Наталия Вико - Шизофрения

• Название: Шизофрения
• Автор: Наталия Вико
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-373-02305-4

Молодая женщина - успешный врач-психиатр пишет монографию о психозах, связанных с Древним Египтом. Чтобы понять природу этих психозов, приводящих к самоубийствам больных, возомнивших себя воплощениями древнеегипетских царей и цариц, она направляется в Египет.

Не имеющая аналогов в русской и зарубежной литературе внежанровая проза с захватывающим сюжетом, в котором переплелись приключения, мистика, история, политика, психология, философия, скрученные в тугую спираль, которая и составляет нашу жизнь.

---

— У тебя всегда со вкусом что-то было, — старушка строго посмотрела поверх очков и, наконец, села на диван, покрытый стареньким клетчатым пледом. — С детства. Помню, увидела в деревне корову, у которой разглядела несчастные глаза, и заявила, что не будешь есть мяса! Еще икру не ела. Говорила, что из нее рыбки могут… это, как его… вылупиться. Помнишь, — по ее лицу скользнула улыбка — всю банку икры этой… синей… тьфу, красной… в таз с водой выложила? И ждала, когда рыбки появятся? Ты всегда была сума…. сума…сбродкой! — выкрутилась маман. — Кстати, я надеюсь, у тебя хватит ума не жениться на подростке?

— Господи, каком подростке?! Ма-а-ам?.. — почти простонала Александра, попытавшись погладить мать по худенькому плечику.

— Да все ж с ума посходили! — старушка отдернула плечо. — Телевизор что ли не смотришь? Все старухи эстрадные женятся теперь на подростках. Лет на двадцать моложе. Одна вон дура белобрысая еще и родила от своего. Посмотрели бы на себя, коровы… всем понятно, что это — адольфы…тьфу… как их… аль…

— …альфонсы, — подсказала Александра.

— Ну, я и говорю, аль-фонсы! Слушай меня, не перебивай! А Блэр — молоде-ец! — протянула она с восхищением.

— Блэр? Почему молодец?

— Не испугался террористов. Они его с женой убить хотели, а он говорит: не боимся мы вас! В смысле — их. Ох, — мать тяжело вздохнула, — лучше бы Буша… Дурак дураком. Страна б спасибо сказала.

— Чья? — уточнила Александра. — Америка или Ирак?

— Наша — тоже! — решительно произнесла старушка и поднялась с дивана. — Все. Пойду на кухню чайник поставлю. И тебе — пора. А то скоро по телевизору передача начнется. Как ее там называют… «Под грефом секретно».

— Ты имеешь в виду «под грифом»? — попробовала уточнить Александра.

— Ты что? — снова возмутилась мама. — Гриф — это птица! — сказав это, для большей ясности она даже помахала руками. — А Греф, — задумалась, — студент-второгодник, который на каждом заседании этих… министров… будто зачет сдает по учебнику, который только ночью прочитал. Не до конца. Мямлит чего-то, мямлит. Да-а… Вступить все куда-то хочет. В какую-то организацию… торговую. Ох, Сталина на него нет… — сказав это, она решительно направилась в сторону кухни.

Старый, ставший слишком большим халатик грустно топорщился на спине…

Через час, приготовив матери обед и перемыв посуду, Александра села в машину, завела двигатель, но с места не тронулась. Сидела, откинув голову на подголовник. Вспомнилось, как давно, лет двадцать назад мама задумчиво сказала, глядя на свое отражение в зеркале: «Тяжело стареть. Во сне всегда вижу себя молодой и красивой. Как раньше. А красивой — стареть еще тяжелее».

У Александры защемило сердце, оттого, что вспомнила себя маленькой девочкой, той, которая однажды, пробудившись от страшного — самого страшного! — сна, примчалась посреди ночи к маме с криком: «Мамочка, миленькая, ну, скажи, скажи, что ты никогда не умрешь! Никогда! Ну, скажи! Мамочка! Миленькая…»

Быстрым движением смахнула вдруг навернувшиеся слезы и набрала номер на мобильнике.

— Мам!

— Алло! Кто это? Ты? Что случилось?!

— Да ничего. Просто… просто хотела сказать, что я очень-очень тебя люблю. Очень.

— Я знаю, милая… Ты у меня очень хорошая девочка… Но кругленькое больше не приноси.

* * *

До дома Александра доехала быстро, минут за двадцать, несмотря на пробку, уже нараставшую грозовой тучей у Триумфальной арки на Кутузовском. Номер с тремя буквами «А», прикрепленный на ее новую машину по звонку Кузи кому-то из милицейского начальства, позволял ехать даже по резервной полосе, пока еще свободной от вереницы надменных «дискотечных» машин с подлинными и фальшивыми мигалками, номерами с триколором, синими милицейскими, тремя буквами «А», «О», «С», неприлично-таинственными «ЕКХ», да и просто защищенных от необходимости соблюдать правила дорожного движения спецталонами, служебными удостоверениями и членством в разных общественных организациях при силовых и околосиловых структурах, пассажиры которых, в отличие от обычных граждан, всегда опаздывали. Утром — на ответственную службу, вечером — на заслуженный отдых. Но всегда по неотложным государственным или, как минимум, служебным делам, куда более важным, чем своевременный приезд машины скорой помощи к больному или доставка роженицы в роддом, не говоря уже о пожарах, к которым Москве со стародавних времен, как известно, не привыкать. Езда по правилам в общем потоке машин была для носителей власти и денег проявлением заурядности, а заурядными выглядеть они не хотели. Ни перед кем, в том числе, друг перед другом, точнее, недруг перед недругом.

Александру забавляли редкие и всегда почти бесплодные попытки некоторых безрассудных государственных мужей что-то административно реформировать в бюрократической системе, кого-то сократить, или в чем-то ограничить. Как в сказке, на месте отрубленной головы вырастали три новые. Ветряные мельницы, после очередной отчаянной атаки, небрежно стряхнув с мощных крыльев безрассудных смельчаков, продолжали невозмутимо крутиться, а государевых слуг и их приближенных становилось все больше: они плодились как раковые клетки вместе с должностными привилегиями, главными из которых, наряду с внешними атрибутами власти и избранности, была возможность распределять и ограничивать. Причем совершенно безнаказанно. Именно право «делить и не пущать» порождало неотвратимую денежную благодарность со стороны тех особо доверенных лиц, которым щедро перепадали государственные блага и возможности. Удобное для чиновников государство крепло день ото дня, вместе с ростом мировых цен на нефть и газ. Ну, а всегда неожиданные морозы и прочие природные и техногенные катаклизмы вызывали беспокойство разве что у членов корчившегося в предродовых муках сознательного гражданского общества, согревавших себя в вымерзающих многоэтажках горячащими сообщениями об очередном повышении стоимости коммунальных услуг, а заодно и горячительными напитками с подлинными и поддельными акцизными марками, а то и вовсе без таковых.

Загородный дом в престижном направлении в нескольких сотнях метров от МКАД, ставший в последнее время постоянным местом жительства Александры, достался ей по наследству от отца, ученого-оборонщика, который построил его в середине семидесятых на средства от Ленинской премии. Она родилась в этом доме, похожем на сказочный теремок, с резными наличниками и кованым флюгером-петушком на крыше. Многое внутри отец сделал своими руками в редкие свободные часы, получая удовольствие от смены деятельности. Разросшийся сад каждую весну радовал взрывом пышного бело-розового цветенья. Вишневые ветки укутывали окна спальни на втором этаже и дарили в июне сочные бордовые ягоды, до которых можно было дотянуться рукой прямо из окна. Осень, украшенная разноцветьем умирающей листвы, была здесь, в отличие от слякотной Москвы, не тягостной, а естественной сменой времени года. Зима радовала ослепительно-белым снегом и веселым гомоном соседских ребятишек, неутомимо спускавшихся с ледяной горки к пруду. Их прежде тихий дачный поселок в последние годы разросся помпезными постройками с бассейнами, теннисными кортами и домиками для охраны и прислуги, закрытыми высоченными бетонными оградами от посторонних глаз. Ей на калитку регулярно вешали записки и звонили какие-то люди, готовые купить участок с домом в любом состоянии за баснословные деньги. Александра решительно отказывалась даже тогда, когда были проблемы с финансами, не желая лишать себя воспоминаний и ощущений.

Мать после смерти отца, с которым прожила почти пятьдесят лет, сюда приезжала редко, постоянно находясь в увешанной старыми фотографиями городской квартире, чтобы «Егорушка не чувствовал себя одиноким». Отец — интеллигентный, неконфликтный человек, посвятивший всю жизнь любимой работе, скончался, как и жил, тихо, словно боялся побеспокоить близких. За день до смерти он, член партии, как оказалось, втихаря в младенчестве крещеный бабушкой — набожной супругой бывшего земского врача, — благодарно взглянув на дочь, причастился у священника, которого та привезла, следуя неожиданному для себя самой порыву. Мать — убежденная атеистка, так и «не поступившаяся принципами», и, в отличие от многих «верных ленинцев», которые как «в последний и решительный бой» бросились на строительство нового, точнее, старого капиталистического мира, не засунувшая подальше от сердца красную партийную корочку, молча вышла на кухню, чтобы не мешать последнему разговору отца с Богом…

После вступления в права наследства Александра попыталась было переоформить дом и земельный участок на себя, но столкнулась с настолько отлаженной процедурой выжимания денег, что, потратив пару дней в бесконечных очередях и выслушав бесчисленное количество отговорок и замечаний, со ссылками на десятки неизвестных ей нормативных документов и внутриведомственных инструкций, поняла, что не готова посвятить процедуре оформления всю оставшуюся жизнь. В равнодушных сереньких глазках бесполых существ, выглядывавших из-за стен должностных столов-крепостей, был один немой, но вполне понятный вопрос, ответ на который можно было дать только через доверенного посредника. Посредник у нее был только один — Кузя, которому она и позвонила с просьбой помочь. Тот очень обрадовался, потому что после размолвки она сама ему позвонила впервые. Сказал, пряча усмешку в голосе, что вопрос, хотя, конечно, и не простой, но он постарается что-нибудь придумать. Соврал, конечно, про сложности. Просто в гости напрашивался. Пришлось согласиться…