Анна Брекар - Неторопливый рассвет

• Название: Неторопливый рассвет
• Автор: Анна Брекар
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-7516-1219-1

Героиня романа приезжает из Америки в Женеву – город, в котором она выросла. Прогулки по старинным аллеям окрашены грустью – у нее умирает мать. Зато встречи с «призраками прошлого» – с людьми, когда-то любимыми и давно позабытыми, – заставляют героиню многое переоценить в своей жизни. Преуспевающий современный человек способен разобраться со своим отношением к миру лишь перед лицом несчастья – вот тема романа швейцарской писательницы Анны Брекар, очень известной у себя на родине.

---

Валентина жила на соседней ферме, и Альма часто ходила к ней, это был словно ее второй дом. Валентина обреталась там всегда, незыблемая, как деревья или ферма; для меня она составляла единое целое с домом и его окрестностями.

Моя мать была довольна, что я нашла «подходящую» подругу – других моих приятельниц она находила вульгарными. И потом, она предпочитала, чтобы я больше времени проводила в деревне, а не в городе. На природе – это ей казалось здоровее, и люди, которые там жили, не могли, по ее мнению, быть плохими.

У Альмы, однако, были свои секреты, которыми она ни с кем не делилась, даже со мной. Она лишь намекала порой на очень непростые вещи, которых мне не понять. Я не расспрашивала ее, хотя атмосфера тайны вокруг Альмы со временем стала сгущаться.

Прошло время, другие люди вытеснили ее в моих привязанностях. Мы потеряли друг друга из виду. Она училась на медицинском факультете, я на филологическом. Она уехала из города, жила в Японии, потом в Австралии. Пару раз она приглашала меня приехать к ней, но всегда в неподходящий момент. Мы оставили позади эту пору нашей жизни, когда, едва выйдя из отрочества, надеялись сжечь мосты, покинув то, что казалось нам сложным и грустным: для нее это был развод родителей, для меня – сгущающееся вокруг моей матери одиночество.

Пора было возвращаться в пансион, где меня встретил свежий запах мыла. Хозяйка открыла дверь и показала мне комнату – не ту, что мы когда-то занимали с мамой. Жалюзи были опущены, в полосах света плясали пылинки. Я не сразу разглядела обои в крупных цветах и кровать, накрытую зеленым стеганым покрывалом. Сперва я увидела маленький умывальник, блестевший, как улыбка, в неверном свете, массивный комод темного дерева и большой зеркальный шкаф. Стараясь не смотреть в зеркало, я обошла комнату, а хозяйка пансиона между тем внимательно глядела на меня.

– Вы верите в вещие сны? – вдруг спросила она ни с того ни с сего.

– Да, конечно, – не задумываясь ответила я.

– Так вы, наверно, знаете, что, когда впервые спишь в незнакомом месте, в эту ночь сны бывают вещими.

– Нет, я не знала, но постараюсь запомнить. Спасибо, что предупредили.

Я не сказала ей, что не впервые буду ночевать в этом доме. Она вышла на цыпочках, как будто я уже спала, слегка помахав мне рукой на прощание.

Под покрывалом оказались белые простыни, пахнувшие стиральным порошком и прохладные на ощупь. Раздевшись донага, я легла в кровать с облегчением, как будто наконец благополучно добралась туда, куда хотела. Снаружи долетали голоса, далекий шум уличного движения. Мужчины и женщины, должно быть, шли к озеру в поисках прохлады в этот душный летний день. Засыпая, я еще слышала голос Альмы.

Назавтра я отправилась на вокзал, не зная, встречу ли там Альму. Внешне здание не изменилось: те же часы на фронтоне и барельеф – обнаженная женщина, обхватившая шею лошади, мчавшей ее бешеным галопом сквозь тучи.

Внутри сумеречный свет сочился в высокое центральное окно, а слоганы, восхвалявшие экономные тарифы на мобильную связь, и еще какие-то рекламные ролики ярко озаряли стены, заставляя забыть о дневном свете. Я подняла глаза, чтобы увидеть географические карты Швейцарии и Европы, – краски на них так поблекли, что названия городов едва можно было различить. Мало кто поднимал голову, ища глазами фрески. Вокруг меня толпились отъезжающие; дети бегали туда-сюда, группы туристов сходились и расходились, голова от всего этого шла кругом.

Шум как будто притих в тот момент, когда я заметила Альму. Сегодня ее окутывало то же молчание, которое я почувствовала в первый раз, увидев ее в буфете. Я направилась к ней, и мне показалось, будто я иду сквозь годы и возвращаюсь в далекое детство. Оказавшись с ней рядом, я словно вновь обрела часть себя, которую потеряла, сама того не заметив. Я снова стала собой, это было как выздоровление, как чудо.

Мы обнялись, и я спросила себя, считает ли и она это встречей с самой собой и с нашим прошлым.

Мы пошли к бюро проката, где я заказала велосипеды. Альма следовала за мной, что меня удивило, ведь обычно инициатива исходила от нее, и она вела меня за собой. Однако на этот раз я шла первой, да и то, разве я не лучше ее знала город?

– Какая жара, не ожидала такого! – воскликнула она.

Мы покатили среди пшеничных полей, которые еще не сжали. Тускло-желтыми пятнами лежали они на фоне лесов и лугов. Мы молча крутили педали под солнцем; время от времени нас обгоняла торопливая машина. Воздух полнился печальным гулом, нигде не осталось прохлады. Было около полудня, самое жаркое время.

– Мне кажется, – сказала Альма, крутя педали, – что мы так и остались в тех поездах. Ты помнишь, как мы приехали в Турсо[1] и тебе пришлось купить свитер, так было холодно?

Странно было вновь оказаться с Альмой. Она была такой, какой я ее знала когда-то, и несла с собой тайну нашего отрочества. Все то, чего мы так и не высказали, вернулось и связывало нас несмотря на все наши различия. Я сразу вновь ощутила нашу былую близость, как будто ни годы, ни опыт не могли нарушить этот лад.

В восемнадцать лет мы начали путешествовать с рюкзаками за спиной. Так мы уходили от наших семей. Родители Альмы разводились. Нам не хотелось жить в мире взрослых – и мы уезжали, садились в поезд, чтобы пересечь всю Европу, с юга Италии до севера Шотландии. Два летних месяца, пока мы путешествовали, купе становились нашим домом, где мы играли в карты, спали, читали.

В одном из этих купе мы поклялись друг другу в верности. Не напоказ, молчаливо. Жестами, которыми мы обменивались. Передай щетку, подержи мне зеркало, у тебя найдется прокладка? Этому согласию ничто не могло помешать, даже компания из трех парней, устроившихся в нашем купе. Они говорили по-итальянски, и двое из троих положили глаз на нас с Альмой. Для них, наверно, мы не могли быть самодостаточны; для меня же мы были чем-то вроде пары и в них не нуждались.

Но я еще не знала, что тело было опытным полем, к которому Альма питала едва ли не клинический интерес. Она объяснила мне, когда мы снова оказались вдвоем, что все дело в удовольствии, и ей бы в голову не пришло, что удовольствие это, о котором рассказывали в женских журналах и на уроках полового воспитания в школе, могло быть чем-то иным, нежели предмет освоения. Альма никогда не говорила о любви, разве что в контексте «заниматься любовью», произнося эти слова чуточку вульгарно. Да, любовь была предметом, который она сама лепила на свой лад, который хотела освоить, – не тайной, перед которой она бы трепетала. Наверно, по этой причине нам было почти нечего сказать о том, что происходило между нами и теми парнями. Наши тела были инструментами, не издававшими ни единой ноты, и порой мы спрашивали себя, почему же они молчат?

А в этот день, 4 июля, мы катим по сельской дороге, и мне хочется сказать Альме, как я устала от своей взрослой жизни. Но я не нахожу слов. У нее все тот же незамутненно-равнодушный взгляд, словно воздвигающий стену между нею и мной. Я не смею спросить ее, как она живет, счастлива ли. Еще слишком рано для таких задушевных разговоров. Мне удобнее просто быть подле нее и молчать, как прежде.

Крутя педали, я вспомнила деревушку на берегу моря, окруженную лесами. Мне так нравилось слышать одновременно пение птиц и шум прибоя. Мы переночевали в «Bed and Breakfast»[2], и хозяин принес нам чаю ранним утром, наверно, боялся, что мы до обеда проваляемся в постели.

Улочки полого спускались к порту, и тишина в этой деревушке была очень древней, чувствовалось, что ее никогда ничто не нарушало.

Альма рассмеялась, когда я сказала ей об этом.

– Ты думаешь, что тишина бывает разная? Ведь тишина – это просто отсутствие шума, разве не так?

Но я настаивала: нет, это как лес, есть первобытные леса, существующие с начала времен, и есть другие. Так же и тишина. Есть совсем особенная тишина, которую никогда не нарушает шум моторов. Она гуще, она похожа на синий, как ночь, бархат, чуть выцветший от времени.

Альма все смеялась, и мы катили через поля в ритме наших воспоминаний, которые всплывали, как пузыри со дна в неглубокой воде.

И хотя на полях там и сям виднелись небольшие виллы, а проселочные дороги превратились в шоссе, я чувствовала себя так, будто вернулась в прошлое.

Дорога идет под уклон, крутить педали легко. Вдалеке озеро играет бликами в слишком ярком свете этого послеполуденного часа. Зеркало воды неподвижно, не жидкая стихия простирается здесь, а застывшая поверхность. Жар поднимается от земли, и пахнет, как от тела лошади. Чем-то сладковатым и сухим.

По мере того как мы приближались к деревне ее детства, лицо Альмы светлело.

– Я чувствую себя такой живой, с тех пор как я с тобой, – обронила она с полуулыбкой, так хорошо мне знакомой.

Не успела я спросить ее, что она хочет этим сказать, как мы свернули на проселок. Из-под наших колес поднималась тонкая завеса пыли. Я проследила взглядом за этой светло-желтой лентой, колыхавшейся в нескольких метрах передо мной, и почувствовала себя до странного умиротворенной, как будто сам факт присутствия Альмы вернул мне веру в настоящее. В этот послеполуденный час на этой узкой дороге время пришло в равновесие, оно дышало в размеренном и спокойном ритме. Я видела спину Альмы, ее длинные голые ноги, которые сгибались и разгибались, нажимая на педали, и это наполняло меня покоем, мне самой удивительным, потому что я его не искала, не ждала и не надеялась, я даже не знала, что такое чувство возможно.