Сергей Сергеев-Ценский - Улыбки

• Название: Улыбки
• Автор: Сергей Сергеев-Ценский
• Жанр: История

---

- А дрофа большая? - несмело спрашивает одна. - Сколько фунтов?

- Дрофа-то? До полпуда бывает, - поспешно отвечает Тимофей и тут же вспоминает что-то: - С пятнадцатого июля на нее охота... Дрофа - она здесь зиму продолжает, только в стаях она зимой, в гуртах... Дрофу, ее бить надо в жару... Так, если градусов двадцать - двадцать пять - ни за что не подпустит, а вот тридцать два так, тридцать три, а сорок еще того лучше, вот когда она сидит, как гусыня, крылья распущены, и, значит, дремит. Свободно тогда на выстрел подползай - на семьдесят шагов подпустит... А стрепет - вот еще из ихней породы, - вот чутка птица, уж и чутка!.. Поведет глазком, - ать! - за-че-сал по стерне!.. Трудно его убить, стрепета...

Мы идем близко от берега, и над нами вьются и кричат какие-то очень цветистые, желтокрылые, синеголовые птицы. Летают они косяком; отбросятся в сторону и потом сразу вот уж опять здесь - повиснут в воздухе и кричат.

- Какие это? - наперебой спрашивают барышни.

- Это - пчелоеды, - отвечает Тимофей улыбаясь, - щуры-пчелоеды, пчелками питаются... Ден пять у нас тут потолкутся и в лет... Как перепел летит, так и щур, - в одно время... И ведь сюда назад как летят, тоже к одному времени подгоняют, - вот чудно!.. Сколько птиц летит, - у всякой свое время... На баркасе выедешь в перелет, вот весною, когда рыбу ловить далеко уходишь, - верст за десять стаи-то летят... Так, верите, несчастные такие, уморенные бывают, за баркас цапаются лапками, за борта-то... Возьмешь рукой, положишь - лежит, как неживая, и глазки закатит. Не го на живот, - прямо на бок ляжет и двошит. Привезешь их на берег - вот рады, вот защебетают чи-чи-чи-чи... Ах ты, господи! И как это малая такая тварь, а все она знает, куда ей лететь - все делает, как лучше не надо, - вот ведь! Значит, так уж дано им, чего и человек не поймет...

Тянутся в сторону Тимофея купцы. Они едят виноград, хрустя косточками, ничего не выплевывая и добросовестно все глотая, едят прямо с кисти, захватывая губами снизу по нескольку ягод, и на лицах у них блаженная усталость от сытости. У обоих фигуры широкие, сырые. В картузах, в плотных суконных тужурках и в сапогах под лак. Приехали, должно быть, скупать фрукты.

- Ивана Сковородку, кровельщика, знаете? - спрашивает меня Тимофей.

- Рыжий, что ли?.. Знаю, - вспоминаю я.

- Вот, вот, рыжий... Нет у нас больше такого охотника, как Иван Сковородка! Вот уж ходок! Безо всякой собака, без ничего, вышел это с вечера, задрал голову, как гусар, - по-дал-ся! Зайцев, например, если... и как он их найдет и где найдет, не двух, так одного он уж обязательно тащит... Нюхом одним жив... И где они лежат знает, и все, весь обиход ихний... удивление! Середь дня в жару, тогда заяц сонный, - он их чуть не руками, безо всякого ружья берет... Заяц - он спать здоровый; напасется за ночь и спит...

- Руками прямо? - переспрашивает один из купцов, участливо улыбаясь одними глазами.

- Прямо руками... Ну, палкой по голове для оглушения вдарит, потом заберет...

- А вы к рыбу ловите? - спрашивает другой, снимая зачем-то картуз с лысины...

- Как же! У нас сеть с зятем есть, крючья... Сейчас вот скумбрия пошла, султанка, - когда время есть, выедешь... Весной - белуга, а то камбала... Лобанов не ели? Вот рыба вкусна!.. Лобанов острогой ночью по камням бить, вот охота веселая... Мы ведь для этого лодку-плоскодонку справили, обращается ко мне Тимофей. - Назвали мы эту лодку "Гагара". Такая сердцеедка подлая: плывет, нос задрала - и ника-ких! Чуть веслом в какую сторону толкнешь, - по-вер-нулась вся сразу - точь-в-точь гагара: куда голова смотрит, там она и вся. В тихую погоду, да если ночь темная удовольствие!.. Лосось вот тоже или ерш морской... Крабов одних настволить сколько можно... Красная рыба, конечно, не попадет, а вот мелочь эта...

- Красная рыба - она живущая, - неожиданно вставляет один из купцов. Какие случаи бывают: стерлядь, например. Прирежут ее, конечно, как поймают, - шевелится; домой привезут за сколько там верст, - шевелится... Да ведь что! - на кусочки изрежут, так кусочки-то эти и те - можете представить шевелятся!..

- Ну да - живущая, - поддерживает другой. - Осетер вот тоже... Зимнее время его поймают, оглушают по голове, - на мороз... называется он тогда пылкого морозу - кость! На токарный станок клади... И сколько время в таком он виде лежит - и в лавках лежит и в вагонах едет, - зиму цельную... Товар! Все равно как брус дубовый!.. А в горячую воду его ежели, - что вы думаете? - ведь оживает, говорят: на немного хоть, на сколько-то минут, а оживает... Насколько это верно, не могу вам сказать в точности...

Начинает улыбаться студент-караим. Он улыбается не сразу, а толчками: выпустит на скуластое лицо кончик таящейся в нем улыбки и тут же спрячет, потом посмотрит на Тимофея, на купцов - и выпустит какую-то точную часть: четверть, треть, половину; но вот уже непобедимо, змейкой, ползет она из него вся, сколько есть в нем, во всю ширину лица - и скулы вливаются в поднятые щеки, и совсем узенькими щелками смотрят косо лежащие глаза.

Он пробует тихо голос, как пробуют бритву перед бритьем, и вдруг неожиданно рокочет молодым баском:

- А я-я-я влюблен в одни глаза!..

И так все время потом, пока мы едем, он улыбается, молчит, открыто и молодо смотрит на море, на высокие мачты яхты, на нас с Тимофеем, на барышень и татар, да вдруг как хватит сразу:

- А я-я-я... влюблен в одни глаза!..

И чувствуется, что это не просто мотив звучит в нем, - что он действительно влюблен в какие-то глаза, и только их видит сейчас и о них поет, а до всех нас нет ему никакого дела.

Барышни толкают друг друга, мягко жмутся друг к другу и тихонько фыркают в платки, а потом долго делают вид, что утирают пот.

Перс с чадрами наблюдает их, мечтательно вглядываясь в их лица, потом нечаянно вспоминает, что он - с чадрами, схватывает свою корзину, улыбается, широко раздвинув в стороны обе половины лоснящегося лица, ощеривая белые, лопаточками, зубы, и говорит протяжно:

- О-о бон марше! О-о бон марше, мадам! Л-лечебные, первый сорт!

Он ставит перед ними корзину и ловко выхватывает оттуда чадры: желтые, голубые, лиловые.

- Не нужно нам, - защищаются барышни, - лечебные!.. У вас тут все лечебное.

- Лечебные, первый сорт, - не смущается перс и все развивает свертки, и чадры летят на барышень разноцветным потоком, легкие, как воздух.

Барышни ничего не покупают, и он видит, что они не купят, но ему нравится стоять перед ними на корточках, смотреть снизу вверх в их улыбающиеся лица, подбрасывать перед ними чадры... Он уже говорит что-то о деньгах и душе:

- Менэ рази денга дорог?.. Це-це... менэ душа дорог!..

Говорит о родине:

- Кунжут есть, хылапок есть, а-апельцин есть, льимон есть, виноград есть, ячимень есть, рис есть... Перса - все есть!

Говорит об арабах:

- Араб лошади любит... Жырибец не любит, кобыл любит... Шесть тыщ туман* кобыл пылотитъ, це-це...

______________

* Туман - иранская монета.

На нем кавказская черкеска, чувяки; высокую смушковую шапку он сдвинул с мокрого лба на бритый затылок и все широко улыбается и говорит.

И у рабочих на носу палубы заяснело что-то. Не знаю, пошло ли это перекатною волной от Тимофея, или это прямо вылилось из солнца и запаха моря... Прежде там ели с хлебом мелкие, как яблоки, дыни, и какой-то пожилой, дюжий, с красным шрамом от переносья через всю левую щеку, пытал другого, чернявого, похожего на цыгана:

- Тебя как звать-то?

- Алексей звать, - отвечал чернявый.

- Какой Алексей-то? Алексеев много: Алексей человек божий, с гор потоки, а то Алексей митрополит, а то есть еще разные... Алексей, один он, что ли?.. В чье имя крещен? Когда память?

- Алексей, и все.

- Говорю, Алексей-то какой?

- Какой, какой... Чего пристал?.. Я этих делов не знаю.

- Ангела своего не знаешь?

- Мало бы что.

- Совсем ты, должно, не Алексей.

- А то кто же?

- Может - Иван... А может - Митрий... А может - татарин какой...

Теперь Алексей рассказывает что-то, и до меня доносится:

- Какой вереблюд: однокочий есть, а то, например, двукочий... Однокочий у нас в степи полтораста рублей стоит, двукочий - так, например, сто двадцать, сто с четвертной... Однокочий, он терпеливее: что на еду, что на работу, - на все способней; двукочий пожиже...

Густо разлеглись на своих мешках, повернули к солнцу лица и слушают.

Кувыркаются морские свиньи у самых бортов; потом видно, как они по три - по четыре в ряд, ныряя винтом, мчатся наперегонки с яхтой. Отстают, обгоняют. В кучке рабочих крики и хохот:

- Глянь! Глянь-кась! Вот черти гладкие, - глянь!.. Го-го-го!..

Надоело свиньям: отбросились в сторону и там играют всей стаей, притворно гоняясь одна за другой: подскочат, согнувшись в дугу, должно быть, посмотрят на яхту, подмигнут лукавым глазом и шлепнут в воду.

Гудок. "Титания" - такая большая, белая, плавная, а гудок у нее пронзительный, визгливый. Барышни затыкают уши и хохочут.

- Точно павлина кричит, - ухмыляется им Тимофей. - А то вот бакланы, как в стаи собьются, по утрам точь-в-точь так же кричат...