Лидия Чуковская - Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)

• Название: Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)
• Автор: Лидия Чуковская
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-86793-879-6

Переписка Алексея Ивановича Пантелеева (псевд. Л. Пантелеев), автора «Часов», «Пакета», «Республики ШКИД» с Лидией Корнеевной Чуковской велась более пятидесяти лет (1929–1987). Они познакомились в 1929 году в редакции ленинградского Детиздата, где Лидия Корнеевна работала редактором и редактировала рассказ Пантелеева «Часы». Началась переписка, ставшая особенно интенсивной после войны. Лидия Корнеевна переехала в Москву, а Алексей Иванович остался в Ленинграде. Сохранилось более восьмисот писем обоих корреспондентов, из которых в книгу вошло около шестисот в сокращенном виде. Для печати отобраны страницы, представляющие интерес для истории отечественной литературы.

Письма изобилуют литературными событиями, содержат портреты многих современников — М. Зощенко, Е. Шварца, С. Маршака и отзываются на литературные дискуссии тех лет, одним словом, воссоздают картину литературных событий эпохи.

---

Вы правы, конечно, когда пишете, что автобиографичность повести мешает только тем, кто Вас знает (и добавлю — любит). Но образ героини не удовлетворит, мне думается, — огорчит, удивит, обидит — и читателя непосвященного.

Рыцарь без страха и упрека — а воюет… С кем она воюет? Кого бьет? Кого с такой талантливой язвительностью изничтожает? Жалких, битых, исковерканных и искалеченных. Почему бы ей хоть раз в записи от какого-нибудь… IV.49 г. не задать себе вопроса: почему я так много пишу о сестре-хозяйке? Почему всю силу своей ненависти я изливаю на ее голову и на головы моих ничтожных соседей и соседок, а о том, о чем стоит и нужно писать и говорить, — молчу даже наедине с собой? Не по той же ли причине, по какой прячется в лесу со своим жалким ящиком сестра-хозяйка?

_____________________

Лидочка, не надо сравнивать Вашу повесть с «Ленькой Пантелеевым». «Ленька» — вещь приспособленная к требованиям, в ней очень много фальсификации и всяких традиционных для нашей литературы атрибутов. По-настоящему правдив там только характер героя, но и он дается внешне. Заметьте, что ни разу мой Ленька не «думает», не открывается изнутри. Если бы я открыл — оттуда хлынули бы — или такая правда, от которой не поздоровилось бы и самой книге, или такая фальшь, что и Леньки не было бы, и книги не было бы.

103. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву

4/VI 58. Москва.

Дорогой Алексей Иванович. С отвратительным цинизмом откровенно начинаю с просьбы. Я сейчас по уши влезла в свою книгу о редакторе. В ней будет восемь глав. Одна — последняя — будет об С. Я. Мне необходим материал — воспоминания писателей, которые когда-либо работали с ним. Ваши — в первую очередь. Хотя бы самые краткие, сухие, деловитые. Кое-что Вы рассказали Сарнову (или записали для него?). Он показал мне. А чем я хуже его? (Кстати, он весьма талантливый малый, см. «Вопросы литературы», № 1, статья о сюжете.) Нет, может быть, я и хуже, но дело ведь не во мне, а в деле. Оно же очень важно, мне кажется.

Теперь о моем злосчастном произведении[183]. В нем была одна глава — в черновике — в которой героиня понимала, осознавала закономерность падения героя — и жалела его. Ничего не произносила, они расставались, как прежде, но она писала о том, что вина его — ложь — понятна, обусловлена. Потом я эту главу убрала, полагая, что относительно героя и без того все ясно. Теперь я решила ее написать заново.

Но, кроме этого пункта, я ни в чем не согласна с Вами, дорогой друг. Вам несимпатична героиня? Мне тоже. Но ведь речь идет об искалеченных душах — это тоже искалеченная душа. На свой манер — на очень распространенный манер, кстати. Вы пишете, что она дурно относится к людям. Из чего это видно? Она всегда готова помочь им. Она не относится к людям дурно, а мучительно чувствует свою чуждость, одинокость среди них — и это — после пережитого ею — так же закономерно, как и падение героя в ложь. Пусть людей, столь же мучающихся одиночеством, как она, — много — в те годы они редко открывались друг другу, хоть и тянулись к братству, искали его. Но этого ощущения пустынности, отдельности — кругом чужие — нет, я его не отдам, потому что это правда, и правда неличная.

Как сказано у одного поэта:
И не в тюрьме, и не в больнице,
На воле, на своих ногах…
Но дурно естся, трудно спится,
Не покидает душу страх.
Душа, его одолевая,
Как Зоя по снегу идет,
Своих тихонько призывая.
Но пуст холодный небосвод.[184]

Чуждо в поезде, чуждо в гостиной, чуждо за столом, в общем говоре; где-то есть старый друг («одни мы с тобой понимальщики остались») — да он далеко. И вовсе не одни, их много — по-нимальщиков — а казалось тогда: никого.

104. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской

Разлив, 10.VI.58 г.

Дорогая Лидия Корнеевна!

Постараюсь написать то, о чем Вы уже не в первый раз (к стыду моему!) меня просите — о С. Я. и о прочем, но сделаю это не так скоро: прежде всего, надо будет съездить в город и разыскать тетрадку, куда я прошлым летом делал заметки о редактуре.

Записки для Сарнова я набрасывал левой ногой (между прочим, не помню — разве я там писал и о С. Я.?), и он меня очень огорчил, цитируя в своей рукописи чуть ли не на каждой странице Пантелеева. «Пантелеев вспоминает», «Пантелеев по этому поводу говорит» и т. п. Я просил редактора Яснопольского (который привозил мне эту рукопись) изъять, раскавычить или во всяком случае довести до минимума эти цитаты, источник которых весьма сомнителен и не может быть указан.

Просил и о другом: в частности, не сравнивать Пантелеева с Зощенко — в таком невыгодном, несправедливом, осудительном и оскорбительном для М. М. контексте. Редактор обещал все мои пожелания учесть.

А Сарнов — человек, действительно, очень талантливый. Статьи его в 1-м номере «Вопросов литературы» не читал. Вообще читал только 2-й № (да и в нем всего одну статью — остальные читать не захотелось).

105. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву

26/VI 58.

Дорогой Алексей Иванович.

Простите, что не сразу отвечаю на Ваше письмо.

У меня скверные дни.

«Солнечное вещество» должно было идти в производство и выйти в этом году. Но явилась в редакцию научной литературы новая заведующая — и остановила книгу[185].

Я пошла в отдел Культуры ЦК жаловаться — впервые в жизни.

Не знаю еще, что выйдет из этого. Конечно, я буду продолжать. Но ярость мне мешает жить — т. е. спать и работать.

Митина книга, проредактированная С. Я., опубликованная в Альманахе Горьким[186], заново проверенная Ландау и Шальниковым; книга, к которой Ландау написал предисловие, а Шальников — послесловие, в которой этими учеными (оба — с мировым именем!) заново проверено каждое слово — книга послана на рецензию школьному учителю, и тот вынес решение: устарела!

Мне обещана помощь — да не знаю еще, как, что, когда.

Но Вам-то я пишу вот по какому поводу.

Во время разговора я упомянула свою статью. Оказалось, ее читали и она понравилась. «В особенности Вы правы, — сказал мне товарищ[187], — относительно „Республики Шкид“. Ее давно следует переиздать… Вы не знаете, издают ли ее?» — «Знаю, — сказала я, — из плана Детгиза ее вычеркнуло Министерство Просвещения».

Тогда товарищ, помолчав, сказал:

— «Ее надо переиздать в „Советском Писателе“. Вот Лесючевский придет из отпуска — я с ним поговорю».

И я подумала: надо бы, чтобы именно теперь Алексей Иванович обратился в «Сов. Писатель» — к Лесючевскому — с предложением переиздать «Республику».

И вот пишу Вам, советую.

106. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву

26 июля 1958. Москва.[188]

Дорогой Алексей Иванович. Очень меня обрадовало Ваше письмо — и огорчило. Какой-то слабенький у Вас почерк. Рука опять болит?

Содержание же Вашего письма для книги моей — для ее последней главы — драгоценно, и я Вам за него низко кланяюсь[189], но не только не обещаю прислать некоторый процент гонорара, а прошу Вас и впредь не оставлять меня своими щедротами. Вы пишете, что в Записной книжке Вашей собраны всякие анекдоты из редакторской практики. Подарите мне их — ну, хоть некоторые! Более всего меня сейчас интересуют:

1) Поправки редактора, даже и правильные логически, но разрушающие ритм. Случаев таких множество, я об этом пишу, — а примеров у меня нет.

2) Война с разговорной речью.

3) Война с индивидуальным стилем.

4) А также все, чем милости Вашей угодно будет со мной поделиться.

Когда думаете о моей книге — и о своих подарках — помните, пожалуйста, всегда, что Вы — один из будущих ее редакторов, что ни одно слово не будет напечатано без Вашего одобрения.

Все, что Вы пишете об С. Я., очень интересно и важно, и многое пойдет в ход. О том, как он читал Вам стихи. Об Учителе. О ритмической прозе в «Республике Шкид».

_____________________

Борис Степанович[190] негодовал на тот способ, каким работал С. Я. В самом деле, С. Я. часто (особенно в последние годы) работал неправильно (спешка, требования начальства, план — да и во вкус вошел). Но как редактировал Б. С.! Вы видели? Я видела. Он просто писал за автора. Я видела это сама, да это ясно и из воспоминаний Ивантера, Гарф[191]. Так что именно он менее всех имел право негодовать. Тем более что его-то никто никогда не правил.

_____________________

Глава об С. Я. трудна будет, Вы правы, но не труднее тех, которые я пишу сейчас. Книга моя — сущая каторга. Правда, сейчас, когда я уже на середине пути, она пошла быстрее, она уже сама живет и развивается, как-то даже помимо меня, не дает мне спать, соблюдать режим; я уже сама за ней не поспеваю. Это, конечно, разрушает мой организм, но, с другой стороны, создает как бы наркоз, живя под которым не чувствуешь грозных опасностей и мелких неприятностей… А их — хоть отбавляй. У меня сплошные неудачи и конфликты — с Детгизом, с Учпедгизом — я совсем потеряла способность ладить с чиновниками, не вылезаю из стычек, и всегда терплю поражения. Но это все забываешь, когда внутри пишется, уже как бы сама собой, книга. Ешь — она пишется, ляжешь — пишется. Слова и ручка не поспевают за ней.