Иннокентий Сергеев - Одна и та же (Единственная)

• Название: Одна и та же (Единственная)
• Автор: Иннокентий Сергеев
• Жанр: Научная Фантастика

---

. . .

Свечи, которые мы зажигаем - огоньки лампад во тьме северной ночи. Праздник - это всегда чьи-нибудь похороны или чьи-нибудь поминки. Пассажиры поезда, случайные попутчики, в одно мгновение станут соучастниками убийства, если кто-нибудь бросится под колёса на рельсы. И неважно, почему он поступил так, и чья в том вина, и может ли вина, как и горе, быть общей. И неважно, назвать ли это случаем или судьбой. Есть люди, которые верят в случай, и есть люди, которые верят в судьбу, а я пою за них всех, и сам уже не знаю, как именно думаю я. У меня нет принципов и, наверное, нет убеждений. И может быть, нет меня самого, и только эти трепетные огоньки свечей во тьме космической ночи. Я неподсуден - ведь не может быть судим новорождённый, и тем более тот, кто ещё не успел родиться. Да и кто мы такие, чтобы предъявлять друг другу счёты - соучастники общей беды, пассажиры одного поезда, и рельсы под ним залиты кровью, и со дна тёмной воды проступают лица, и зажигаются огоньки свечей. Один умный человек, подсевший однажды за мой столик, посмеялся над этими мыслями и объяснил всё лучше. Он объяснил мне, в чём именно я не прав, а я не успел даже произнести ни слова. Он знал всё наперёд и, увидев, что я собираюсь что-то сказать, усмехнулся мне горестно и сказал: "Не нужно". И всё объяснил, но я был пьян и не запомнил его объяснений, и не знаю теперь, должен ли я придумывать новые или попытаться вспомнить то, что сказал мне он. Я снова не знаю, кто я - несчастный безумец, бросившийся под колёса их поезда, или поезд, случайно соединивший их судьбы. И случайно ли это. Я намеренно доступен и неженат, всё прочее происходит спонтанно. Может быть, я давно уже мог стать богатым. Я трезвею только для того чтобы снова напиться. Но сегодня я подумал вот о чём: если бы я не был пьян, разве могли бы они, и разве стали бы они рассказывать мне всё это,- каждый свою историю,в равной степени надеясь на то, что я забуду всё это ещё раньше, чем наступит утро, и на то, что я сделаю из этого свою лучшую, или просто ещё одну, песню. Я не выбираю публику, это она меня выбирает. Кто кого приведёт, и кто окажется вместе в этом поезде, и о ком будет моя новая песня, и будет ли она вообще. Но если меня нет, то кого же они пришли слушать? Неужели себя самих или друг друга? Всё это мысли, и каждый раз не мои - всегда найдётся кто-то, кто сможет доказать свой приоритет, и даже мёртвые встают ради этого из могилы. И повторяют истории, которые я слышал вчера. И я пишу новые песни. Повторяться могут даже те, кого нет вовсе. Кто ещё не родился, потому что это неправда, будто ты умерла, потому что я не верю и не хочу, и никогда не поверю в это! Смешивая свою кровь со всей этой кровью, быть одним из них, соучастником, пусть даже невольным, это всё же не так страшно как быть одиноким безумцем, бросившимся на рельсы под колёса их поезда. И сделать весь мир соучастником своего самоубийства. И своих детей, которые могли бы родиться, и всех тех женщин, которые ждут и ещё будут ждать меня, когда, перегруженный алкоголем, я буду даже не в состоянии запомнить их лица и имена и буду только что-то нечленораздельно мычать. Пролить первую кровь. Быть Авель, а значит, и Каин, потому что всякое действие, совершаемое двумя, обоюдно. Помнишь ли ты о том, что такое страх, знаешь ли ты об этом? Можешь ли ты вообще что-нибудь знать? Я перестал чувствовать страх - алкоголь притупляет чувства,- и знаю только, что он должен быть - так, видя таблички на месте обезвреженных мин, знают, что они здесь были. И когда все забудут, их поставят снова на тех же самых местах.

Вот уже кто-то новый идёт к моему столику. Мой собственный голос всегда был чем-то лишним в моей жизни.

. . .

Подменить себя кем-то другим и остаться за кадром - значит ли это изменить мир? Подменить себя кем-то, кто не задаёт вопросов или заранее знает ответ на любой вопрос и задаёт их только для развлечения, и при этом тихо смеётся. Можно изменить возраст, причёску и цвет глаз, срезать отпечатки пальцев и уехать в другую страну, и всё поменять там, чтобы было как дома, и тогда, чем лучше это получится, тем больше будет обман. Засветить в кинокамере плёнку и навсегда остаться за кадром собственной жизни. Есть много способов стать своим человеком среди слабоумных, и стоит ли загонять себя в тупик бессмысленными вопросами? Стоит ли вообще делать то, что бессмысленно? И стоит ли искать в этом смысл? Если бы кто-то взялся ответить на все эти вопросы, он не успел бы начать, как я перестал бы слушать - так далеко всё это от того, что нужно тебе. Хотя я не знаю, что тебе нужно - может быть, тебе нужно, чтобы всё повторялось вот так, ночь за ночью, и ничто не менялось, и ты могла бы продолжать не рождаться. И я бы мог продолжать делать вид, что я - это кто-то другой, тот, кто заранее знает ответ на любой вопрос и беззвучно смеётся. Вот он бежит куда-то вдаль по росистой траве в лунном свете холмов, вот он сидит на полу, прижавшись спиной к горячей батарее теплоцентрали, вот он сосёт палец своей правой руки, а потом достаёт его изо рта и, подмигнув своему пупку, невидимому для посторонних глаз под пижамой, весело смеётся, смеётся, смеётся... Как много вы, женщины, родили людей, которые понимают меня лучше меня самого! По их словам выходит, что моё место было занято ещё прежде, чем я родился, и мои вопросы - это не более чем жалкие попытки выдумать оригинальность там, где её быть не может. Значит ли это, что ничто и никогда не изменится, как ты этого хочешь? И хочешь ли ты этого? Если всех людей, населяющих эту планету, соединить в одном человеке, этот человек был бы безумен. Если всех, кто учил меня быть другим, собрать в одном баре, они устроили бы мордобой не хуже того, что я видел вчера. Вот и выходит, что нельзя соединить вопрос и ответ, меня и того, другого, кто восстанавливает меня по памяти где-то в другой стране, в другом времени, и может быть, даже говорит на другом языке. И пьёт что-нибудь совсем другое. А вокруг кружатся в танце девушки с волосами до пола, они босиком и что-то так тихо да так ладно поют. А рыбаки варят уху, и пахнет свежими опилками смолистой сосны и чем-то ещё - луговыми цветами, любимой женщиной или рыбой. Собаки знают об этом лучше, но не ответят, сколько ни спрашивай, потому что не умеют читать, то есть нет, говорить - ни по-русски, ни по-китайски, ни на каком другом из человеческих языков. И бесполезно прикармливать их в надежде на встречную откровенность. И вообще, бесполезно представлять что-либо иным, нежели оно есть. И спрашивать себя о том, какое оно на самом деле. И прятаться. И заявлять о себе. И пить в надежде когда-нибудь протрезветь, чтобы наконец напиться как следует. Все врут, а те, кто не врут, любят меня ещё меньше. Когда-то я хотел стать звездой, но мне объяснили, что свет от звёзд доходит до нас за миллион лет, поэтому нельзя стать звездой, ведь звёзды уже давно погасли, просто мы этого пока не знаем. Я всегда оказывался слишком умным для того чтобы ставить перед собой глупые цели, и поэтому мне всю жизнь приходится работать на дураков. В конечном итоге мне приходится работать на тех, кем я никогда не был, не стану и не хотел бы стать. Значит ли это, что я морочу голову этим людям? Я как тот мальчик, который всё ищет дырку, куда вставить свой пальчик,не поймите меня превратно,- чтобы спасти мир. Один мальчик строит плотину, а другой пытается её спасти. Девочки в это время играют в песочнице. Завтра они наверстают упущенное, и тогда мальчикам придётся туго. Женщины высасывают из меня все деньги и всю кровь, а алкоголь разрушает печень. Так пишут в авторитетных журналах. Но ведь я сам выбрал быть невидимым и доступным - почти любой может сделать так, чтобы я заболел, просто заболев и сообщив мне об этом. Когда-нибудь кто-нибудь заразит меня ненавистью к таким как я, и мне не останется ничего другого как просто покончить со всем этим, перерезав артерии в ванне. Себе, потому что нет никого другого, сколько бы я ни придумывал способов подменить им себя. И если отключат горячую воду, мне будет холодно в этой ванне, а если отключат и свет, я не смогу слушать при этом музыку. Зависеть от такого количества не зависящих от нас обстоятельств и мнить себя свободными - не это ли величайшая глупость наших дней? Наших, но не моих, и пусть мне четырнадцать раз докажут, что это одно и то же, я буду стоять на своём, потому что если всё бессмысленно, то всё равно, с чего начинать и когда перестать слушать, потому что нельзя заменить того, кого нет. Потому что иначе они не платили бы за мою водку. Если бы всё было иначе.

. . .

Девчонки-попрыгуньи в узких коротких юбчонках жмутся к столикам, где есть хорошие сигареты и мужчины, которые эти сигареты курят. Они спрашивают меня, почему я не куплю машину - тогда бы мы могли покататься, и они остались бы со мной дольше, чем длится этот бесцельный обмен фразами, пока они крутят по сторонам головами. И я даже не знаю, какие у них ноги - они прячут их под столом, а стоит нырнуть туда с головой, как становится пусто. Тайны не хотят раскрываться бесплатно. А я не хочу платить. Не потому что мне жалко денег, и даже не потому что у меня их нет,иногда они у меня бывают,- а просто из упрямства. Впрочем, когда у меня есть деньги, я люблю покупать на них всё, что мне нравится, не особенно вникая, можно ли получить то же самое задаром. Потому-то у меня никогда и нет денег. И они ещё спрашивают, почему я до сих пор не купил машину, квартиру, или хотя бы комнату, и с оттенком презрительного разочарования вспархивают и легко перелетают за другой столик, кажется, вовсе не используя для этого свои ноги, которые я так и не успел увидеть. Но случаются и такие, что раздвигают их без лишних слов и не выставляя условий, но их лица ни о чём не говорят уже наутро, и вряд ли тебе это нравится. И вообще, я не люблю женских историй. Они всегда начинаются с одного и того же и заканчиваются неизбежным как похмелье выводом, что все мужики козлы; после этого они с театральной надеждой заглядывают тебе в глаза и, картинно погасив сигарету, спрашивают или без слов вопрошают глазами: "Надеюсь, ты не такой?" Если бы даже они хотели от меня, чтобы я перестал быть мужчиной, то и тогда я дал бы им больше, чем они смогли бы вместить, но каждый раз всё банально сводится к денежному интересу. Однажды,- это было сегодня,- я попросил одну из этих девушек станцевать передо мной на столике - так захотелось мне увидеть её ноги,- она обиделась и надула губы, а её подруга согласилась и стала танцевать, а я, малодушно побоявшись её обидеть, промолчал о том, что её ноги мне вовсе не интересны. Короче, шоу не получилось, шоумен оказался бабой. А вчера какая-то девушка сообщила мне, что убежала из дома, и спрашивала, что ей теперь делать, а я, потеряв нить её мысли, только тупо кивал и, кажется, пытался шутить. Если бы они только знали, как каждый новый вечер они похожи одна на другую, то может быть, хоть тогда, хоть одна из них попыталась бы придумать что-нибудь другое. Или просто показала бы мне ноги. Потому что мне нужны твои ноги. Потому что у тебя нет никакой истории, а я ненавижу женские истории. Потому что тебя ещё нет вовсе. Потому что ты можешь быть только совершенством или не быть совсем, и не можешь возникнуть наполовину. Вот потому-то тебя всё ещё нет. И может быть, никогда не будет. Но ведь и я не знаю, как долго ещё я буду просиживать за этим столиком, и не похожа ли моя история на истории всех тех, кто сидел за этим столиком до меня, и будет сидеть после. Впрочем, есть странные случаи. Я знаю совсем молоденькую девушку,кажется, она ещё учится в школе,- которая живёт со стариком, и он даже не платит ей за это. Я знаю поэта, которого всё ещё посещает муза, хотя он давно уже не в состоянии определить, какого она пола. Есть странные случаи и не похожие на другие истории. Но рано или поздно подсядет кто-нибудь и, стрельнув сигарету или угостив выпивкой, или просто подсев, безо всяких формальностей и вступительных слов расскажет точно такую же историю. Может быть, с другими именами и в других декорациях. И когда они сменят эту дрянь на стенах, ведь на это невозможно смотреть! Я несколько раз просил об этом и больше ничего не говорю, чтобы лишний раз не повторяться. Я для них не указ. Ведь это только я думаю, что я прав, ведь только я чувствую, что мне плохо. А я для них я просто сегодня ещё недостаточно пьян. Всегда чего-нибудь недостаточно или чего-нибудь слишком. Или и то, и другое. И однажды становится наплевать. А ноги... Ну что ноги. Ноги как ноги. Женские ноги. Красивые ноги. Очень удобное слово - "красиво" - ничего по существу не означая, оно услужливо предоставляет исчерпывающее описание. Достаточно сказать: "Красивая женщина",- и уже не нужно ничего добавлять. Красивая фигура. Красивые ноги. И вроде бы, этим всё сказано. Если бы я умел исчезать сразу же после того, как мне становится нечего больше сказать, я бы не слышал такого количества одинаковых слов и не видел всего этого однообразия. Или хотя бы уметь вовремя перестать слушать. Если бы слово "вовремя" значило больше, чем слово "красиво". Вовремя сделать то и это, вовремя не делать ничего, вовремя перестать или начать, вовремя погасить свет, чтобы избавить себя от неизбежного как алкоголь вывода, что и на этот раз всё будет так, как всегда, и всё повторяется, и ничто не изменилось. И тебя снова нет... Хотя, кажется, теперь я знаю, какие у тебя будут ноги. И пора уходить или хотя бы перестать думать, чтобы опять не забыть, как это однажды, когда-нибудь, будет. И не начать повторяться снова.