Сергей Сергеев-Ценский - Обреченные на гибель (Преображение России - 1)

• Название: Обреченные на гибель (Преображение России - 1)
• Автор: Сергей Сергеев-Ценский
• Жанр: История

---

- Кто бы ни писал, - значит правда?

- Что выступал в римском цирке?.. Что же тут грешного?.. Коммод был император, - не мне чета! - однако и он выступал в том же римском цирке!..

- А Мессалина!.. Мессалина!.. - почти задохнулся старик. Мессалина... императрица была, однако продавалась, говорят, солдатам... сволочи всякой!.. По сестерции!.. По сестерции за прием!..

- Да, конечно... Императрица могла бы продаваться дороже, - протрубил Ваня спокойно.

- Этто... этто... это...

Сыромолотов был явно взбешен почти в той же степени, как тогда, когда Ваня нечаянно застал его на крыше за этюдом; и, как тогда, сдержавши себя нажимом воли, спросил вдруг, отвернувшись:

- А вещи твои?

- В гостинице... где я остановился, там и вещи, - старался тщательнее округлить хлебный шарик Ваня.

- Ага!.. Рассудил, что так будет лучше?.. - поднял брови отец.

- Да-а... Потому, во-первых, что я ведь теперь не один...

- А-а!.. Так... Товарищ?..

- Женщина... Да... Конечно, товарищ...

- Гм... женщина?.. Художница?..

- Не-ет... То есть в своем роде художница, конечно... Акробатка... Очень высокой марки... Воздушные полеты... на приборах, разумеется, а не на моторах...

- Акро-батка?.. Этто... этто... (Сыромолотов два раза с усилием глотнул воздух)... этт... Сестра Аберга?.. Фрейлин Аберг?.. А-а?

- Шитц... Эмма Шитц!.. Известная...

- Но немка, немка!.. Все-таки немка!..

- Немка... Только она - русская немка... Из Риги...

- Шитц?.. Ши-итссс! - с присвистом и ужимкой повторил Сыромолотов. Тты все-таки хорошо сделал, что остановился в гостинице!.. Да!.. Хвалю!.. У тебя все-таки есть такт!..

- У меня хватит такта и уйти! - сказал Ваня, улыбаясь почему-то и подымаясь.

Отец поднял плечи, развел на высоте их руками...

- Как находишь!.. Как находишь, так и поступай!.. Как находишь! И всегда поступай, как находишь!.. Держись эттого только!.. Да!.. Всю свою жизнь... Да!..

И Ваня ушел.

Он не приходил к отцу потом несколько дней, и тоскующая Марья Гавриловна, все его ожидавшая, принесла Сыромолотову случайно подобранную на базаре новость, что Ваня купил старый двухэтажный дом, кварталах в четырех от дома отца на том же Новом Плане, и теперь занят его ремонтом.

Если бы самому Ване, когда он ехал с Эммой на родину, сказали, что он купит дом в четырех кварталах от дома отца, он рассмеялся бы так же весело, как Эмма, когда он сказал ей, что купил дом. Этот случай с покупкой дома был одним из тех неожиданных для него самого поступков, на которые он жаловался впоследствии Худолею.

Почему именно в тот раз, когда он шел от отца, придавливая грузом своего тела гибкие доски тротуара, кинулся ему в глаза (и приковал) коричневый указательный перст на беленом железе, упершийся в совершенно ненужные ему два слова: "Дом продается", - почему он так притянул его к себе, этот неискусно намазанный перст, Ваня не понимал. Но, зайдя тогда же к хозяину, отставному чиновнику, дряхлому, с больными красными глазами, он приценился к этому дому шутя, и, когда оказалось, что если он примет на себя закладные, то доплатить за дом придется всего девятьсот рублей (у него же было тысяча семьсот), Ваня сказал просто и весело:

- Что же, вот возьму да куплю!.. Тем, кто у вас не купил его, назло!..

- И не ошибетесь! - замигал перед ним красными глазами хозяин: - И не ошибетесь!..

Однако смотрел на него недоверчиво: ясно было, что этот молодой и красивый и крайне здоровый шутит: зачем ему дом в такой глуши?

Но на другой же день, тайком от Эммы, Ваня вместе с ним был в конторе нотариуса Кугутова, с очень деловым видом познакомился с закладными, по которым надо было платить проценты, прослушал купчую, бойким неошибающимся слогом и кудрявым почерком написанную на орденом листе лиловатой бумаги, расписался в какой-то толстой книге, что получил ее... Деньги чиновнику со слабым зрением и катаральным лицом уплатил полностью, расходы же по купчей принял на себя только в половинной доле, и вышло что-то не так уж много; а так как бывший владелец, вместе с женою, тоже болезненным и отставным существом, разделавшись с домом, уезжал к сыну в Казань, то Ваня, дня через три после покупки, пригласил Эмму отпраздновать новоселье.

"Свой дом" - для женщины, кто бы она ни была, хотя бы и акробатка из цирка, имеет иногда тайный, но чаще явный - тот же самый смысл, как гнездо для птицы, и, рассмеявшись сначала словам Вани, как шутке, потом весьма энергично обругавши его за сумасбродство, Эмма тут же собралась все-таки смотреть покупку, и, если не самый дом, то большой тенистый старый сад при доме (не меньший, чем у отца Вани) ей понравился чрезвычайно, и как только уехали из него старые хозяева в Казань, она очень бурно и умело, как и не ожидал от нее Ваня, принялась за ремонт дома сама, ладилась с белильщиками, плотниками, малярами, - такие способности выказала к этому, точно целую жизнь с колыбели только и занималась ремонтом старых домов. Даже и расходы все до копейки записывала аккуратно, и на четвертый или пятый день своих хлопот стала уж говорить: "мой дом"...

И под ее руководством, часто крикливым и неособенно вразумительным, не больше, как через две недели, дом имел приличный, почти новенький вид, и она уж говорила Ване, кружась и щелкая пальцами:

- Das ist sehr gut!.. А?.. Теперь мы купим автомобиль и каждень, каждень, каждень будем катать - фю-ю-ю!.. Нах Южберег! На море: купаться!.. Это паршивый, такой паршивый твой город: нет река!

Правда, здесь речка хоть и была, но такая узенькая и мелкая, почти пересыхающая летом, что купаться было негде. Но зато Эмма завела ванну и душ и, расположившись во втором этаже дома, как в привычном для нее цирке, в балки потолка в самой большой комнате приказала ввернуть крюки для своих трапеций. В этой же комнате, где как раз было много и света, поместил и Ваня свой мольберт, и неизвестно, почему это произошло: от сознания ли, что он в "своем доме", или причина была другая, только он принялся за брошенную было живопись с жаром, работал, как он сам говорил, "со сжатыми зубами" - и это в то время, как Эмма, тренируясь, вертелась на трапециях и заботливо тянула его к гирям.

Странная чета эта - Ваня и Эмма, - скоро заставила говорить о себе город. Ваня кончал реальное здесь, только жил не у отца, а в интернате, и его многие знали, а история с покупкой дома показалась всем очень загадочной и наводящей на размышления, иных на дешевые насмешки, а иных даже на грусть. Так, один из учителей Вани, педагог из новых, известный передовыми идеями, встретясь как-то с ним в писчебумажном магазине, куда он зашел за тюбиками кадмия, сказал громко, горестно и ясно порицающе:

- Рано... рано, батенька мой!.. рано сделались вы рантье!

И Ваня даже не нашел, что ему ответить, этому своему учителю, только поспешно с ним попрощался и вышел из магазина.

Но где с большим, искренним и нескрываемым любопытством следили за тем, что делалось в доме Вани, - это у его отца.

Марья Гавриловна, когда шла на базар за провизией, даже сознательно делала порядочный круг, только бы пройти мимо новокупленного дома Вани, и о том, как подвигался ремонт, и об Эмме, которую она видела очень близко, осмотрев ее, как женщина женщину, зорким и ревнивым взглядом, - она с большим оживлением рассказывала Сыромолотову; а когда Эмма наняла прислугу, пожилую и рябую бабу Настасью, Марья Гавриловна не замедлила познакомиться с ней, не сказав ей, кто она сама и где служит, - и узнала от нее, что хозяева ее - люди совсем пустые - артисты, - нынче здесь, завтра там, - что половина комнат у них пустая, даже не на что завести обстановку, какую надо, - хозяин полдня возится с гирями, - и, видно, силкой бог не обидел, - полдня малюет, хозяйка - немка, все качается в комнате на качелях.

И как своему бывшему учителю не угодил Ваня тем, что очень рано, по его мнению, "стал рантье", так и Марья Гавриловна никак не могла примириться с Эммой и, передавая о ней Сыромолотову, говорила решительно и скорбно:

- На-шел же такую!..

И чаще так, - не его виня, а ее:

- Напалась же на него такая!..

Но, к удивлению ее, старик только улыбался, когда слышал это, и однажды вечером, - уже в девятом часу, - попросил вдруг Марью Гавриловну, чтобы она показала ему, где дом его сына.

Однако Марья Гавриловна сразу застыдилась страшно:

- Ну что вы, Алексей Фомич!.. Как же это возможно, чтобы нам вдвоем на улице показаться... ночью!..

- Какая же ночь теперь?.. Вечер!.. - возразил Сыромолотов. - И почему же это невозможо?

- Да мало ли что говорить станут?.. Что это вы?

- А что же такое именно говорить станут? - захотел узнать Сыромолотов, но Марья Гавриловна уже выбежала из комнаты, как птица крыльями взмахнув руками.

Однако минуты через две была уже одета сама и ему принесла из прихожей пальто, шляпу и палку.

Это было действительно в первый раз за все три года, которые прожила у него Марья Гавриловна: Сыромолотов всегда выходил из дому один, - теперь же они чинно шли по деревянным мосткам по улицам, слабо освещенным фонарями, и Марья Гавриловна командовала: