Ваграм Апресян - Время не ждёт

• Название: Время не ждёт
• Автор: Ваграм Апресян
• Издательство: Трудрезервиздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1952

Из предисловия:

«Повесть В. Апресяна «Время не ждет» рисует жизнь и кипучую творческую деятельность выдающегося русского ученого, изобретателя и активного участника революционного движения Александра Михайловича Игнатьева, отдавшего все свои силы и незаурядный талант на служение своей Родине и своему народу.»

---

Придя в лабораторию, Игнатьев встретил у дверей своего кабинета Рогозинского, одетого в летнее пальто с сильно оттянутыми карманами. Зная причину деформации карманов Владимира Александровича, Игнатьев улыбнулся ему, говоря:

— Вы мне как раз нужны, зайдем ко мне. Кабинет изобретателя представлял собой маленький музей инструментов его системы. На полках в строгом порядке лежали всевозможные образцы, созданные для обработки самых различных материалов. С каким-то особенным интересом Игнатьев рассматривал экспонаты своего «музея». Перебрав десятки экспонатов, он недовольно сказал:

— Маловато у нас опытов с твердыми сплавами, — и обратился к секретарю: — Позовите, пожалуйста, Богомолова, — и снова к Рогозинскому: — Надо больше, побольше лезвий из твердых сплавов. Как у вас дела?

Рогозинский выложил из карманов десятка три инструментов по камню — наконечников скарпелей, шпунтов, «рыбьих хвостов», бочардов, «коронок», дисковую пилу. У Игнатьева вытянулось лицо, и он спросил:

— Как же вы все это тащите в карманах? Здесь же полтонны металла.

Пришел Богомолов. Игнатьев сразу обратился к нему, извинившись перед Рогозинским:

— Валериан Иванович, есть срочное дело. Сегодня же попытайтесь найти в Москве пластинки твердых сплавов миллиметра в три-четыре — тоньше, к сожалению, не бывает — и немедленно приступите к изготовлению первых резцов-столбиков из стали и твердых сплавов. Запомните, — это не случайный эксперимент, а начало нашего будущего... А теперь слушаю вас, Владимир Александрович.

Инженер Рогозинский положил свои большие мозолистые руки на кучу инструментов и начал докладывать:

— Все они прошли испытания. Трест строительства набережных Москвы-реки очень доволен нашими скарпелями, бочардами, шпунтами. Все они по признанию каменщиков и инженеров треста показали эффект самозатачивания. Сейчас просят лабораторию заключить с трестом договор об увеличении поставок этих инструментов... Вы правы, Александр Михайлович, насчет твердых сплавов. На камне они изумительно оправдывают себя. Вот, взгляните на эту дисковую пилу. В лаборатории Академии архитектуры она распиливала гранит, мрамор, кирпич. Пила стала вдвое меньше своего первоначального диаметра, но, как видите, зубья сохранили свой угол острия. Утопленные в стальном диске, твердосплавные зубья великолепно обнажаются по мере износа.

Игнатьев взял пилу, повертел в руках, осмотрел зубья по всему кругу и по-мальчишески засиял, точно ему подарили редкую и занимательную игрушку.

— Прекрасный образец, Владимир Александрович, поздравляю вас, — сказал он и воскликнул воодушевленно. — О, а знаете, что Политехнический музей собирается организовать выставку новых станков и инструментов. Нашей лаборатории предоставляют большой стенд. Нужно, чтобы инструменты по камню занимали на стенде свое место, а эта пила и совершенно такая же новая пила должны красоваться там рядом. Пускай они мозолят глаза скептикам.

В контору вошел Бухман. Худое лицо его выражало нетерпение. Игнатьев спросил его:

— Что, Николай Александрович, тоже с хорошими вестями?

— И да и нет, — ответил Бухман, кладя на стол акты, подписанные лесорубами севера, их письма. — Вот, что нам пишут. Полтора-два миллиона топоров ежегодно выбрасываются как негодные. Их лезвия либо чересчур мягкие, либо слишком хрупкие, либо имеют трещины. Это недобрая весть. А добрая — в актах, где лесорубы отмечают, что наши трехслойные топоры показали эффект самозатачивания, правда, неполный. Обычный топор им приходится затачивать после обработки каждых 14 кубометров древесины, а трехслойные топоры — после 56 кубометров. Притом наши легче заточить, ввиду того что опорные слои лезвия мягкие, железные.

— Значит, стойкость лезвия повышена в четыре раза. Хорошо, но мало, — заметил Игнатьев.

— Институт механизации обработки древесины считает этот результат прекрасным и предлагает нам сотрудничество.

— Вот это замечательно!

— В письме лесорубы благодарят нас, просят дать побольше трехслойных топоров. Они говорят, что сами начнут ходатайствовать о массовом заводском производстве наших топоров, — закончил Бухман.

— Это было бы чудесно!

У великого друга

Часто Александр Михайлович приходил в отчаяние от недостатка времени. Он «погряз» в больших и малых делах будней, особенно в малых, «заедавших» жизнь, отнимавших часто самое лучшее, что было в человеке, обескрыливавших мысль. На творческую работу за сутки не оставалось иногда и часа, а между тем, чем больше Игнатьев погружался в водоворот неотложных дел, тем бешенее и незаметнее летели дни, недели, месяцы. Расширялись связи с предприятиями, институтами, трестами, росло число договоров, заказов, росли заботы о снабжении, финансировании лаборатории, усложнялись работы и ко всему этому добавлялась связывающая по рукам и ногам теснота помещения. Лаборатория, в сущности, превратилась в маленькое предприятие, производящее целый ассортимент массовой продукции, а развернуться было негде.

И вот Анатолий Петрович пришел на выручку, сдержав свое слово. Он стал заместителем Игнатьева, его правой рукой, фактическим директором лаборатории, взвалив на свои плечи все организационные, административные и хозяйственные вопросы. И повел Белоцерковец эти дела энергично, мастерски, во всем быстро наладив порядок, который был слабой стороной его друга-изобретателя. Александр Михайлович облегченно вздохнул и жадно взялся за отложенные творческие дела.

В августе лабораторию посетил Алексей Максимович. Он осмотрел тесное помещение и недовольно нахмурился.

Игнатьев, словно оправдываясь перед гостем, объяснил причину тесноты ростом лаборатории:

— Видите ли, одежка стала не по мерке. Горький улыбнулся, спросил:

— И это объяснение вполне утешает вас?

— Нет, но мы не теряем надежды на лучшее. Коллегия Главстанкомаша постановила строить нам завод, но лабораторию передали в ведение Станкоинструментального главка, начальство которого не милует нас...

— И тормозит дело?

— Не затормозит, — ответил Игнатьев, боясь, что Горький опять начнет хлопотать о его делах. — У меня есть энергичный помощник, Анатолий Петрович, он пробьет бюрократическую твердыню Главка... А вот и он!

Горький увидел высокого седого человека, идущего к ним широким, размашистым шагом. Игнатьев представил ему Белоцерковца...

Спустя недели две Алексей Максимович позвонил Игнатьеву и попросил заехать к нему домой на Малую-Никитскую.

Изобретатель застал писателя в рабочем кабинете за огромным высоким письменным столом, поздоровался и улыбнулся как-то загадочно.

— Чему вы улыбаетесь? — спросил Алексей Максимович.

— Тому, что если бы меня посадили за ваш стол, то я бы был похож на ученика первого класса за партой выпускника.

Горький расправил худые плечи, показал дымящейся папиросой в сторону и сказал:

— А в той комнате для вас есть подходящий стол и все условия для работы.

— Что?

— Не поняли? — спросил Алексей Максимович, вставая. — Я тоже не понимаю вас, Александр Михайлович. Мастерская ваша в тесноте, а вы сами, оказывается, совсем бездомный. Что это значит? Живете в гостинице, а между тем, достаточно было вам слово молвить, и получили бы квартиру или комнату.

— Знаю. Не до этого было, да и просить самому, Алексей Максимович, было как-то неудобно.

— Излишняя застенчивость... Я вас пригласил отчасти за тем, чтобы сообщить о моем отъезде на лечение. — Горький потушил папиросу о пепельницу и добавил: — Еду надолго, а посему предлагаю вам жить в моей квартире.

Игнатьев опешил от неожиданности, начал благодарить Горького, отказываясь от предложения. Он уже опять ругал себя за то, что против своей воли — уже который раз — причиняет Алексею Максимовичу хлопоты. Горький выслушал изобретателя с выражением нетерпения на лице и, как всегда, настоял на своем. Затем он поправил на столе стопку чьей-то рукописи, многозначительно улыбнулся Игнатьеву, шевеля усами.

— Изобретатели — народ ловкий в открытии тайн науки, — упирая на «о», сказал Горький, — но не очень догадливы они насчет тайн души человека.

— Это уже ваша область, — заметил Игнатьев.

— А все же вы не догадались о наличии у меня более важной новости для вас, нежели та, о которой я вам сообщил?

— Какая же еще новость может быть важнее и огорчительнее для меня, чем сообщение о вашем длительном отъезде... — Игнатьев хотел было добавить еще — «и об ухудшении вашего здоровья», но воздержался.

Алексей Максимович усмехнулся с оттенком той доброй, снисходительной иронии, с какой взрослые подтрунивают над недогадливостью маленьких и, дразня любопытство Александра Михайловича, сказал:

— А вы попробуйте, угадайте.

— Не могу, никак не могу, — ответил Игнатьев, подумав.

— На днях я встретился со Сталиным и говорил между прочим о вас... — начал Горький.