Анна Брекар - Неторопливый рассвет

• Название: Неторопливый рассвет
• Автор: Анна Брекар
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-7516-1219-1

Героиня романа приезжает из Америки в Женеву – город, в котором она выросла. Прогулки по старинным аллеям окрашены грустью – у нее умирает мать. Зато встречи с «призраками прошлого» – с людьми, когда-то любимыми и давно позабытыми, – заставляют героиню многое переоценить в своей жизни. Преуспевающий современный человек способен разобраться со своим отношением к миру лишь перед лицом несчастья – вот тема романа швейцарской писательницы Анны Брекар, очень известной у себя на родине.

---

Дорога шла под уклон между виноградниками. Пейзаж вокруг как-то смягчился. Мерцание озера затенялось ветвями, дорога стала извилистой, теряясь порой в ложбинке. Там и сям рядом с виноградниками стояли деревянные домишки. Шоссе, машин, городов – всего этого, казалось, не было на свете.

Я издали узнала ферму в конце ореховой аллеи. Мы въехали во двор, который оказался чище, чем мне помнилось, наверно, потому, что не стало животных в хлеву напротив жилого дома.

Альма совсем не выглядела гостьей, она шла в полумраке дома так, будто каждый день приходила сюда к полднику. Толкнув дверь кухни, она позвала Валентину. Я плелась за ней; мне было не по себе и в то же время хорошо. Я узнала четыре створки шкафов, на которых кто-то нарисовал один и тот же пейзаж, на одной под снегом, на другой в осеннюю бурю, под весенним солнцем и летом.

– Она, наверно, сейчас глуховата, поэтому не слышит нас.

Я по-прежнему шла следом, слегка оробев. В столовой горела люстра, освещая стол, на котором лежала лента белых кружев, приколотая булавками к подушке.

Альма помахала мне от другой двери, выходившей в садик. Маленький круглый стол был накрыт в тени зонтичной сосны. Дом позади нас, выкрашенный в бледно-розовый цвет, казался окутанным вечными лучами закатного солнца.

Большой кувшин сиропа, стаканы и печенье ждали нас на столе. Валентина, сидевшая в старом садовом кресле, поднялась нам навстречу.

– А, вот и девочки. Как приятно вас видеть.

Было так отрадно молодеть под ее взглядом. Я словно вернулась назад, в ту пору, когда у нас была вся жизнь впереди. Когда ничто еще не свершилось. Я хотела бы, чтобы все так и осталось, только мы вдвоем в поезде между Турсо и Эдинбургом, который мчался сквозь пейзаж, не вторгаясь в него.

Валентина взяла нас за руки, и мы сели кружком вокруг зеленого столика. Она смотрела на нас, улыбаясь. Глаза у нее были красные, слезящиеся, такие бывают порой у собак с тяжелыми веками.

– Ешьте, ешьте, девочки. До чего же я рада вас видеть. Все как тридцать лет назад, когда вы приходили ко мне полдничать. Хлев теперь пустует, и нет больше соломы в сарае, но видеть вас здесь так приятно, вы себе не представляете. Безумно.

От этого «безумно» в устах Валентины, съежившейся в кресле и своими маленькими ручками состарившейся девочки подливавшей нам сироп, меня разобрал неудержимый смех, и в то же время к глазам подступили слезы.

Где-то очень далеко прогрохотал поезд, пересекая равнину; поезда, путешествия – все это осталось позади, как будто в другой жизни. Оттуда, где мы сидели, нам была видна дорога, вьющаяся вдоль обрызганных купоросом виноградников, и дерево, под которым мы играли давным-давно. Качели по-прежнему висели на толстой ветке дуба, мы теперь были слишком большие, чтобы качаться на них, но к чему это, если мы все помнили, нам и этого было достаточно.

Не помню, сколько времени мы просидели за зеленым столиком. Валентина перебрала всех бывших соседей Альмы, все рождения, смерти, свадьбы и разводы.

Она всю жизнь занималась домом, детьми, мужем. Стряпала для приходивших в дом гостей, которые усаживались за стол в большой полутемной кухне. Что осталось от всей этой жизни, от суеты в большом доме, ставшем теперь таким тихим? Согласится ли со мной Альма, что здесь тоже воцарилась совсем другая тишина?

Потом мы прошлись по саду, и Валентина одно за другим представляла нам деревья. У каждого из них было имя, и каждое приходилось братом или сестрой одному из ее детей.

– А когда Ив был болен, с его дерева осыпались листья. Да-да, уверяю вас. Слава Богу, они оба выздоровели.

Она шла между нами, хрупкая фигурка, ступая медленно, но решительно, и, когда она говорила, я забывала о ее возрасте; слова в ее устах не постарели.

Мы пробыли у нее до того часа, когда земля отдает накопленное за день тепло. Жаркий сладковатый дух поднимался от пшеничных полей. У Альмы был отсутствующий вид. Валентина говорила о бассейне, где мы могли бы поплавать, если нам хочется.

– Но мы не захватили с собой купальники.

Да и все равно пора было уезжать, если мы хотели вернуться засветло. В дверях Валентина сказала нам, сияя от радости:

– Что ж, когда вы приедете будущим летом, я дам вам ключ от бассейна, и уж не забудьте купальники, ладно?

Как будто после этого визита я еще могла думать о будущем.

На обратном пути мы крутили педали молча. На подъезде к городу Альма затормозила и, спустив ногу на землю, долго смотрела на закатное небо.

– Хорошо было сюда вернуться. Не знаю почему, здесь я чувствую себя настоящей. Может быть, мы не одни и те же в разных странах, на разных континентах.

Мне показалось, что она улыбается. Было, наверно, позже, чем я думала, потому что я уже с трудом отличала пшеничные поля от лугов в сгущавшейся темноте, и так же трудно было отличить улыбку от рыдания. Поля вокруг меня пахли соломой и овсом, как вздрагивающие бока лошади. Я была мошкой на этом огромном теле, мчащемся галопом сквозь Вселенную; я была здесь, ни секунды не сомневаясь в своем законном праве прогуливаться по этому теплому животному, летящему среди звезд.

– Альма, я хочу задать тебе один вопрос, мне надо было задать его еще утром, но я была так рада тебя видеть, что не хотела портить нашу встречу. Знаешь, я так и не поняла, почему ты покончила с собой. Скажи мне, почему ты это сделала.

Я обернулась, чтобы увидеть лицо Альмы, но рядом больше никого не было, только ночь, которая уже поднялась и отряхивала свою юбку, полную звезд.

II

Ночью было прохладно, даже в городе. Длинная вереница машин тянулась по набережным гирляндой огней, соперничавшей с ярко освещенными роскошными отелями. Я спрашивала себя, те же ли это набережные, вдоль которых я шла давным-давно в сумерках сентябрьского вечера. В ту пору город вокруг меня был таким тихим, что я слышала легкий шелест платанов, отряхивающих капли на асфальт, и негромкие вздохи воды, шуршащей по граниту набережных. Уличное освещение тогда было скудным и оставляло обширные тени между двумя кругами света.

А в этот июльский вечер все буквально било в глаза – огни, убранство отелей и многоязыкая толпа, медленно дефилирующая вдоль озера. Люди вокруг меня говорили по-английски, по-немецки, по-арабски, по-русски и на других языках, которых я даже не узнавала. Я спрашивала себя, куда девались те, кто жил здесь прежде. Быть может, прогуливаются теперь в других городах, где говорят на всех возможных и мыслимых языках? Уехали, оставив другим туристам улицы, пустые, как ракушка?

Только два каменных льва у мавзолея герцога Брауншвейгского казались мне знакомыми; они сидели по обе стороны лестницы, ведущей в усыпальницу, с тем же проникновенным видом, что и тридцать лет назад. Я пересекла небольшой парк, в глубине которого, в маленьком домике с фахверковой стеной, размещался когда-то Дом Библии. Под сенью высокого бука суровые добровольцы, сменяя друг друга, продавали Библии и собирали пожертвования для миссий в Африке.

Сегодня на маленькой асфальтированной площадке вокруг домика были расставлены стулья и столики, за которыми сидели клиенты, не обращая внимания на шелест пурпурного бука.

Я села и заказала бокал вина, чтобы прийти в себя после этого странного дня. Я тосковала по Альме, по четким очертаниям ее гладкого тела рядом со мной, по ее манере двигаться, говорить, крутить педали. Мне вспоминалось, как беззаботно она, когда мы встретились, подарила мне бесценные сокровища: запах фермы, ощущение, что с ней все легко, чувство непобедимости. Благодаря ей я стала повсюду желанной гостьей.

Я сама удивлялась силе моего чувства. Разве я не потеряла ее давным-давно? Почему же она вернулась ко мне так мучительно внезапно двадцать лет спустя? Меня не отпускала потребность в ней, я чувствовала это, затерявшись среди парочек, которые пили и жевали, и сожалея о Доме Библии, как будто припорошенные сединой добровольцы могли вернуть меня в ту пору, когда мир был моим благодаря Альме. Откинувшись на спинку стула, я посмотрела на пурпурный бук, в надежде отыскать в шелесте его темной листвы что-то от нас с Альмой. Вернувшись в пансион, я без сил опустилась на кровать и, не зажигая света, долго всматривалась в темноту комнаты. В этом вновь обретенном одиночестве кочевая жизнь с Альмой представлялась мне моей самой счастливой порой.

Я лежала, уставившись в потолок, освещаемый через равные промежутки времени фарами машин, которые ехали очень медленно, словно участвовали в процессии.

Они катили по улице, направляясь в «Хилтон», совсем неподалеку, и это походило, вместе с тиканьем часов в коридоре и приглушенным городским шумом, на мерный и безмятежный морской прибой.

В полусне мне чудятся приземистые силуэты шкафа и комода, вырисовывающиеся в темноте другой комнаты. Я протягиваю правую руку, чтобы коснуться Альмы, но ее нет, исчезла даже ложбинка от ее тела. Моя рука ищет ее, как будто еще не поняла того, что я знаю теперь.