Дельфина Жирарден - Парижские письма виконта де Лоне

• Название: Парижские письма виконта де Лоне
• Автор: Дельфина Жирарден
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Публицистика
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-86793-690-7

Если вам интересно узнать, как в Париже 1830-х годов запускали воздушный шар и открывали первую железную дорогу, покупали новогодние подарки и переезжали на новую квартиру, если вас интересует, чем крикливая школа в области моды отличается от школы загадочной, а светская хроника XIX века от нынешней, — читайте «Парижские письма виконта де Лоне». Эти очерки французская писательница Дельфина де Жирарден (1804–1855) еженедельно с 1836 по 1848 г. публиковала в газете «Пресса». Впоследствии у Жирарден появилось много подражателей, но она была первой — и лучшей. О подражателях помнят лишь историки литературы, а очерки Дельфины де Жирарден, умной и остроумной наблюдательницы парижской повседневной жизни, переиздавались во Франции и в XIX, и в XX, и даже в нынешнем веке. На русском языке «Парижские письма» публикуются впервые.

---

Если Опера имеет печальный вид, Цирк на Елисейских Полях[272] имеет вид плачевный; зрелище неописуемое! Канатные плясуны в фижмах; малые ребятишки, которые по четверти часа стоят на голове; лошади, которые громко храпят; прыгуны, которые то и дело падают, но повторяют один и тот же трюк без устали; высокий негр в белом перкалевом купальном халате и золотой повязке на волосах; полишинели, арлекины и прочее старье.

И еще, для полноты картины, женщины, сдающие внаем скамеечки для ног; они начинают преследовать вас со своими проклятыми скамеечками еще прежде, чем вы найдете себе место в зале, так что один толстяк-провинциал, вошедший туда вместе с нами, вообразил, что скамеечку ему предлагают не для ног, а для него самого, и в ярости воскликнул, что не потерпит такого издевательства. И еще торговцы веерами, которые вмешиваются в ваш разговор и предлагают купить веер за 4 су; одним словом, обычные парижские радости, доставляющие очень мало радости. Так обстоит дело в цирке Франкони.

Сад Тиволи более забавен: рыцарские поединки стали еще лучше, вальс пользуется еще большим успехом; конные упражнения милы, но затянуты.

Остаток вечера парижанин проводит у Тортони[273]; он ест там мороженое без сахара и дышит табачным дымом, а затем возвращается домой и с завистью вспоминает друзей, которые уехали за город и которые… умирают от скуки; но они, по крайней мере, умирают от скуки, дыша чистым воздухом, а это уже немало; вдобавок они прогуливаются: меж тем в Париже прогулки сделались невозможны. В Тюильри дорогу преграждают дети с серсо; на бульварах воздух отравляют турки в синих блузах, торгующие благовониями из сераля; не приведи господь очутиться в этом серале! Прогулка сделалась невозможна; фланёру некуда податься; город заполонили Омнибусы и Белые дамы[274]; они разъезжают повсюду; люди уже не ходят по улицам, а бегут; кажется, будто каждого жителя этого безумного города преследует мстительная Эвменида.

Что сталось с этим любимцем богов, поэтов и бедняков, с этим незнакомцем, которого всякий хочет пленить, с этим чужаком, который помимо воли вселяет в нас надежду, с этим таинственным существом, которое именуется ПРОХОЖИМ? Прохожий — человек неизменно любезный, который, никогда не поступаясь своим достоинством, служит забавой для всех окружающих. Слуги, сидящие у ворот, провожают его взглядом, судачат и отпускают остроты по его адресу; юная дева, выйдя на балкон, смотрит ему вслед с улыбкой; старый подагрик следит за ним из окна с завистью; расплакавшийся ребенок замолкает и не сводит с него глаз: каждому встречному он напоминает о какой-нибудь идее; каждому, сам того не ведая, дарит какое-нибудь чувство; он — воплощенное развлечение, а ведь развлечение — это почти всегда благодеяние; мы рады развлечься, когда нас мучают грустные мысли, но мы счастливы развлечься и когда нас услаждают мысли счастливые; приятно на мгновение оставить их, чтобы затем вернуться назад с еще большим удовольствием. ПРОХОЖИЙ — надежда торговца, шанс бедняка; так вот, прохожего в Париже больше не существует. Возможно, конечно, что на каких-то безлюдных улицах он иногда и показывается, но в блестящие кварталы заходить остерегается: ведь там ему не выжить. Нынче прогулка у нас превращается в сражение, а улица — в поле битвы; идти — значит сражаться. Вам преграждают путь тысячи препятствий, вас подстерегают тысячи ловушек; люди, идущие вам навстречу, суть ваши враги; каждый шаг, который вы делаете, есть ваша победа: улицы перестали быть свободными дорогами, позволяющими вам оказаться там, куда призывают вас ваши интересы; улицы сделались базарами, где каждый раскладывает свои товары, мастерскими, где каждый упражняется в своем ремесле; на тротуарах, и без того узких, раскинулась постоянная ярмарка. Вы выходите из дома, погруженный в свои мысли: важное дело, сердечная склонность или заветная мечта занимают вас безраздельно; положившись на господина префекта полиции, вы идете, потупив взор, не опасаясь ничего, кроме лошадей, экипажей или строптивых ослиц; опасности эти достаточно серьезны, но инстинкт заставляет вас избегать их машинально, бездумно; итак, вы движетесь вперед, не глядя по сторонам, как человек, всецело поглощенный своими заботами. На углу вашей улицы вас ждет первое препятствие… Перед винной лавкой выстроилась в образцовом порядке дюжина бочек; вы натыкаетесь на первую из них и ударяетесь довольно чувствительно; вы выражаете свое неудовольствие более или менее энергично, смотря по тому, каким языком вы привыкли изъясняться, сходите с тротуара и движетесь дальше. Мысль, владевшая вами, снова вступает в свои права; вы предаетесь ей и идете вперед без боязни. О господи! это еще что?.. вам под ноги только что вылили целое ведро воды; ничего страшного, это привратник позаботился о вас, оказал вам уважение; он освежил тротуар перед домом; сейчас тротуар мокрый, но очень скоро он станет сухим и чистым; впрочем, пока до этого еще не далеко, и вам снова придется сойти на мостовую. Вы набираетесь терпения и продолжаете свой путь. Внезапно вы ощущаете чудовищный жар и едва не задыхаетесь от густого дыма; вы смотрите вперед с ужасом: ничего страшного, это упаковщик колдует над своими коробами, устроившись прямо на тротуаре. Вы в третий раз сходите на мостовую и продолжаете свой путь. Все эти мелкие задержки вас раздражают, и вы ускоряете шаг. Бабах! Вы налетаете на стул! На стул, стоящий посреди тротуара. — Можно ли было этого ожидать? Что делает стул на тротуаре? И кто эта женщина, восседающая на соломенном стуле посреди тротуара? Это торговка зубочистками; она в глубоком трауре; начался он пять лет назад. Все запасы жалости своих соседей несчастная уже исчерпала, но горе ее ничуть не утихло. Мы бы посоветовали ей перебраться со стулом в другой квартал, где печаль ее будет в новинку. Но вы, вы исполнены почтения к ее несчастью, вы в четвертый раз сходите на мостовую и продолжаете свой путь. Чуть подальше вы возвращаетесь на тротуар. Навстречу вам движется стекольщик. «Сверкают крылья за плечами у него», иначе говоря, солнечные блики играют на поверхности огромных стекол, которые он несет на спине. У крыльев этих широкий размах, и вы отступаете вправо, чтобы дать стекольщику пройти; однако прижаться к стене дома вам мешает что-то холодное — это окровавленная бычья туша, висящая прямо перед лавкой мясника. Вы с ужасом отстраняетесь и ускоряете шаг; несколько минут вы движетесь без происшествий. Но тут налетает порыв ветра, и внезапно улица пропадает из ваших глаз. Это подняла паруса модная лавка. Отрезы муслина по 29 су за локоть парят, подобно воздушным шарам, платки по 22 су реют, подобно флагам победившей державы; ситцы вьются, ленты дрожат, набивные ткани трепещут, тафта шелестит, прозрачный газ ласкает вам кожу, лазурные косынки обвиваются вокруг шеи; вам кажется, будто вас вовлекают в хоровод сильфид, в танец баядер; ветер усиливается, ткани опутывают вас, вот вы уже в плену… наконец один из приказчиков, сжалившись, отпускает вас на свободу и вы, смеясь, идете дальше. Вы еще не вполне оправились от предыдущего испытания и не подозреваете, что следующее подстерегает вас в нескольких шагах; вы движетесь вперед без опаски и со всего размаху утыкаетесь головой в странную преграду, природу которой угадываете далеко не сразу; это существо неподвижное, но шевелящееся, существо живое, но имеющее вид картонного, существо, которое сопит, храпит, хрипит, выходит из стены, но не трогается с места; ожившая вывеска, фантастическое видение, каких мало… — Да что же это, в конце концов? Это начало лошади, конец которой вместе с кабриолетом прячется в импровизированном каретном сарае; это голова лошади, приглашающая вас воспользоваться всею лошадью целиком. Над воротами вы замечаете вывеску: Кабриолет к вашим услугам. Изнывающий от безделья кучер изо всей силы щелкает кнутом, давая вам понять, что он тоже к вашим услугам; и тут, желая положить конец мучительным неприятностям и спокойно предаться своим размышлениям, вы решаете воспользоваться любезным предложением и усаживаетесь в кабриолет, который, кажется, только вас и дожидался; вы вверяете себя скакуну, который имел дерзость столкнуться с вами носом к носу, лицом к лицу или, точнее, мордой к лицу, и не пеняете на это последнее препятствие: ведь оно избавило вас от всех прочих. Вот что такое прогулка по парижским улицам; вот почему прохожий — тот, которого так любили поэты и к которому обращались они в стихотворных эпитафиях, — больше не существует. Прежде говорили: «Это может распугать прохожих; это может насмешить прохожих». Теперь так больше не говорят, потому что прохожих больше не осталось; их заменили путешественники. Путешественниками теперь именуют людей, которые садятся в омнибус на площади Мадлен с тем, чтобы доехать до ворот Сен-Дени[275]; точно так же авторами называют теперь людей, сочинивших четвертинку водевиля: дистанции сократились[276].