Михаил Ишков - Траян. Золотой рассвет

• Название: Траян. Золотой рассвет
• Автор: Михаил Ишков
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-028168-4

Новый роман современного писателя М. Ишкова посвящен жизни и деятельности одного из самых известных правителей мировой истории — римского императора Траяна (53-117).

---

Во избежание подозрений он притворился, что у него болит рука, и несколько дней подряд обматывал ее шерстяной повязкой. К назначенному часу он спрятал под нею особым способом изготовленный кинжал. Увидев императора, Стефан подал ему записку и заявил, что это список предателей, намеревающихся убить «божественного цезаря». Пока Домициан просматривал список, Стефан ударил его кинжалом в пах. Говорят, Домициан отчаянно боролся за жизнь, но присутствовавшие заговорщики и кое‑кто из гладиаторов, сумевших проникнуть во дворец, добили его ударами меча.

В числе участников заговора называли жену императора Домицию Лонгину, префектов претория Норбана и Петрония!

Услышав о гибели тирана, сенаторы сбежались в курию, принялись вопить от радости. Потребовали лестницы, чтобы тут же сорвать со стен щиты и изображения ненавистного Домициана. Одновременно, единодушным поднятием рук и торжествующими воплями постановили стереть все надписи, разбить скульптуры и уничтожить всякую память о злодее. Потом единогласно отдали голоса за пожилого, с трудом удерживающего себя в руках Кокцея Нерву, тем самым оплодотворив слух, что не только участвовавшие в убийстве знали о заговоре. Вот когда Ларцию открылась правда, касавшаяся потайного ядрышка, ловко упрятанного в непроницаемую косточку из нелепых советов, которыми одарили его Фронтин и Руф.

Услышав о гибели деспота, Ларций со всех ног помчался на форум. В тот день народу на площади собралось видимо — невидимо. Также бессчетно здесь было и золотых статуй, воздвигнутых прежним цезарем. Домициан испытывал какую‑то болезненную склонность к собственному возвеличиванию. Рим был переполнен его изваяниями, отлитыми из драгоценного металла. Бронза его не устраивала, по — видимому, по причине своего плебейства.

Вбежав на форум, Ларций задержался возле одной из таких статуй. Изображение было огромное, в четыре человеческих роста, золота на него пошло не сосчитать. Всем хватит. Сначала толпа грозила умерщвленному тирану кулаками, швыряла в изображение камни, затем могучей струей плеснула народная ярость. Горожане набросили на шею статуи веревки и дружно повалили золотого истукана наземь. Правая рука прежнего цезаря, ранее на постаменте вскинутая в приветственном жесте, теперь казалась жалкой, устремленной вверх. То ли взывала к небу, то ли молила богов о защите — пусть грянет гром, молния ударит в святотатцев. А может, просила милосердия? Кто ее, руку, разберет. О каком помиловании могла идти речь, когда дело касалось такого отпетого злодея, каким был Домициан. После недолгой паузы, во время которой собравшиеся оторопело разглядывали лежавшее на спине изображение поверженного императора, толпа с радостными криками набросилась на груду золота. Кто‑то из наиболее дерзких плебеев под рев толпы принялся отламывать низвергнутому тирану ступню, другой, достав самнитский кинжал, пытался отделить нос. Затем на статую набросились все, кто оказался полблизости. Тоже самое происходило и с другими статуями Домициана, находившимися на площади. Не удержался и Ларций. Пробившись вперед, он гневно вцепился в правую руку лежавшего на спине гиганта. Еще несколько мгновений назад эта рука благообразно вздымалась над площадью. Четыре пальца чуть расставлены, а большой отведен в сторону, так что все они сложились в характерном для мертвой хватки жесте. Создавалось впечатление, будь у римского народа одна шея, император не прочь был бы вцепиться в нее. А может, тиран уверовал, что уже вцепился и держит город мертвой хваткой?

Опасное заблуждение.

Выше локтя какой‑то зверского вида мастеровой в кожаном фартуке, накинутом на голое тело, принялся зубилом и молотком отделять руку. Ему помогали такого же зверского вида, чернобородые, ведущие себя нагло сообщники. Ларцию тоже нестерпимо захотелось взять что‑нибудь на память. Что‑нибудь ценное, увесистое. Возместить потери! Он и сам не заметил, как с помощью крюка и маленького кинжала принялся отделять от кисти большой палец. Трудился яростно, пока его не отпихнул один из тех, кто отрубал руку. Ларций тут же бросился в драку.

Между тем на площади уже полилась кровь. В схватке принимали участие рабы, вольноотпущенники, свободные граждане, в толпе мелькнула и широкая красная полоса на сенаторской тоге. Важный, рассвирепевший от жажды справедливости сенатор — нижняя челюсть у него заметно подрагивала — указывал своим рабам, уже вооруженными молотками и зубилами, как половчее отделить голову злодея. Первого нападавшего Ларций сумел отпихнуть. Тогда на него пошли стеной. Впереди выступал негодяй с совершенно омерзительной рожей — шрам через всю левую щеку, на лбу рубцы. Уж не из беглых? Подобная рана — явный признак того, что негодяй пытался замаскировать выжженное на лбу рабское клеймо. И эта тварь посмела поднять руку на римского всадника! Ларций испытал необыкновенный, будоражащий прилив негодования. Он закричал так, что вокруг него собралась толпа. Негодяй сплюнул и замешкался. Этих мгновений Ларцию хватило, чтобы добыть долгожданной трофей — указательный палец вздетой к небу руки.

Конечно, невелика награда, с полфунта. Это не отрубленная к тому моменту голова и не левая нога, которую с радостными воплями уже потащили в ближайшую подворотню, даже не рука, доставшаяся чернобородому мастеровому, но радости этот небольшой сувенир или, если угодно, трофей, доставил немало.

В следующую минуту кто‑то разгоряченный победой или, наоборот, посчитавший себя обиженным во время дележки, крикнул, что на Этрусской улице полным — полно сторонников бывшего императора. Они засели в ювелирных, торгующих роскошными тканями, а также драгоценной посудой лавках и ждут момента, когда можно будет вновь восстановить тиранию.

Не тут‑то было! Трезвые головы в сенате сумели настоять, чтобы новый император немедленно отдал приказ навести порядок на форуме. Преторианцы неожиданно уперлись, однако очень скоро внезапно сменили упрямство на чрезвычайную исполнительность. Центурионы бегом расставили караулы у сохранившихся драгоценных останков прежнего император и еще не опрокинутых статуй. С наступлением темноты все эти предметы были доставлены в военный лагерь у Номентанской дороги, где гвардейцы разделили золото поровну.

Несколько дней Лонг ходил радостный, то и дело любовался на выдранный с «мясом» золотой палец, согревался надеждой — теперь новый принцепс разберется с его делом, даст острастку Регулу.

Однако радовался недолго. Шли дни, но в городе ничего не менялось. Скоро надежда угасла, подступила безысходность. Притушил надежду все тот же Регул, которому новый принцепс поручил надзирать за сбором отходов в Риме. Должность была исключительно хлебная, уважаемая. Прежнее недоумение проснулось в душе: в столицу начали возвращаться обиженные Домицианом изгнанники (вернулась и Гратилла, всю ночь проплакавшая с матерью у них в доме), в то же время доносчики как безбоязненно расхаживали по улицам так и расхаживают.

В те дни его пытался поддержать Кореллий Руф — пригласил в свой дом, чтобы проститься. В записке говорилось, что Мировой Логос услышал его просьбу — тиран пал. Теперь он со спокойной совестью может уйти из жизни. Когда Ларций зашел дядюшке в спальню, тот с гордостью сообщил.

— Третий день ничего не ем, — затем радостно добавил. — Уже скоро.

Ларций не нашел, что ответить. Сидел в растерянности возле узкого, простенького ложа с загнутой спинкой в изголовье и с удивлением, смешанным со страхом, разглядывал старика. Когда он только вошел к Руфам, жена Кореллия встретила его в атриуме и, глотая слезы, страстно принялась упрашивать гостя отговорить мужа от пагубного намерения. Призналась — «…нас он не слушает, на все мои просьбы, просьбы сестер, дочерей, маленького внука, отвечает — пустое. Говорит, пора отдохнуть».

Наконец сообразив, что молчание неприлично затянулось, Ларций, вспомнив о просьбе жены, предложил.

— Может, дядюшка, лучше повременить?

— Это тебя, — старик кивком, с трудом двинув головой и поморщившись от боли, указал на дверь, — они научили?

Ларций тоже кивком подтвердил его догадку.

Кореллий улыбнулся.

— Вчера внучок принес мне кусочек репы. Говорит, отведай, дедушка. Потом с любопытством посмотрел на меня — глазенки черненькие — и спрашивает: «Дедушка, ты совсем уходишь? Тебя больше не будет?» Совсем ухожу, малыш. Больше меня не будет. Будешь меня вспоминать? Буду, отвечает, очень буду. И заплакал — не уходи, говорит, дедушка. Я ему — ничего не поделаешь, Гай. Хватит.

Он улыбнулся, потом спросил.

— Как твои дела, Ларций? Все переживаешь, ночами не спишь? Пытаешь природу, за что тебя так? Выше голову, префект. Как видишь, все в нашей власти. Даже смерть. Что же, всю жизнь следовать заветам Зенона, прислушиваться к Эпиктету, а теперь раскиснуть? Проявить трусость? Неразумно без цели мучиться, неразумно забыть о долге, а тот, кто неразумен — безумец. Неужели на старости лет я добровольно запишусь в сумасшедшие. Нет, нет и нет. Умирать не страшно, когда знаешь, что тиран пал, и ты приложил к этому руку. Я исполнил долг, того же и тебе желаю. Выше голову, Ларций. Приходи на похороны.