Сергей Крутилин - Грехи наши тяжкие

• Название: Грехи наши тяжкие
• Автор: Сергей Крутилин
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1982

Сергей Крутилин, лауреат Государственной премии РСФСР за книгу «Липяги», представил на суд читателя свой новый роман «Грехи наши тяжкие». Произведение это многоплановое, остросюжетное. В нем отражены значительные и сложные проблемы развития сегодняшней деревни Нечерноземья.

Ответственность и долг человека перед землей — вот главная, всеобъемлющая мысль романа.

---

Не повернул колесо истории Серафим. Нет.

И самого Серафима нет.

«И меня нет в «Рассвете», — решил Варгин. И тут же пришла жестокая мысль: уж лучше бы он лежал в гробу вместо Серафима. Тихону Ивановичу легче было бы, чем пережить все, что он пережил в последнее время: исключение из партии, снятие с работы, которую он любил и которой только жил. А еще предстоял суд.

Варгин на миг представил себе такую картину…

Не Ловцов с заостренным носом и восковым лбом лежит в гробу, а лежит он, Варгин. И не жена Серафима идет следом за гробом, не видя ничего вокруг, только вздрагивают плечи, — а идет его Егоровна: ее ведут под руки сын с невесткой. Следом идут не ребята Серафимовы, а его дочь Наташа. Она еще не понимает всего, что ее ожидает завтра.

Представив на миг себе эту картину, Варгин содрогнулся: нет! нет! Лучше, как говорит Серафим, он будет работать скотником, лучше валить лес в тайге, чем лежать вот так бездыханно.

Тихон Иванович пережил свою славу. Был такой момент в его жизни, когда имя его каждый произносил с уважением: Варгин! Варгин все может, на нем все держится.

«Серафима хоронят с почетом, — подумал Тихон Иванович. — Первый секретарь райкома за его гробом идет. А умри теперь он, Варгин, кто за его гробом пойдет? Самые близкие».

Он, который все время думал о людях, боле за хозяйство, обречен на бездеятельность, на одинокую смерть в старости. Из-за чего? Из-за того, что желал получить деньги для колхоза. Он вступил в сделку с Косульниковым, а тот оказался проходимцем. На следствии он показал, что Варгин — взяточник. И что же? Косульникову поверили, а ему, Варгину, который прожил свою жизнь у всех на виду, — нет, не поверили.

Это было самое обидное. И хотя обвинения во взятках было снято на другой очной ставке, но Тихон Иванович уже не мог держать голову гордо, как раньше. «А я не опущу ее!» — решил Варгин и поднял свою непокрытую седую голову.

3

Под одинокой ракитой, росшей сбоку мостка, процессия остановилась. Дальше, за оврагом, начиналось старое кладбище. Его надо было пройти, чтобы попасть на новое.

Через овраг давным-давно проложили мостик. Кругляки настила от времени поредели, перила истлели, и люди боялись, как бы мост не развалился под машиной. Опушенные снегом кусты бузины горбатились по краям оврага. А на дне его чернел ручей, бежала вода сверху, от колонки.

Под ракитой, где остановилась машина, все столпились. Гроб с телом покойного сняли с грузовика. Мужики — те, что поздоровее, подняли его на плечи и понесли.

Музыка заиграла опять.

На раките и ближайших к оврагу березах сидели вороны. Они не каркали, как обычно, а просто сидели и смотрели на людей. Но как только парень ударил по барабану, вороны поднялись и с криком улетели.

Старое кладбище когда-то было обнесено валом. Но вал от времени обвалился, осел. Его не восстанавливали, и он сравнялся с землей. Если что и осталось от тех давних времен, так это ветхие воротца с распятием наверху.

Теперь Серафима внесли в эти ворота.

Нести гроб по главной аллее старого кладбища неудобно. Мужики то и дело проваливались в снег. Те из них, что шли сзади, не видя ничего впереди, чертыхались.

Над старым кладбищем были покой и умиротворенность. Здесь лежали горожане, давно забытые всеми. Поэтому живые, растянувшись цепочкой, шли вдоль дороги и не смотрели по сторонам на покосившиеся кресты. Над этим тихим миром росли ясени и березы. Из-за густоты деревьев кладбище казалось темным.

Может, поэтому так разительна была перемена, когда все вышли на территорию нового кладбища. Здесь было светло и просторно.

Новое кладбище расположено высоко, над Туренинкой. Внизу, над крутым откосом горы, поросшей осиной, лежала река, которая угадывалась по ровной глади льда. И тут, на крутояре, правильными рядами были могилы. Над ними высились желтые и голубые обелиски с красными звездами, пестрели портреты. Черными были только загородки могил, покрашенные печным лаком. Лишь изредка, нарушая эту гармонию, одиноко высился дубовый крест, на нем, по-христиански, прибиты дощечки с изречениями из Библии о суетности нашей жизни или: «Мир праху твоему!»

Тут, перед самым спуском к реке, отрыта была яма с неровными краями. Комья земли уже успело занести за ночь снегом.

Как всегда бывает, кто-то предусмотрительно захватил с собой табуретку, услужливо поставил ее вблизи могилы. Мужики опустили на табуретку гроб. На какое-то время ничего не стало видно — ни ямы с неровными краями, ни гроба Серафима: все вокруг заполонили люди.

Варгин стоял в стороне, возле какой-то загородки, и смотрел, стремясь среди людей, столпившихся у могилы, отыскать Долгачеву.

«А-а, вот она — Екатерина Алексеевна», — подумал Тихон Иванович.

Долгачева стояла скорбная, с заплаканными глазами. Ей было о чем сокрушаться. За короткое время райкому необходимо было заменить Варигна и Ловцова. «И каких руководителей!» — решил про себя Тихон Иванович.

Все расступились, освобождая место Подставкину. Он постоял, выжидая, пока кончится обычная в таких случаях суета, и Варгин невольно посмотрел на него.

Подставкин о чем-то спросил Екатерину Алексеевну. Долгачева покачала головой. Тогда заговорил Подставкин.

— Товарищи! — Он выждал, пока все замолкнут, и продолжал тише: — Товарищи. Сегодня мы провожаем в последний путь нашего друга — Серафима Ловцова. Позвольте мне сказать два слова в его память. Мы ценили его — хорошего, душевного Серафима. Ценили и как друга, и как хозяина. Мы будем помнить его вечно…

Подставкин, как председательствующий, предоставил слово рабочему Березовского совхоза. Мужик был в полушубке: длинные рукава подвернуты, но даже и тогда они были длинны. Он держал в руках шапку. Ветер шевелил его редкие волосы, и, пока он говорил, Тихон Иванович, глядя на рабочего, решил, что тот постарше Ловцова.

Ветер то относил его слова, то приносил вновь.

— Нам такого директора уже не иметь, — говорил мужик. — Не иметь — в один голос говорят все. Лучше, чем Серафим был, нам не найти руководителя…

Он еще что-то говорил о Ловцове. Но ветер доносил лишь обрывки его слов: «не найти»… «не найти»…

После выступления механизатора опять произошла заминка. Может, еще кто-то должен говорить, а человека того не оказалось на месте; может, еще что случилось. Как бы там ни было, но Подставкин опять что-то сказал Долгачевой.

Та вышла вперед.

Екатерина Алексеевна знала, что все ожидают, что она скажет. Ведь за семь лет своего секретарствования она впервые принимает участие в похоронах.

Долгачева встала у гроба.

— Товарищи! — проговорила она. — Мы хороним сегодня человека, который, живя рядом с нами, совершил подвиг. Он вселял в людей веру в возможность лучшей жизни. А такие люди не умирают. Они лишь уходят от нас. Прощай, друг! — воскликнула она несколько возвышенно, называя Серафима другом. В тот миг Долгачева искренне верила в то, что она говорила.

Екатерина Алексеевна замолкла и отошла от гроба.

Тотчас же на ее место протиснулся старший брат Ловцова — туренинский лесничий. Он стал прощаться с покойником. Потом к гробу подвели сестру Серафима, а уж после всех подошли сыновья покойного — ученики, и тоже приложились не к лицу, а к гробу, и встали в сторонке, без слез. Они еще не знали, почем фунт лиха, как жить без отца, потому не плакали. А может, они уже выплакались, когда гроб стоял в доме, — кто ж о том знает?

Жена Серафима понимала, что, какие бы хорошие слов ни говорили люди — и рабочие совхоза, и сама Долгачева, — ясно одно: семья осталась не только без кормильца, но и без любимого человека. Сейчас все разойдутся по своим делам, к своим семьям, и она останется одна. И завтра она проснется одна. И послезавтра…

И жена, — хоть женщины поддерживали ее под руку, — навалилась на гроб, словно хотела поднять мужа; упала рядом, и притихшую округу огласил ее возглас:

— Серафим!

4

Застучал молоток, заглушая нестройные звуки оркестра.

Через минуту-другую гроб подняли над могилой, и вот он пропал из виду. Осталась лишь яма с неровными краями.

Кто-то из мужиков, бывших поблизости, прыгнул в яму, чтобы установить гроб в могиле, где Серафим будет лежать вечно.

Мужик сделал свое дело. Ему помогли подняться наверх. Отряхнувшись, он мигом нагнулся, захватил ком земли и бросил в могилу.

«Тук-тук!» — отозвалось звонко.

И все, кто стоял рядом с могилой, стали брать из кучи земли комья и бросать их в яму. Бросила и Екатерина Алексеевна. Какое-то время только и слышно было, как по крышке гроба стучали комья земли: «Тук-тук!»

Однако звуки эти с каждой минутой становились все глуше и через какое-то время вовсе стихли. Видно стало, как мужчины заработали лопатами.