтеров».

Подражая Вышинскому, Рогинский уделил внимание также юридической стороне настоящего процесса. Он коснулся вопроса доказательности своих обвинений. В связи с этим он сказал:

«Я кладу в основу обвинения незыблемо установленный факты. Мы имеем здесь собственное признание. Надо сказать, что собственное признание подсудимых в отдельных случаях может освободить нас от обязанностей проводить судебное исследование других доказательств по делу. Такая возможность предусмотрена нашим законом. Статья 282 уголовно-процессуального кодекса дает суду право, при наличии признания подсудимых, если нет основания, нет надобности для проверки правильности признания, отказаться от дальнейшего исследования дела. В данном случае у нас нет никаких оснований брать под какое бы то ни было сомнение правильности признания своей вины подсудимыми»{301}.

Под бурные аплодисменты присутствующих Рогинский потребовал расстрелять всех обвиняемых.

В заключительный день суда слово дали адвокатам. Речь защитника Бялковского отличалась особой претенциозностью и потому была по-своему любопытной. Бялковский стал распространяться о «задачах советского защитника», о том, «каким должен быть защитник». При этом он постоянно ссылался на оценки Вышинского, «одного из лучших теоретиков молодого советского права». Он заверил слушателей, что «сталинская забота» о человеке обеспечивает помощь на суде даже тому, кто «вступил в конфликт с государством, с классом, с обществом».

«…Он [Вышинский] говорит, что защитник должен быть энергичным. Он должен энергично бороться за законные права своего подзащитного, он должен драться за их законные права, драться смело и мужественно, драться, стиснув зубы и засучив рукава, драться так как может драться наша доблестная Красная Армия, драться так, как будут драться, в случае надобности, все партийные и непартийные большевики…»{302}.

Однако через несколько минут защитнику пришлось пожалеть о сказанном.

Слово опять попросил Рогинский, на этот раз для того, чтобы публично отчитать адвоката за «явно недопустимые политические положения». Прокурор заявил:

«Защитник Бялковский, защищая отъявленных врагов пролетарского государства, взял на себя смелость в защиту этих негодяев ссылаться на речь тов. Сталина о кадрах, взял на себя смелость заявить, — я дословно записал, — что сталинская забота о человеке распространяется даже на тех, кто вступил в конфликт с пролетарским государством. Следовательно, вы смеете утверждать, что слова тов. Сталина о кадрах, о людях, о заботе в отношении человека должны быть распространены и на тех, кто сидит здесь на скамье. Большего цинизма, большего опошления трудно уже себе представить. Как можно допускать такого рода формулировки и такого рода выступления? Выступать в суде — дело чрезвычайно ответственное, надо взвешивать каждое слово. Выступая с трибуны и ссылаясь на выступления, на высказывания, на учение нашего вождя тов. Сталина, надо быть во сто крат более ответственным, чем вы выступаете вообще. Вот почему я не мог оставить без ответа такое положение, которое было здесь выдвинуто защитником Бялковским…

Здесь, на процессе, в отношении чего и каких обстоятельств вы хотите изображать и уподобляться нашей армии?

Это, я думаю, такое же по меньшей мере непродуманное сравнение…

Надо не перехлестывать. Надо оставаться в пределах советского защитника…»{303}.

На этом состязание и теоретический спор сторон прекратились. В половине второго ночи 22 ноября, после заслушивания заключительного слова подсудимых, суд удалился на совещание. В полдень был зачитан обвинительный приговор. Он гласил: считая обвинение доказанным, всех подсудимых расстрелять.

Спектакль закончился. Его организаторы отмечали свой полный успех, а 9 инженеров вернулись в тюремные камеры с надеждой получить помилование за покорное поведение во время суда. Каждый сыграл свою роль и, подавая прошение в ЦИК СССР, мог рассчитывать на снисхождение властей. Но помилование ожидало только троих — Коваленко, Леоненко и Штиклинга. Высшая мера наказания им была заменена 10-ю годами тюремного заключения. В отношении остальных смертный приговор был оставлен без изменения и вскоре приведен в исполнение{304}.

Жизнь помилованных тоже продолжалась недолго. После объявления нового приговора Коваленко и Леоненко были перевезены в Челябинскую тюрьму Главного управления госбезопасности. 4 ноября 1937 года «тройка» УНКВД осудила их к «высшей мере» за «дискредитацию судебных процессов» и попытки «убеждать других заключенных, что кемеровским процесс дутый, вымышленный». В этот же день их расстреляли{305}.

Немецкий инженер Штиклинг был единственным из осужденных, кто оставался в живых после 1937 года. Из Новосибирска он был доставлен в Москву, в Бутырскую тюрьму, для участия в подготовке январского процесса по «делу троцкистского центра» (Пятакова, Радека, Муратова). Здесь он получил заверение руководства НКВД, переданное ему майором Успенским, что после окончания «процесса Пятакова» он получит освобождение и сможет поехать на Кавказ, в Чатуру, к новому месту работы{306}.

Но это обещание выполнено не было. Вместо освобождения Штиклинга заключили в одиночную камеру Златоустовской тюрьмы и продержали там до июля 1939 года, а затем перевели в Соловецкую тюрьму. В декабре 1939-го по постановлению пленума Верховного Суда СССР ему заменили тюремное заключение на высылку за пределы СССР. Дальнейшая судьба его неизвестна.

Глава V. Апогей террора

1. Накануне

Несколько лет, пережитых партией в условиях террора, были для нее периодом тяжелых потрясений. Партия почти полностью изменилась. Часть старых кадров исчезла в ссылках, лагерях и политизоляторах, другая часть — покорилась и приспособилась к новому режиму, признав за ним «историческую правоту». Основные руководящие посты занял слой волевых и расчетливых коммунистов-администраторов, выросших в ходе суровой внутрипартийной борьбы и коллективизации. В марте 1937 года на совещании руководящих работников Новосибирска Эйхе подводил итоги произошедших перемен:

«Исключенных из партии за все годы у нас очень много. Если взять по Западно-Сибирскому краю, то сейчас у нас членов партии и кандидатов 44 тысячи, а исключенных и выбывших с 1926 года — 93 тысячи человек. Как видите, в два раза больше, чем членов партии. На ряде предприятий это создает сложное положение»{307}.

Цифры, приведенные Эйхе, отражали ту очевидную истину, что в борьбе за «генеральную линию» партия не была до конца послушным средством в руках сталинцев. Ее систематически приходилось чистить и перестраивать, освобождаться от «неустойчивых» и колеблющихся. Но и теперь, когда жестокими способами из нее были удалены даже самые тихие, давно смирившиеся со своим поражением бывшие оппозиционеры и «уклонисты», изгнаны «пассивные» и колеблющиеся, партия не считалась абсолютно надежной опорой. Враги были повержены и рассеяны, но сохранились многие невидимые нити, связывавшие их с партией. Оставались те, кто работал и сотрудничал с ними, поддерживал житейские контакты, имел общих друзей или знакомых. В предстоящей кампании террора 1937–1938 годов это обстоятельство превратится в один из главных мотивов обвинений многих тысяч членов партии и беспартийных. Громадная акция уничтожения людей различных общественных слоев и взглядов, осуществленная Сталиным в течение последующих двух лет, несравнима ни с какой другой кампанией предшествующих периодов. Это было нечто совершенно новое. Особенность заключалась в том, что террор из отдельных акций вылился в цепь непрерывных действий карательной машины с целями, часто непонятными для большинства самих жертв. Резко увеличилось число арестов. Картина террора стала необычайно пестрой. Теперь тень подозрения могла упасть на кого угодно, и любой советский гражданин, независимо от общественного положения, являлся потенциальным кандидатом на получение «высшей меры».