Вадим Андреев - История одного путешествия

• Название: История одного путешествия
• Автор: Вадим Андреев
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1974

Новая книга Вадима Андреева, сына известного русского писателя Леонида Андреева, так же, как предыдущие его книги («Детство» и «Дикое поле»), построена на автобиографическом материале.

Трагические заблуждения молодого человека, не понявшего революции, приводят его к тяжелым ошибкам. Молодость героя проходит вдали от Родины. И только мысль о России, русский язык, русская литература помогают ему жить и работать.

Молодой герой подчас субъективен в своих оценках людей и событий. Но это не помешает ему в конце концов выбрать правильный путь. В годы второй мировой войны он становится участником французского Сопротивления. И, наконец, после долгих испытаний возвращается на Родину.

---

Грузин, вероятно, услышал восклицание Феди и, посмотрев на него чудесными черными глазами, отстал на несколько шагов и медленно подошел к нам.

— Я не стригусь и не бреюсь, — сказал он, сильно картавя, — потому, что мы в Грузии так носим траур. Если умер кто-нибудь из близких, в течение целого года ножницы не должны касаться волос. Да вот тот, что стоит рядом с вами, — продолжал он, кивнув в мою сторону, — тоже волос не стрижет потому, что носит траур.

Плотников и Мятлев расхохотались во все горло. Грузин удивленно посмотрел на них и, поправив сползавшую с плеча винтовку, отправился догонять свой отряд.

— Он тебя за грузина принял! — воскликнул Федя с восторгом.

— Что же ты нам раньше не сказал, что носишь траур? — подхватил Плотников.

— Я был польщен: после того, как в Марселе меня принимали за провансальца, в Константинополе — за турка, в Батуме меня приняли за грузина.

Мы направились к северной окраине города. Пошел мокрый снег, затопляя улицы скользкой грязью. У меня окоченели ноги, — мои башмаки совсем износились, и я чувствовал, как ледяная вода хлюпает между пальцами. Однако, даже не сговариваясь, мы продолжали идти — нужно было воспользоваться случаем и пробраться в Сухум. Вскоре пригородные домишки остались позади и перед нами открылось широкое шоссе. Слева сурово шумело Черное море, с другой стороны к самой дороге подступали крутые отроги гор. Мы не прошли и двух верст, как наткнулись на полицейский патруль, — было ясно, что без пропусков нас немедленно задержат. Пройти горами, в обход, в этом месте не было никакой возможности.

— Придется повернуть оглобли, — сказал Плотников с досадой. — Попробуем вернуться назад, — может быть, там будет возможность свернуть в горы.

Мы пошли обратно, по направлению к Батуму. Ноги у меня до того закоченели, что я их чувствовал только до колен, и мне казалось, что я иду на ходулях. Я понял, что, если нам придется идти всю ночь, я не выдержу и свалюсь.

— Ваня, — сказал я Плотникову, — вернемся в Особый отряд. Разве горами пройдешь, ведь там снега по пояс. Да и поздно уже. Может быть, теперь нам дадут пропуск — мы им достаточно надоели.

— Мятлев поддержал меня, — вероятно, он тоже очень ослабел за последние недели.

На нашу многочасовую отлучку никто в Особом отряде не обратил внимания. Там только что отправили шхуну с «подозрительными», и сотрудники несколько успокоились. Мы съели по четвертушке кукурузного хлеба, купленного на последние деньги, оставшиеся у нас от петровской готовальни. Эта четвертушка еще больше раззадорила мой голод, у меня мучительно ныли ноги, медленно оттаивавшие в тепле, и с отчаяния я решился на последнее средство, к которому до сих пор не прибегал: очень трудно просить о помощи на том основании, что ты сын известного русского писателя, особенно когда тебе семнадцать лет.

Кроме того, я считал это средство совершенно безнадежным. Я попросил нашего красавца грузина свести меня к начальнику Особого отряда Пхешвили, который в день нашего прибытия столь сурово обошелся с нами.

— А, вы еще здесь, — сказал Пхешвили, когда меня ввели в его большую, совершенно голую комнату.

— Да вот, может быть, вы нас отпустите. Видите ли, теперь, когда началась война с большевиками… Я… я сын… — Я запутался, мне не хотелось рассказывать начальнику Особого отряда настоящую причину нашего приезда на Кавказ, а все заранее придуманные истории вдруг показались мне совершенно неправдоподобными.

— Да вы кто такой, собственно говоря? — Пхешвили неожиданно заинтересовался моею особой.

— Я? Я сын Леонида Андреева.

— Ах, вот что! Что же вы мне, в общем и целом, раньше не сказали? Постойте, — Пхешвили хлопнул себя по лбу, вернее, по тому кусочку лба, который оставался не прикрытым его черными кудрями, — значит, ваша фамилия Пешков? Леонид Андреев — псевдоним Пешкова.

Я перепугался еще больше, зная по опыту, как трудно бывает переубедить собеседника в том, что Леонид Андреев — настоящая фамилия.

— Пешков — это фамилия Горького.

Пхешвили даже рассердился:

— Что вы мне говорите? Леонид Андреев — это псевдоним, это все знают.

Я невольно вспомнил фотографию отца вместе с моею матерью, снятую в «Пенатах» Репина в 1904 году, на которой стояла надпись: «Леонид Андреев с женою Горького». Я почувствовал, что сам начинаю сомневаться в своем происхождении.

— Нет, — из последних сил воскликнул я, — фамилия моего отца Леонид Андреев, а Пешков — это Горький! — Я хотел добавить, что Горький — мой крестный отец, но

благоразумно промолчал: это сообщение уже совсем все бы перепутало.

— Ну, это мы сейчас выясним.

Пхешвили вышел в коридор, и я слышал, как он отдавал распоряжения:

— Принесите Энциклопедический словарь на букву А. И на Г тоже. Как нет? Чтобы сейчас нашли. Я жду.

Пхешвили повертел бумагу в руках.

— Действительно, — сказал он задумчиво, — сын писателя Леонида Андреева. Так что же вы раньше не сказали?

— И что вы хотите?

— Я и мои два товарища хотели бы получить разрешение на проезд в Сухум. Там у нас друзья.

— В Сухум? Отлично. Завтра отходит наша шхуна в Сухум. Поезжайте себе на здоровье. — Он взял мой паспорт и на задней странице начал быстро писать по-грузински.

— Может быть, вы пометите, что нам разрешается идти в Сухум пешком? У нас нет денег на билеты, — сказал я робко.

— Пешком? — Пхешвили посмотрел на меня в полном недоумении. — Деньги на билеты? В общем и целом, кто вам сказал, что надо покупать билеты? Я вас отправляю на казенный счет.

В эту минуту в комнату вошел наш красавец страж и смущенно сказал, что Энциклопедического словаря не могут найти, но что…

— Не надо, не надо, — перебил его Пхешвили. — Вот, — сказал он, указывая на меня, — знаете, кто это? Это сын Леонида Андреева, автора «Буревестника».

Я хотел было поправить Пхешвили, но счел лучшим промолчать: пока там найдут Энциклопедический словарь, опять начнется путаница — Пешков, Леонид Андреев, Горький, опять Пешков…

На моего красавца это произвело впечатление, хотя и он, по-видимому, нетвердо знал, кто написал «Буревестника».

— Завтра, — продолжал Пхешвили, — вы его отправите в Сухум. Подумать только — целую неделю сидит у нас сын Леонида Андреева, а мы даже не знаем.

Возвращение в комнату, где меня ждали Мятлев и Плотников, было полным триумфом. Конечно, немедленно начались литературные разговоры. Я, как мог, обходил подводные камни, так как моему отцу, помимо вещей, им написанных, каждый из сотрудников по своему усмотрению приписывал то купринскую «Яму», то «Челкаша» (опять Горький!), то арцыбашевского «Санина». Тут уж я не выдержал, и мы помирились на том, что Андреев — автор «Жизни Человека» и «Рассказа о семи повешенных».

Федя, когда мы ложились спать (почти сытые: нам дали хлеба и даже — о счастье! — холодного вареного мяса), сказал мне:

— Славные люди эти грузины! Какое впечатление на них произвело, что ты сын русского писателя, даром что самостийники.

10

На другой день, уже поздно вечером, в полной темноте, мы покинули Батум. Луна зашла,

и крупные низкие звезды горели на вычищенном северным ветром, сине-черном, холодном небе. Двухмачтовая маленькая шхуна даже в закрытом от ветра порту бестолково раскачивалась на коротких злых волнах. Капитан долго не решался выйти в открытое море — ветер с такою силой гнал воду в узкое горло бухты, что течением и

ветром нас могло отбросить на южный мол, — но в конце концов, махнув рукою, отдал приказ поднимать якорь. В трюме глухо заработал мотор, шхуна, повернувшись к

выходу из порта, медленно начала удаляться от черной, потонувшей в ветре и мраке, низкой набережной. Бестолковое качание прекратилось, началась размеренная носовая качка, увеличивавшаяся с каждой минутой. Из темноты, сбоку, медленно выплыл черный силуэт волнореза. Волны иногда заливали его, и издали казалось, что он ныряет, как подводная лодка. В течение нескольких минут, растянувшихся до бесконечности, я думал, что наша шхуна не движется вперед и, сносимая течением на мол, вот-вот прижмется к его отвесной стене. Она приблизилась так близко к молу, что было видно даже в темноте, как над черными камнями возникали белые веера разбитых волн. Медленно переползая с одного водяного горба на другой, наша шхуна все же продвигалась в открытое море. Внезапно мол исчез, как будто потонув, навсегда покрытый огромной черной волною. Ветер стоял стеною свирепея, свистя, валил с ног, пихая в грудь холодным кулаком. Линия берега, проступавшие сквозь темноту снежные горы исчезали позади, — вокруг со всех сторон поднимались только черные с белыми барашковыми шапками гигантские волны. Шхуна взбиралась на крутую движущуюся гору и, на секунду застыв на вершине, стремительно падала вниз, окружаясь фейерверком соленых брызг, на мгновение закрывавших даже звезды над моей головою.