Роман Сенчин - Ничего страшного

• Название: Ничего страшного
• Автор: Роман Сенчин
• Жанр: Русская классическая проза

---

Татьяна Сергеевна говорила тяжело, рывками, насильно; ей совсем не хотелось говорить все это, но и остановиться она не могла. И вдобавок внутри нее кто-то одобрительно и настойчиво бормотал: "Так, так, правильно. Пускай слушает, знает. А то все в облаках. Ученый... Правильно, правильно".

* * *

Давным-давно, когда они только вселились сюда, когда до рождения дочери оставалось несколько месяцев, а вещей было с гулькин нос, квартира казалась огромной, просторной и даже таинственной, будто не изученный пока что дворец... Вспоминая теперь те свои ощущения, Юрий Андреевич лишь грустно-иронически улыбается.

Большую комнату они сразу, не сговариваясь, стали называть "зал". Поставили в нем новенький диван-книжку, черно-белый телевизор "Рубин", сервант с шестью хрустальными бокальчиками, подаренными на свадьбу, а в центре - раздвижной обеденный стол.

Вторая, девятиметровая комната, получила звание кабинета - в ней должен был заниматься Юрий Андреевич, готовиться к лекциям, писать кандидатскую. Там установили стеллаж во всю стену, письменный стол с шикарной (тоже чей-то свадебный подарок) настольной лампой под зеленым стеклом.

Впрочем, такой порядок скоро нарушился. Родилась дочь; ее кроватка и телевизор в одной комнате, конечно же, были несовместимы, и кабинет Юрия Андреевича сделался спальней Ириши. Письменный стол перетащили в угол зала, загородили его шкафом, чтоб создалось хотя бы подобие отдельного помещеньица, а точнее - закутка.

С тех пор Юрий Андреевич сидит по вечерам в закутке, лишь иногда с разрешения дочери укрываясь в ее комнате на час-другой, чтоб в одиночестве поработать над сложным вопросом, сосредоточиться...

Сегодня, по заведенной традиции, он сам приготовил себе кофе и с кружкой в руке направился в закуток... Кофе он пьет в последнее время "Пеле", а кружка с надписью "Нескафе". Это дочери с зятем после регистрации в загсе вручили - подошла девушка и с улыбкой, поздравлениями протянула коробку, а в ней две красные кружки с белой изнанкой и стограммовая банка кофе... После того как зятек сбежал, кружка как-то сама собой перешла к Юрию Андреевичу... И ничего, удобная...

Павлик с серьезным, даже суровым видом глядит в телевизор. На экране молодой репортер энергично, уверенно рассказывает: "Выстрел киллера, по всей вероятности, прозвучал с крыши вот этого пятиэтажного дома..."

- Интересно? - невесело улыбнувшись, поинтересовался Юрий Андреевич.

Внук утвердительно дернул головой, от экрана не оторвался. Юрий Андреевич поставил кружку на край стола. Уселся.

Первым делом, тоже традиционно, вынул из портфеля все содержимое ручки, бумаги, книгу, блокнот, очки в футляре. Сложил бумаги в ящик стола, очки подвинул к давно заброшенному перекидному календарю, хрестоматию Гудзия, приподнявшись, вставил на свое место на полочке. Взамен взял ее соседку, тоненький синий томик "Пустозерская проза".

Глотнул кофе, раскрыл.

Состояние хмеля после еды и разговора с женой прошло совершенно, вместо него появились вялость, ленивость. Тянуло перебраться на диван к внуку и уставиться в телевизор.

"Нет, хорош, и так сколько вечеров впустую, - укорил он себя. - Делом надо заняться, в конце концов. Тем более - выходные теперь, скорее всего, на дачу уйдут..."

Уже несколько лет у него была идея расширить тему той лекции, что он посвящал "Житию протопопа Аввакума". Бесспорно, произведение уникальное, одно из лучших в русской литературе, и все же надо хоть бегло познакомить студентов с его письмами, с сочинениями его товарищей по Пустозерску. Они ведь тоже писали - да еще как! - а удостоились лишь перечисления имен. Дескать, были такие, и точка...

Но сперва, естественно, надо самому перечитать их вещи, сделать пометки, записать свои мысли, а потом уж составить текст минут на двадцать с цитатами, комментариями.

Н-так, начать с дьякона Федора. Он, кажется, после Аввакума самый яркий из них писатель был...

Юрий Андреевич поправил книгу, чтоб свет лампы ровно ложился на страницы, сделал еще глоток кофе. Пополз взглядом по строчкам:

"Юзник темничной, грешний диакон Федор Иванов многострадальной страстотерпице Настасье Марковне радоватися о Господе, и здравствовати со всеблагодатным домом, с любезными чады своими..."

Погружаться в словесный строй языка трехсотлетней давности поначалу приходилось с усилием. Правду сказать, Юрий Андреевич давно не перечитывал источники, предпочитал воскрешать в памяти темы лекций по своим записям, по заученным до автоматизма цитатам... "А им каково, - пришла вдруг, словно бы для защиты, ехидная мысль, - которые, кроме "типа", "как бы", в лучшем случае "в принципе", мало что могут сказать?"

- Дедунь, - рядом, слева и чуть снизу голос Павлика, - ты чего делаешь?

- Читаю.

Он попросился на колени, устроился, и велел:

- Ну, читай!

- "Тюрьмы нам зделали по сажени, а от полу до потологу головой достать, - с интересом, как воспримет текст Павлик, стал читать вслух Юрий Андреевич. - Да, слава Христу истинному, Лазарь отец писал царю письма, другой год уже там; и ныне велено у него с Москвы о тех письмах взять скаску, и прислать к царю. - Внук завозился, задышал, давая понять, что ему не нравится. - А писал страшно, и дерзновенно зело - суда на еретиков просил. Да не чаем мы - дать суд праведен".

- Не-ет! - Внук не выдержал, аж стукнул кулаком по столу; спрыгнул на пол. - Сичас! - Побежал в свою комнату.

"Когда еретик еретика судит вправду? - продолжал, но уже про себя и уже понимая, что чтение его вот-вот закончится, Юрий Андреевич. - Ни, ни; никогда бо сатана сатану не изгонит, по словеси Христову".

- Вот это! - Внук положил поверх "Пустозерской прозы" другую, с крокодилом на обложке, книгу и снова стал карабкаться на колени Губину.

- И что? "Мойдодыра" или "Тараканище"?

- Нет, про рубеичку!

- Про какую рубеичку?

- Сичас... - Павлик, деловито посапывая, принялся листать страницы. Про рубеичку... Вот! - Нашел рисунок, где были изображены муха и желтый кругляш у нее под лапками.

- А-а, так это про Муху-Цокотуху история! - несколько искусственно заулыбался Юрий Андреевич.

- И читай!

Он кашлянул, подвигал челюстями, как когда-то перед монологом, когда занимался в студенческом театре, и начал:

Муха, Муха-Цокотуха,

Позолоченное брюхо!

Муха по полю пошла,

Муха денежку...

- Нашла! - закончил за него Павлик.

- Правильно. - Юрий Андреевич перевернул страницу.

Пошла Муха на базар

И купила...

- Самовай!

- Молодец...

Приходите, тараканы,

Я вас чаем...

- Угощу!

- Павлуш, - появившись в комнате, попыталась выручить мужа Татьяна Сергеевна, - не мешай дедушке работать. Пойдем, я тебе почитаю.

- Нет! - Он прилепился к деду, заранее заныл, и Юрий Андреевич подмигнул жене: ладно, мол, пятнадцать минут, ничего страшного.

Татьяна Сергеевна пожала плечами, села в кресло.

- Смотрите сегодня вечером на РТР, - будто заметив ее, тут же предложили из телевизора.

- Дедунь, ну читай!

Тараканы прибегали,

Все стаканы выпивали.

А букашки

По три чашки

С молоком,

С крендельком...

Но мысли его были теперь сосредоточены не на сказке. Думалось почти против воли совсем о другом.

Предложение Стахеева спустя несколько часов не показалось ему таким уж нелепым и оскорбительным. Действительно, если взвесить, что оскорбительного в том, чтобы нарядиться в платье наполеоновского маршала и погулять среди клиентов казино? Загримировавшись, сфотографироваться для рекламы в местной газете? Тысячи неизвестных и сотни известных на всю страну людей делают нечто подобное. Горбачев вон пиццу когда-то рекламировал... Чем он рискует? Своей репутацией преподавателя педагогического института, кандидата филологических наук? Хм, он-то знает - над ним посмеиваются, что он в пятьдесят все еще кандидат, доцент, третий десяток лет собирающийся написать докторскую... И отказался бы кто-нибудь из них, из его коллег, от такого предложения?.. Нет, естественно, отказался бы кое-кто. Профессор Илюшин наверняка. Этот сгорбленный, вечно мрачный полустарик с седой жидкой бородой до пояса, настолько погруженный в свой Серебряный век, что поминутно натыкается на стены и дверные косяки. У него нет семьи, ему плевать на свой протертый до подкладки пиджак, у него только неизбывная скорбь по расстрелянному Гумилеву и восхищение поздним Ивановым... Предложения Дмитрия Павловича он бы просто не понял - смотрел бы на него скорбными глазами, теребил бы бородку, а в ответ промычал по обыкновению, чтоб отвязались: "Да, это интересно, интересно. Да-а... Но, увы, не по моей части".

Еще в ранней юности Губин вывел, что люди делятся на три категории. (Делить людей на категории, на типы, на сорта свойственно многим, если не всем, и каждый делит по-своему.) Оказалось, есть рвачи, живчики, в общем, люди энергичные, далеко не всегда честные, зато хорошо живущие; есть явные чудаки, они встречаются и в научной среде, и на заводах, и в деревнях среди доярок и комбайнеров (во время студенчества Юрий Андреевич три лета подряд провел в стройотряде в совхозах), эти чудаки могут трудиться по двадцать часов, они создают направления в искусстве, изобретают космические корабли, атомные бомбы, улучшают сенокосилки. И есть еще третья, самая многочисленная категория - ее принято называть "обыватели". Обыватели более или менее прилежно работают положенное законодательством время, потом более или менее благопристойно отдыхают; они обычно хорошие семьянины, у них обязательно в квартире присутствует пусть часто и неважный, но телевизор, а напротив него удобный, надежный диван, в прихожей на крючке висит зонтик, а на полочке для обуви щетка и вакса...