Ирина Баранчеева - Семейная жизнь Федора Шаляпина: Жена великого певца и ее судьба

• Название: Семейная жизнь Федора Шаляпина: Жена великого певца и ее судьба
• Автор: Ирина Баранчеева
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-7784-0204-Х

Перед читателем первая беллетризованная биография жены великого русского певца Ф. И. Шаляпина, талантливой итальянской балерины Иолы Торнаги-Шаляпиной, в которой прослеживается судьба Иолы Игнатьевны — невесты, жены, матери шестерых детей — в неразрывной связи с судьбой самого артиста.

Написанная ярко и увлекательно, с использованием многолетней и до этого почти неизвестной переписки И.И. и Ф. И. Шаляпиных, а также писем их детей, отзывов прессы и других документов, хранящихся в различных музеях, архивах и библиотеках, книга дает представление о непростых семейных отношениях Шаляпиных, о времени, в котором они жили, о людях, их окружавших, рассказывает о судьбе их детей.

В книге раскрывается образ Ф. И. Шаляпина, с присущими ему слабостями и недостатками, и образ женщины, пронесшей через все испытания сильное и глубокое чувство к человеку, которого современники называли «гениальным сыном земли русской».

---

Вместе с Иоле в Россию приехала ее подруга Антониетта Барбьери, тоже балерина. Едва познакомившись, Шаляпин принял горячее участие в судьбе девушек. Проводил их до гостиницы, дотащил тяжелые чемоданы, тут же объяснив жестами (итальянского языка он не знал), что здесь дорого, неудобно и посоветовал им переехать на частную квартиру, где он жил сам, и обещал всячески ухаживать за ними. Иоле выслушала его с улыбкой, но… не приняла предложения. Так состоялось знакомство.

Вскоре они столкнулись на репетиции. 14 мая 1896 года, в «царский день», т. е. в день коронации Николая II, итальянский балет вместе с труппой Русской частной оперы Мамонтова должен был открыть только что построенный Новый городской театр оперой М. И. Глинки «Жизнь за царя»[4]. Репетировали каждый день, но итальянский балетмейстер Винченцо Цампелли, совершенно не знавший польских танцев, поставил их в неверных темпах, и на закрытой генеральной репетиции артисты разошлись с оркестром и в смущении остановились… Повисла тяжелая пауза. Только в одной из лож вдруг раздался молодой раскатистый смех — Шаляпина!

— Cretino![5] — в негодовании крикнула ему, подойдя к рампе, одна из балерин.

— Кто кретино? — опешил Шаляпин.

— Voi![6]

* * *

На самом деле гнев балерины был вполне понятен. И без идиотского смеха Шаляпина положение труппы было весьма угрожающим: ведь под сомнение была поставлена профессиональная честь итальянских артистов. Чтобы избежать скандала, Иоле отправилась к Мамонтову и попросила дать им русского балетмейстера. Мамонтов легко согласился, и на открытии сезона итальянский балет с блеском исполнил мазурку в знаменитом «польском акте».

После спектакля был устроен праздничный ужин. Шаляпин сидел, окруженный артистками, и вокруг него стоял несмолкаемый хохот. После ужина все отправились кататься по Волге.

Кто знает, поехала ли с ними Иоле?

Четырнадцать дней спустя, т. е. 28 мая, в Нижнем Новгороде должно было состояться торжественное открытие Всероссийской художественно-промышленной выставки. На три летних месяца Нижний Новгород становился центром России, на выставку съезжались люди со всей страны, приезжала знать Москвы и Петербурга. После коронационных торжеств в Москве ожидался приезд государя императора Николая II и императрицы Александры Федоровны.

Савва Иванович Мамонтов, пригласивший Иоле в Россию, был одним из устроителей выставки. Этот «плотный, коренастый человек, с какой-то особенно памятной монгольской головою, с живыми глазами», как позднее характеризовал его Шаляпин, решительный и энергичный, прекрасно разбиравшийся в искусстве, учившийся скульптуре и пению в Италии, открывавший и собиравший вокруг себя всевозможные таланты и в совершенстве знавший несколько иностранных языков, был известным в России предпринимателем и покровителем искусств. На выставке ему принадлежал павильон «Крайний Север», украшенный фиолетовыми, металлически-мерцающими «северными» панно Константина Коровина. Со своей всегдашней неукротимой энергией Мамонтов стремился привлечь внимание заинтересованных людей к богатствам русского Севера, к которому он тянул железную дорогу. Был в павильоне и житель Севера — Василий, который заедал водку живой рыбой и присматривал за дрессированным тюленем, плававшим в оцинкованном баке с водой. Этот тюлень особенно поразил неискушенное воображение молодого Шаляпина.

Одновременно Мамонтов снял на летние месяцы здание Нового городского театра, где должна была выступать его оперная труппа. Он пытался возродить свое частное театральное предприятие после просуществовавшей лишь три сезона «Оперы Н. С. Кроткова». Частично в новую труппу вошли артисты, выступавшие в период оперы Мамонтова, но были приглашены и новые певцы. Мамонтов ставил перед собой высокую и благородную задачу — пропаганду и возобновление на театральной сцене русских опер, которые были оттеснены итальянской и французской оперой. Вместе с ним были его друзья-художники — Константин Коровин, Валентин Серов, братья Васнецовы, Василий Поленов, Михаил Врубель… Для дебюта в Нижнем Новгороде Мамонтов пригласил из Петербурга Федора Шаляпина, молодого солиста Мариинского театра, к которому он давно присматривался. Выписал из Италии балет во главе с очаровательной прима-балериной Иоле Торнаги, которую он увидел в театре «Ла Фениче» в Венеции и которая покорила его своим изяществом и артистизмом.

Русская публика тепло приняла итальянскую балерину. На первых страницах газет бросались в глаза объявления: «Танцует первая балерина г-жа Торнаги». Иоле выступала в балетах и балетных дивертисментах, которые шли по окончании оперных спектаклей мамонтовской труппы, собирая восторги зрителей и похвалы критиков.

26 мая газета «Волгарь» сообщала: «По окончании оперы поставлен был балет „Флорентийские цветочницы“ с участием первой балерины г-жи Торнаги, которая имела большой успех». В другой рецензии на этот же балет говорилось: «В лице госпожи Торнаги дирекция имеет совершенно законченную балерину, обладающую развитыми носками и умеющую делать двойные туры, что очень красиво и чрезвычайно трудно».

Второй «коронной» ролью Иоле на нижегородской сцене была Сванильда в «Коппелии» Л. Делиба. Именно в этой партии она очаровала Мамонтова в Венеции, и он пригласил ее в Россию. Однако в Нижнем Новгороде постановка балетмейстера Цампелли вызвала недоумение критиков. «Поэтический балет Делиба неузнаваем, — писала газета „Известия Всероссийской художественной и промышленной выставки 1896 года в Нижнем Новгороде“, — из него сделали водевиль, правда, очень веселый и забавный, но совершенно исключающий ту программу классических танцев, к которой мы приучены в этом балете на казенной сцене. Балерина г-жа Торнаги в этой „Коппелии“ совершенно не располагает материалом для того, чтобы показать свое хореографическое дарование…» Впрочем, это было лишь частное мнение. Иоле пользовалась в этом балете особыми симпатиями публики и очень часто танцевала его.

В июне в Новом городском театре был поставлен балет в двух картинах на музыку Н. Кроткова «Сон-Фу-Зин-Ло»: «Новая роскошная обстановка. Участвует вся труппа» (как сообщалось в газетах). Но он довольно быстро сошел с репертуара. Зато новый балет «Модели», поставленный Цампелли на музыку Мелькиоре, публика приняла тепло, и Иоле выступала в нем с огромным успехом.

Но не ради этих кратких заметок в провинциальной прессе стоило ей проделать такой долгий путь. В этом старинном русском городе ее ожидало событие гораздо более важное, чем обыкновенный удачный летний сезон.

Едва Иоле появлялась в театре на репетициях, как молодой человек, ее новый знакомый с непроизносимой фамилией «Шиальяпин», размахивая полами своего зеленого сюртука, сразу же устремлялся ей навстречу и обрушивал на ее бедную голову весь свой немудреный запас итальянских слов. Ему так хотелось поговорить с очаровательной итальянкой, что в ход шло все — руки, мимика, жесты! Но поначалу все его старания заканчивались крахом. Иоле боялась его… Было в этом странном огромном существе, обладавшем громким голосом и безудержным смехом, — в этом Гулливере в стране лилипутов! — нечто такое, что отпугивало, смущало ее. Он нависал над ней, как утес, и неутомимо кричал, хохотал, размахивал, как мельница, руками, потому что именно так — по наивности — представлялось ему общение с темпераментными итальянцами. К вечеру от этих «разговоров» у несчастной Иоле вспухала голова, поэтому завидев долговязую фигуру «Иль-бассо», она старалась скрыться куда-нибудь…

Много лет спустя об этом первом времени их знакомства Шаляпин вспоминал в книге «Страницы из моей жизни»: «Среди итальянских балерин была одна, которая страшно нравилась мне. Танцевала она изумительно, лучше всех балерин императорских театров, как мне казалось. Она всегда была грустной. Видимо, ей было не по себе в России. Я понимал эту грусть. Я ведь сам чувствовал себя иностранцем в Баку, Тифлисе да и в Петербурге. На репетициях я подходил к этой барышне и говорил ей все итальянские слова, известные мне:

— Allegro, andante, religioso, moderato!

Она улыбалась, и снова ее лицо окутывала тень грусти…»

Уже тогда, накануне того краткого отрезка ее жизни, который оказался для нее и самым счастливым, эта тень грусти как особый знак легла на облик этой прекрасной молодой девушки. Пройдет совсем немного времени, и в августе 1896 года Иоле напишет Шаляпину: «Я бедная девушка, очень несчастная, ты не знаешь всей моей жизни, сколько я страдала и плакала». Но пока они были немы и не могли открыть друг другу ран своего сердца. И Шаляпин в простоте души думал, что его прекрасная итальянка грустит из-за разлуки с любимой родиной, с родными…

Постепенно они заинтересовались друг другом, хотя в первое время их общение еще не выходило за рамки простого любопытства, смутного стремления к чему-то новому и неизвестному. Иногда они втроем — Иоле, Антониетта и Шаляпин — ужинали после спектакля в каком-нибудь ресторанчике. Объяснялись, конечно, жестами. Невероятный набор итальянских слов «Иль-бассо» казался девушкам настолько смешным, что им приходилось прилагать серьезные усилия, чтобы не расхохотаться. Иногда они беззлобно подшучивали над ним, напуская на себя недоумевающий вид, как будто не понимают его. Но была ли это только шутка или, возможно, им требовалась передышка, необходимый отдых от его постоянных выдумок, неистощимой энергии и льющихся через край фантазий?..