Дельфина Жирарден - Парижские письма виконта де Лоне

• Название: Парижские письма виконта де Лоне
• Автор: Дельфина Жирарден
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Публицистика
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-86793-690-7

Если вам интересно узнать, как в Париже 1830-х годов запускали воздушный шар и открывали первую железную дорогу, покупали новогодние подарки и переезжали на новую квартиру, если вас интересует, чем крикливая школа в области моды отличается от школы загадочной, а светская хроника XIX века от нынешней, — читайте «Парижские письма виконта де Лоне». Эти очерки французская писательница Дельфина де Жирарден (1804–1855) еженедельно с 1836 по 1848 г. публиковала в газете «Пресса». Впоследствии у Жирарден появилось много подражателей, но она была первой — и лучшей. О подражателях помнят лишь историки литературы, а очерки Дельфины де Жирарден, умной и остроумной наблюдательницы парижской повседневной жизни, переиздавались во Франции и в XIX, и в XX, и даже в нынешнем веке. На русском языке «Парижские письма» публикуются впервые.

---

Кстати о сражениях: вчера в саду Тиволи[256] мы видели великолепный турнир; настоящий праздник, всегда бы так! Красавцы-рыцари в прекрасных доспехах, щитоносцы, герольды, пажи, а еще лошади — настоящие лошади с характером и капризами, которые встают на дыбы, наступают, не опуская передних копыт, как конь Абд-эль-Кадера, и выполняют самые разные упражнения; юные всадники, которые наряжены в роскошные театральные костюмы, но при этом вовсе не похожи на актеров; а еще женщины — по-настоящему молодые, чрезвычайно хорошенькие и одетые в благородные длинные платья для верховой езды, которые имеют такой очаровательный вид, а вовсе не в игривые туники цирковых наездниц, которые имеют вид оскорбительно легкомысленный; а еще упражнения — неизменно изысканные и изобретательные; никаких прыжков сквозь обруч, затянутый бумагой, никаких рисованных задников, никаких антраша, никаких улыбочек и воздушных поцелуев! Зрелище, не имеющее себе равных! Мадемуазель Каролина достойна всех тех рукоплесканий, которыми ее награждают; кадриль восьми лошадей восхитительна, вальс умопомрачителен. Браво, Тиволи, браво! Весь Париж пожелает видеть эту превосходную карусель[257], и не один студент попытается повторить проделку того славного малого, который, вспомнив, должно быть, о Франкони-старшем, вечером прошел в сад Тиволи без билета, уверенно бросив привратнику: «Я Тиволи-младший». Его пропустили.

Именно в Тиволи следует отправиться тому, кто желает изучить новые моды; именно туда съезжаются прекраснейшие женщины. Сколько элегантности, сколько свежести во всех уборах! Как выходит, что одна розовая шляпка не похожа на другую розовую шляпку, одна черная накидка не похожа на другую черную накидку, одна хорошенькая женщина не похожа на другую хорошенькую женщину? Взять хотя бы Французский театр; давеча женщины там были одеты точно так же, как и вчера вечером в Тиволи: те же капоты, те же накидки, те же платья из белого муслина, однако сравните одну публику с другой, и вы убедитесь, что они отличаются так же сильно, как улица Предместья Сен-Дени и улица Предместья Сент-Оноре[258]; однако объяснить, в чем заключается эта разница, мы не в силах, разве что прибегнем к знаменитому фенелоновскому не знаю что[259], к этому крику отчаяния, который вырывается у человека, тщетно пытающегося описать словами то, что пленяет глаз и ум[260].

На балу в Ратуше были замечены дамы в черных платьях с красной вышивкой; рисунок изображал коралловые ветви и языки пламени; нам этот наряд не по душе. Мораль: в области элегантности напоминания об аде неуместны.

Случалось ли вам бывать вечером в соборе Лоретской Богоматери[261]? Случалось ли слушать там религиозную музыку, на которую присутствующие обращают так мало внимания? В этой церкви слабо веришь, что находишься в храме, и мы очень хорошо понимаем ту молодую особу, которая, рассказывая отцу об этом благочестивом собрании, воскликнула: «Там так болтали! так ерзали! так шумели! Право, у меня душа болела за священников».

Значение всех слов относительно: поступок, который сегодня кажется ошибкой, завтра может предстать подвигом; приступ гнева может именоваться глупым безумством, а может — священным негодованием; убить человека — преступление, и тот, кто его совершил, именуется убийцей; убивать нескольких людей в назначенный час — это ремесло, и тот, кто его избрал, именуется палачом; убивать множество людей, выстроенных определенным образом, — это слава, и тот, кто ее завоевал, именуется героем. С подобными вещами мы сталкиваемся каждый день: не ответить на письмо — постыдная неучтивость; не ответить на полсотни писем — законное право, и право это принадлежит нам; за день от пятнадцати до двадцати человек просят нас уделить им несколько минут, мы надеемся, что нам простят наше отсутствие на всех этих бесчисленных свиданиях. Принимать каждое утро два десятка любезных и остроумных собеседников было бы, без сомнения, чрезвычайно приятно; увы, приходится признать, что мы не созданы для этого блаженства; вкушать его нам некогда.

29 июня 1837 г. Самый ужасный день в году. — Бал национальной гвардии. — Душистая бумага

Туман застилает глаза, в воздухе сгущается тьма; с утра отовсюду доносился стук, а теперь дом содрогается от глухого домашнего грома; зловонные потоки желтой лавы разливаются по всем комнатам; кругом пустыня; грубые полуголые люди выносят наружу, словно скверный хлам, наши самые драгоценные сокровища и сваливают в кучу вещи, милые нашему сердцу. Стулья и кресла поставлены вверх ногами. На обеденном столе красуются предметы, какие менее всего ожидаешь увидеть в этом месте. Арфа под зеленым покровом возмущенно стенает от наносимых ей оскорблений, а позолоченная кровать, внезапно пустившаяся в странствия, изумляется при виде новых пейзажей, стыдливо задергивает легкий полог и вся дрожит от страха!.. Все дело в том, что настал самый ужасный день в году, день, который мы тщетно пытались отдалить; мы так долго не верили, что наступит весна, что сомневались и в приходе лета; однако же оно пришло; мы призывали его изо всех сил — значит, теперь надо радоваться, надо мужественно сносить жару и, главное, безропотно пережить тот роковой день, когда из дома выносят ковры.

Счастлив тот, кто в этот день может спастись бегством, поехать завтракать к другу и остаться у него до вечера! Несчастен, трижды несчастен тот, кого неумолимый долг заставляет провести эти чудовищные часы дома! Ни единого уголка, пригодного для жизни; в одной комнате нет даже стула, в другой собрана мебель со всего дома! Стулья взгромоздились на столы, диванные подушки влезли на стулья; шкаф напоминает осажденную крепость. Несчастный хозяин дома хочет позавтракать. «Ах, сударь! Да ведь чашки и ножи остались в шкафу». Несчастному приходится обойтись без ножа и пить из кухонного стакана; ничего удивительного: не стоит даже мечтать о нормальном завтраке в день, когда из вашего дома вынесли ковры.

Хозяину дома приносят счет на 60 франков; не желая заставлять торговца приходить еще раз за такой безделицей, он направляется к секретеру, чтобы взять деньги; он входит в спальню и машинально идет к тому месту, где этот секретер стоял испокон веков; но там пусто. Вспомнив, какой сегодня день, хозяин дома решает попытать счастья в гостиной; но она тоже пуста; люди, именуемые полотерами, освежают паркет. Что же делать! Несчастный возвращается назад и тайными тропами пробирается в столовую; поискав глазами секретер, он обнаруживает его в глубине комнаты, за роялем, и идет на приступ. Он пробирается между двух гор стульев, отодвигает диван, выказывает чудеса ловкости. И вот наконец он у цели; ключ вставлен в замок, секретер открывается — но не до конца; крышка его не падает, как подъемный мост, а лишь приотворяется, словно утренний цветок: раскрыться до конца секретеру мешает рояль, и все старания его несчастного владельца остаются тщетны. Перед роялем стоят кресла и огромный диван, их с места не сдвинешь; бедняга пытается просунуть руку в узкую щель, но рука застревает, и в конце концов ему приходится отослать кредитора ни с чем. Не стоит надеяться отыскать деньги в тот день, когда из вашего дома вынесли ковры.

Но и это еще не все: несчастный получил восхитительное письмо, в каждом слове которого сквозит любовь или, хуже того, кокетство, которое, впрочем, настоящей любви противопоказано; сочинительница этого упоительного письма приглашает нашего героя на обед. Он жаждет немедленно ответить ей; самые нежные слова толпятся в его уме; вне себя от радости, он желает двадцатью разными, но одинаково изысканными способами сказать «да» — ибо он, разумеется, принимает приглашение, принимает с восторгом. Он бросается к первому попавшемуся столу, но стол этот — ломберный; несчастный тревожно обводит глазами комнату в поисках письменного стола, но того и след простыл. Бедняга призывает слугу. «Франсуа, где, в конце концов, мой письменный стол?» — «Вон там, сударь». — «Да где же? Я ничего не вижу; ах, вот он где — за шкафом». В самом деле, письменный стол притаился за огромным шкафом работы Буля — слишком красивым и дорогим, чтобы кто-нибудь осмелился лишний раз сдвигать его с места. Не говоря уж о том, что перед ним стоит комод. «Дайте мне, по крайней мере, чернильницу». — «Простите, сударь, но я как раз решил ее почистить, там внутри скопилось очень много пыли. Вы помните, сударь, что посыльный ждет ответа?» Нет, положительно, тут никакого терпения не хватит!

Несчастный решается ответить устно: «Передайте, что я почту за честь… что я приношу госпоже Р… тысячу извинений за то, что не отвечаю ей письмом; дело в том, что у меня из дома вынесли ковры и мне не на чем писать». Франсуа, не поняв начала фразы, преподносит посланцу госпожи Р… свой вольный перевод, который звучит следующим образом: «Мой господин приносит вашей госпоже тысячу извинений за то, что не имеет чести ответить ей; ведь у нас из дома вынесли ковры».