Лев Самойлов - Пароль — Родина

• Название: Пароль — Родина
• Автор: Лев Самойлов
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1973

В основе повести — подлинные события, происходившие в дни Великой Отечественной войны осенью 1941 года в лесах Подмосковья. О славных боевых делах партизан Угодско-Заводского района, руководимых М. Гурьяновым и В. Карасевым, и отряда особого назначения под командованием капитана В. Жабо, рассказывает эта книга.

В настоящее издание внесены необходимые уточнения и дополнения, более полно раскрывающие образы партизан и подпольщиков и их героические дела.

---

Маруся молча слушала рассказ Кати. Глядя на ее не по-детски серьезное лицо, на ее настороженные глаза, она испытывала горькое чувство боли и обиды и за Катю, и за ее сверстников, и за всех этих простых, хороших людей, ставших ей особенно близкими в дни войны. Терпеливо, затаив тоску и ненависть, ждали они, когда придет освобождение от фашистского гнета.

Время клонилось к полудню. В воздухе заметно потеплело. Плотная облачная пелена уходила на запад, открывая голубое небо. Снег, выпавший за ночь, растаял и только кое-где возле заборов еще виднелся — рыхлый, сероватый, грязный.

Опять, как и в первый раз, стали попадаться навстречу немецкие солдаты. Они шли, громко разговаривая, аккуратно обходя лужи, и каждый раз Коньковой и Кате приходилось сторониться и уступать им дорогу.

Возле крыльца небольшого одноэтажного дома, прикрыв ладонью, как козырьком, глаза, стояла женщина, и во всей ее фигуре, в выражении лица явственно проступала тревога.

— Вот тетя Нина, — проговорила Катя и потянулась к ведру, которое несла Конькова. — Это к вам, тетя.

Женщина поспешила навстречу. Она ласково, медленно погладила Катю по спутавшимся волосенкам и с удивлением взглянула на Конькову. Вид незнакомой молодой женщины, кажется, смутил и обеспокоил ее. «Кто такая, откуда?» — безмолвно спрашивал ее взгляд.

— Здравствуйте, Нина Фоминична, — негромко сказала Маруся. Она поставила ведро с водой на землю и протянула руку.

— Здравствуйте, — также негромко, неуверенно ответила Токарева и вопросительно посмотрела на Катю, как бы спрашивая: откуда взялась эта незнакомая женщина, кого ты привела с собой?

— Пусть Катюша отнесет воду, — попросила Маруся и, когда девочка ушла в соседний дом, быстро проговорила, глядя открыто прямо в лицо Токаревой: — Я от Ивана Яковлевича, вашего мужа. Из леса. Вот вам и весточка от него.

Как бы невзначай оглядевшись по сторонам, разведчица вытащила из кармана цветной носовой платок и протянула его Нине Фоминичне.

— Да, его платок, Ванюшин, — обрадованно произнесла Нина. Лицо ее побледнело. Любовно, бережно приняла она из рук девушки платок. В памяти женщины с удивительной четкостью встала сцена расставания с мужем, последние минуты пребывания его в Угодском Заводе. Уже все было оговорено, все слова сказаны, все слезы выплаканы.

— Родной мой, — шептали побелевшие губы, когда с трудом оторвавшись от жены, Токарев повернулся, чтобы идти в лес.

А секундой позже Нина Фоминична вспомнила, что забыла на комоде стираные носовые платки. Опрометью кинулась она в дом, схватила приготовленные платки и побежала догонять мужа. Один из платков, особенно яркий и цветистый, заметил шагавший рядом с Токаревым Гурьянов.

— Вот что, Нина, — негромко сказал он, попридержав ее за локоть. — Если к вам заглянет кто из нашего партизанского отряда, всякое может случиться, запомните, наш человек обязательно принесет и покажет вам этот платок. Только тогда доверьтесь ему и помогите. А не покажет платка, так и знайте: пришел чужак, а может, и похуже, сукин сын или предатель.

— Понимаю, Михаил Алексеевич, — чуть слышно, не вдумываясь в смысл только что сказанных ей слов, ответила Токарева. Она безотрывно смотрела вслед уходящему мужу.

— Вот и хорошо, что понимаешь, — улыбнулся Гурьянов и снова посоветовал: — В селе держись тихо, осторожно. А если невмоготу станет, забеги к Зое Исаевой, потолкуй о том, о сем, глядишь, и полегчает на душе… Насчет платка не забудь.

Тогда этот наказ председателя Нина Фоминична выслушала не очень внимательно — волновалась, плакала… Но сейчас она вспомнила его отчетливо, предельно ясно.

Справившись с волнением, Нина уже спокойнее сказала:

— В дом к нам никак нельзя идти. Людей у нас больно много. Разговоры, расспросы пойдут: откуда вы, кто такая?

— Как же быть? Нам поговорить надо, а здесь неудобно, — тихо спросила Маруся.

— Пойдем к бабке, к Степаниде. Она одна. Правда, есть у нее жилец, немец, офицер, но он не то к начальству, не то куда в штаб уехал.

Маленький полутемный сарайчик, куда перебралась на житье старая Степанида, когда ее дом занял немецкий офицер, был сверху донизу увешан и заставлен иконами и образами. Самой Степаниде недужилось. Она лежала на поломанной раскладушке, сухонькая, с маленьким морщинистым лицом.

Два внука Степаниды находились в действующей Красной Армии, племянник Иван, муж Нины, был в отряде Карасева. Все сведения об Иване тщательно скрывали и родственники, и соседи. Ненависть фашистов к партизанам была так велика, что каждый житель Угодского Завода, чей муж, брат, сын вел с захватчиками партизанскую войну, находился под непосредственной угрозой ареста, пыток, расстрела, повешения.

Больная старушка спала, когда женщины пришли к ней, и Нина не стала ее тревожить.

— Садитесь, отдыхайте, — пригласила она гостью. — Если бы не платок мужнин, ни за что вас не признала бы… Якова Кондратьевича Исаева знаете? — вдруг спросила Нина.

— Дядю Яшу? Того, что с бородой?

— Эта он, наверно, сейчас зарос, а раньше был без бороды… Да, так я вот к чему. Жена Исаева, Зоя, мне открылась: к ней тоже недавно приходила старенькая учительница, Евдокия Давыдовна Товаровская. Так с ней Зоя и говорить не захотела: иди, мол, своей дорогой. А как учительница вынула салфеточку Зоину, что своему Якову дала в лес, тогда Зоя и признала ее от наших, значит. Вы часом эту Товаровскую не знаете?

— Нет, Нина, не знаю. Я ведь среди угодских новенькая… Москвичка… Только насчет нашей встречи молчите, да и Зою предупредите. Если уж секретничать, то только вдвоем.

— Знаю, знаю… Нам Михаил Алексеевич Гурьянов разрешил. Я ж и говорю, если бы не платок мой… Можно мне вам вопрос задать?

— Если короткий — спрашивайте.

— Как та учительша от Зои ушла, наутро, слышим, стрельба, фрицы мечутся, как угорелые, в конец села бегут к лесу. Слушок прошел, что там ихнюю какую-то машину сожгли да постреляли кого-то. Эта не наши, угодские, весточку подавали?

— Не знаю, Нина, дело, военное. Скажу одно: все, кто против фашистов воюют, — наши.

— Это правильно. Вот и вы, молоденькая такая, вам бы гулять да песни петь, а вы… Ну, простите, что заговорила. Еще только один, самый последний вопрос. Как там наши? Здесь говорят, что уже всему конец, в Москве немцы. Правда?

Эта мысль, видимо, больше всего волновала Нину, и Маруся, как могла, постаралась успокоить и утешить ее. Она рассказала о больших и трудных боях под Москвой, о том, что немецкая армия остановлена и очень скоро проклятый фашист покатится назад.

Конькова говорила так уверенно, так горячо, что светлело лицо Токаревой, веселели ее усталые, скорбные глаза… Видно было, что она готова слушать и слушать Марусю часами, но каждая минута грозила обернуться неожиданностью, бедою.

Коротко и деловито Конькова изложила партизанской связной цель своего прихода в Угодский Завод. Нужны сведения, сведения, сведения…

И Нина, быстро поняв, что требуется от нее, обстоятельно рассказала Марусе все, что знала. С ее слов выходило, что в поселке размещен какой-то, кажется, немецкий штаб, в котором работает много офицеров. Сам штаб помещается в райисполкоме, а в школе, кажется, живет генерал или полковник со своими помощниками. Под разные канцелярии заняты самые лучшие здания села. Что это за канцелярии, никто не знает, но кое-что Токарева приметила: в здании райкома партии похоже оборудовано офицерское общежитие; в палатах больницы и в аптеке разместились гестаповцы, или, как их здесь называют, полевые жандармы; на почте теперь штабной узел связи — там живут немецкие телефонисты и туда же привозят в мешках посылки для солдат охраны. В Угодском всегда стоят четыре танка, но они под вечер часто уходят и ездят взад-вперед по дорогам, идущим в село.

И еще одну важную деталь сообщила Токарева, почти в каждом доме на чердаках немцы поставили пулеметы и, таким образом, могут простреливать улицы. Нина сама видела пулеметы у книжного магазина, что против здания райисполкома, а также возле моста и бани.

— Поимей в виду, — шептала Нина, — в леспромхозе — склад с фрицевским обмундированием и ящики с патронами и гранатами, а позади склада уйма бочек с бензином.

— Где размещаются солдаты? — спросила Маруся.

— В Доме культуры. А офицерье в сберкассе и других зданиях.

Нина подтвердила также сведения, добытые Коньковой вчера, во время первого посещения Угодского Завода, о том, что работа в канцеляриях штаба прекращается не раньше двенадцати ночи, а жителям с наступлением темноты выходить из домов запрещено. Формально отбой дается в одиннадцать часов, но еще не меньше часа офицеры сидят в штабе, а по поселку всю ночь ходят патрули. Эти патрули проверяют дежурные офицеры, а чаще всего комендант Ризер.

— Этот лютует, как бешеная собака, — со злостью сказала Токарева. — Чуть что — хлещет жителей плеткой. Везде ходит, вынюхивает, выспрашивает. Его все боятся, даже сами немцы. Позавчера, говорят, застрелил двух пленных и обещал поставить столбы для виселицы.