Борис Закович - Дождь идет над Сеной

• Название: Дождь идет над Сеной
• Автор: Борис Закович
• Издательство: Альбатрос
• Жанр: Поэзия
• Год: 1984

Борис Закович (1907–1995) — поэт «первой волны» русской эмиграции, близкий к кругу «парижской ноты».

Печатался в «Числах», «Воле России», «Сборнике стихов» (изд. Союза молодых поэтов и писателей), в «Журнале Содружества», альманахе «Круг», в сборнике «Встреча», в «Русских записках», «Новоселье». Его стихи включены в эмигрантские антологии: «Якорь» (1936), «Эстафета» (1948) и «На Западе» (1953).

Был знаком со многими знаковыми фигурами Русского Зарубежья. В частности: с Б. Поплавским, Г. Адамовичем, Д. Мережковским, А. Гингером, Л. Червинской, Ю. Терапиано и многими другими.

Данное электронное издание — полная копия единственной книги стихов Б. Заковича «Дождь идет над Сеной» (Париж: Альбатрос, 1984).

---

«Мы играли в карты до утра…»

А. Гингеру

Мы играли в карты до утра,
Даже ничего не проиграли,
Только постарели да устали,
Только поумнели со вчера

И никто не видел, как домой
Мы пошли пустынной слободою,
Примирясь с усталостью, с зимой
И с давно проигранной судьбою

И как долго, долго на рассвет,
Расставаясь, молча мы глядели,
Точно жизни не было и нет,
Точно жизнь пустой, минутный бред
Перед сном, нас ждущим в самом деле.

«Наша фауна и флора…»

Наша фауна и флора,
Зимний город, фонари,
Карты, ночь, вино и скоро
Отблеск мертвенной зари.

Что же делать? Бога нету,
Ну, помолимся Ему.
Денег нету, Бога нету.
Ну, поговорим об этом,

Ну…

«Был он пьян и потому…»

Был он пьян и потому
Резал правду лихо.
Надзиратели к нему
Подходили тихо.

Вдруг напали под луной
Разом — хвать за плечи,
Чтоб затих трезвон больной.
Незаконной речи.

Раз по шее, два и три…
Поминай уставы,
Пьяных истин не твори.
Истины — неправы!

Правы ноги, сапоги,
Пуговицы, дула.
Ночь дослушала шаги
И опять уснула.

«Пошел гулять; домой не возвратился…»

Пошел гулять; домой не возвратился,
Быть может, помер иль сошел с ума.
И некто овдовевший поселился
В его жилище, скучном, как тюрьма.

И так похож был обитатель новый
На прежнего, что выжил из ума,
Усами, лбом, повадками, что снова
Он стал бродить у берега речного,
Крутого и опасного весьма.

«Кто думать смел? Жду слова: кто здесь думал?..»

Кто думать смел? Жду слова: кто здесь думал?
Ответа нет… Стук сердца… Тишина.
Чтоб выжить под начальником угрюмым,
Работай, спи, не мешкай у окна.

Знай, от Петра Великого доныне
Начальник прав: он думает за всех.
А люди что? Людишки! Без веселья
Они начальству служат для потех.

«Через тысячи лет на земле…»

Через тысячи лет на земле
Ресторанов не будет ночных.
И бесед о любви, о луне,
Слов привета и слов ледяных.

И не будет ночных поездов,
Утешений терпким вином,
Первых встреч и первых разлук
И твоих, меня перед сном
В поздний час ласкающих рук.

«Туманный день. Ненастье за окном…»

Туманный день. Ненастье за окном.
В квартире темень, шепоты, раздумья.
Идут часы. Супруги ни о чем
Не говорят. Им скучно до безумья.

Они молчат. Они живыми были,
Но вот, живьем, свершив законный брак,

Они в квартире скучной жили так,
Так много лет, что чувства их остыли
И телевизор съел их до конца,
Лишив сознанья, сердца и лица.

«Какой судьбы избрали мы дорогу?..»

Какой судьбы избрали мы дорогу?
Да никакой! Старели понемногу.
Работали (иначе не могли),
Порой молились Богу без ответа
И ждали, ждали радости и света,
Любви, каникул, солнечного лета
С Марусей, с Анной, с Верой… и легли
В участок тесный глинистой земли.

«Вблизи неслышны были звуки…»

Ю. Одарченко

Вблизи неслышны были звуки,
Часов на башенной стене.
Казались каменными руки
Уснули клавиши во тьме.

Но дальше — продолжались счеты
Других безжалостных часов
И древний шум ночной работы
Трудолюбивых столяров.

И где-то, в темных дебрях сада
Звучали выстрелы и смех…
Ночь длилась, как ей длиться надо,
Чтоб материнствовать за всех.

«В то утро, по свидетельству жены…»

В то утро, по свидетельству жены,
Кой-как успевшей убежать в пещеры
И там прожившей, кажется, полгода
С Дианою — наставницей своей,
Ни облака, ни звери, ни растенья
Не предвещали гибели. Рассвет
Над синей гладью, спящего залива
Был, как всегда, спокойно безмятежен,
И лишь одни любовные заботы
Еще будили рощи и сады.
Дремали звери в логовах пустыни,
И даже сам, к виденьям приобщенный,
Дремал ширококрылый Гамаюн…
Увы, и Он не молвил посвященным
О том, что здесь готовилось, рождалось,
Как лава здесь с водою повстречалась,
Когда Вулкан Цереру пробудил.

«Хоть жизнь прожить — не поле перейти…»

В. Шеметилло

Хоть жизнь прожить — не поле перейти,
Я дни свои уже, как будто, прожил.
Хотел любовь и истину найти
И все изведал трудные пути,
Все лучшее предал и уничтожил.
А между тем, над старым чердаком
Рассвет, как в детстве, радостен и светел.
Мне в Галлии он русским языком
И воробьиным щебетом ответил.
Вошел ко мне, поставил самовар,
Принес три чашки (третья для Елены).
Но где она? Забывчив я и стар!
Она далече, в памяти нетленной!

«Осенний день. Кленовый предо мною…»

Осенний день. Кленовый предо мною
Желтеет лист. Он сумрачной чащобой
Взлелеян был. Как просто и как мудро
Теперь он в книге дремлет, ожидая,
Чтоб я зимой, рассеянным движеньем,
Его нашел… и вдруг, припомнил день,
Тот летний день, когда его с тобой
Мы схоронили в томике, где Тютчев
Писал об осени перноначальной.
Но ты, мой друг — ты помнишь ли об этом,
Когда в тиши, старушкой одинокой,
В ночи, как море тайной и глубокой,
Задумавшись, ты смотришь из окна?

«Я помню, хороша была ты молодою…»

Я помню, хороша была ты молодою.
Но знай, что и теперь, пусть старость подошла,
Пусть вижу я тебя усталой и седою,
Я говорю — моей осталась ты весною,
Надеждою моей, что столько лет со мною
И в радости и в горе прожила.

«Люблю я здесь и горные громады…»

Люблю я здесь и горные громады,
И волн певучих мерные ряды,
И шум весны, и шепот листопада,
И зной, и снег, и рощи, и сады.

Я их люблю за странность сочетанья
Их красоты с их бренностью земной,
За то, что жизнь — лишь легкое сиянье,
Лишь музыка любви и расставанья
В преддверьи близкой темени ночной.

«В деревню я приехал наугад…»

В деревню я приехал наугад,
Жилище снял, откуда, за полями,
Виднелся лес и слева, еле-еле.
Синел залив чуть видной полосой.
Вдали от всех, без нежности твоей
Я городскую заменил тревогу
Усладой одиночества ночного.
Раздумьями, что старость беспощадно
Нам дарует, и странною надеждой,
Что горечь всю, всю боль пути земного
Когда-нибудь с тобой мы позабудем,
И не умрем… что нету смерти жала
И что с тобой мы будем, как бывало,
Любить друг друга, ласточка моя.

«Он в гости шел, а рядом с ним — Она…»

Он в гости шел, а рядом с ним — Она
В мантилии и маске смехотворной
И в той же — маске белая луна
За ними шла над улицею черной.
И вот герой, не зная почему,
Играя тростью, тростью удивленный,
Стал у крыльца, и Некто, в тот сонный
И страшный час, не спавший никогда,
Сказал ему — я ждал тебя сюда!

«Мне хорошо. Ты тихо предо мною…»

Дорис А.

Мне хорошо. Ты тихо предо мною
Сидишь и раздумье позднею порою,
И может быть, додумываешь то.
Что давеча о дружбе нашей верной
Тебе я молвил.
В отблеске вечернем
Как хороша ты и старости, мой друг!
В твоих чертах усталых и за ними
Мне и в тоске и в радости родными,
Есть тихий свет. Он солнечного дня
Еще теплей и ярче для меня.

«Когда вдали открылся океан…»