Ольга Михайлова - Мы все обожаем мсье Вольтера

• Название: Мы все обожаем мсье Вольтера
• Автор: Ольга Михайлова
• Жанр: Исторический детектив

Действие романа происходит в Париже в 1750 году. На кладбище Невинных обнаружен обезображенный труп светской красавицы. Вскоре выясняется, что следы убийцы ведут в модный парижский салон маркизы де Граммон, но догадывающийся об этом аббат Жоэль де Сен-Северен недоумевает: слишком много в салоне людей, которых просто нельзя заподозрить, те же, кто вызывает подозрение своей явной греховностью, очевидно невиновны… Но детективная составляющая — вовсе не главное в романе. Аббат Жоэль прозревает причины совершающихся кощунственных мерзостей в новом искаженном мышлении людей, в причудах «вольтерьянствующего» разума…

---

Некоторые имели бестактность упрекнуть маркизу в неразборчивости. Однако упрёк не был признан справедливым ни аббатом де Сен-Севереном, ставшим невероятно а la mode, ни графиней де Верней, заявившей, если бы слуги дьявола не походили на людей, они никого и не могли бы ввести заблуждение. В кои-то веки нечто вполне разумное сказал и мсье Фабрис де Ренар, процитировавший интереснейшую книгу Иоганна Вейера. «Сатана обладает невероятной хитростью, острейшей проницательностью, несравнимым мастерством в плетении самых хитрых интриг и злобой беспредельной, безжалостной и непроходящей. Даже монахи, отрешенные от мира, искушаются им. Свет же и мирские люди — природное царство Сатаны, и кто в нём живут — в Сатане живут, и не войти с ним в соприкосновение для них столько же трудно, как окунуться в море и не намокнуть…»

Аббат делил теперь своё время между церковными службами и заботой о несчастной мадемуазель Стефани. Случившееся стало для неё, несмотря на открывшееся незадолго до того понимание, кем на самом деле является Камиль де Сериз, страшным ударом, — внезапным, скорбным и горестным. Одно дело — понять, что человек, которого ты искренне любила годами, не слишком-то нравственен, и совсем другое — узнать, что он — сообщник банды убийц, выродков и содомитов, один из тех, кто «похоти ради ни в чём не постесняется».

Отцу Жоэлю легче было бы утешить мадемуазель в истерике, но истерики у Стефани не было. Глаза её были сухи, но она на глазах бледнела и чахла. Показания Риго, Дидье Корвиля и аббата де Сен-Северена на суде передавались из уст в уста, и хотя отец Жоэль настоял, чтобы Стефани оставалась в постели и не пустил её в зал суда, — всё было тщетно, — посещавшие её подруги рассказали ей все ужасные подробности, теперь обнародованные. Мадемуазель была умна и поняла всё недоговоренное. То, что Сериз был готов осквернить и её, доходило до разума, но не до сердца. За что? За высказанные ему упреки? Сен-Северен понимал, что причина лежала где-то в пределах ненависти де Сериза к нему, ревности и боли, — ведь недаром же Камиль напился тогда до положения риз, но мадемуазель де Кантильен он об этом не сказал.

Бенуа де Шаван, как мог, старался отвлечь Стефани от скорбных мыслей, приближение Рождества тоже радовало, аббат упорно внушал девице мысль, что случившееся для неё — испытание на крепость духа, которое она должна выдержать, сестрица Анри де Кастаньяка Алисия кормила бедняжку на убой, одновременно ликуя по поводу предстоящей свадьбы братца: тот сделал-таки по совету аббата предложение её подруге Паолин де Тессей.

На третий день после Адвента аббата в церкви нашёл Филибер Риго. Сержант осведомился о самочувствии отца Жоэля, рассказал о предстоящей казни, уже назначенной, и под конец сообщил, что один из заключенных выразил желание поговорить с ним.

Отец Жоэль закусил губу. Он понял, кто хотел видеть его, сознавал, что не сможет отказать де Серизу в этой последней просьбе, но всё его существо воспротивилось. Неожиданно он замер. А что если… что если… если эта встреча… Не взять ли с собой святые дары? Но если это всего лишь последняя насмешка Камиля? Жоэль, несмотря на то, чему был свидетелем, многого не понимал, но предпочёл бы вечное непонимание встрече с мысленно проклятым им.

Но нет, надо пойти. Он слушал де Сериза уже дважды. Послушает и третий раз. Тяжело вздохнул. Неожиданная мысль заставила его вздрогнуть. Господи, ему ведь предстояло встретиться со смертником. Все негодяи были, как он знал, приговорены к обезглавливанию, а не к колесованию. Колесо предназначалось для виновных в предумышленном убийстве, в разбое на большой дороге, в заранее обдуманном убийстве и в краже со взломом. Его же применяли к виновным в насилии над незамужней девушкой. Это была кара для лишенных дворянства, после того как их гербы чернили и разбивали перед эшафотом. Колесованные тела сжигались, безразлично, оставались они в живых или нет. Но по личному распоряжению министра юстиции, все выродки колеса избежали: постаралась родня каждого, не желавшая позора. Но что это меняло? Им предстояло умереть.

Да, он был согласен встретиться с Камилем.

…Жоэль вошёл в мрачный каземат, куда свет попадал лишь из крохотного оконца, рассеиваясь во мраке. Тёмная чугунная решетка делила его пополам, и по обе стороны её Риго распорядился поставить стулья. Всё это не диктовалось интересами дела, но всего лишь было данью уважения сержанта человеку, выведшему его на след убийц. Филибер уже знал, что о поимке негодяев было доложено королю, и его имя тоже упомянуто его светлостью герцогом Люксембургским. С его светлостью Риго состоял в отдаленнейшем родстве через жену и никогда бы не дерзнул напомнить о себе, бедном родственнике, но сейчас об этом факте вспомнил сам герцог, хвастаясь перед его величеством. Знал Риго и подписанном его величеством указе о его досрочном производстве и возведении — по особой милости — в дворянское звание. Милость была подлинно королевская. Подумать только, его сынок Жозеф — будет уже потомственным дворянином! И всем этим Филибер Риго был обязан отцу Жоэлю, с коим его столкнул в добрый час Господь у полицейских конюшен!

Камиль де Сериз появился из теряющейся в темноте двери тюрьмы. Он был облачен в грубую куртку из толстой холстины, с отверстием со стороны спины и снабженную длинными узкими рукавами, несколько превосходящими край ладони, в них была продернута веревка, достаточная для того, чтобы стянуть рукав, но руки де Серизу развязали. Теперь они смотрели друг на друга через решётку. Аббат не встал навстречу заключенному, — не из презрения, его просто плохо держали ноги, и Сериз поспешил сесть на тяжёлый стул тёмного дуба, несколько отодвинувшись от стальных запоров железной клети.

— Так значит, ты действительно видел всё? И ты же навёл полицию на след?

— Да. Я поймал тебя тогда… Старик Леру рассказал, что видел кутежи в загородном доме де Конти. Я сказал тебе, что мне все снится таможня Вожирар… Ты пошёл пятнами и взволновался. И я понял, что там всё и происходит.

— Да, ты отомстил мне сторицей…

Аббат пожал плечами.

— Я не знал. Я почти поверил, что ты непричастен к этим убийствам. Всё это были смутные догадки, расплывчатые подозрения, туманные предположения. А того, что довелось увидеть, я и предположить не мог.

— Как ни странно, верю. Но я хотел видеть тебя, чтобы ты мог понять… Это должно удивить тебя. Дело в том, что причиной этих убийств был… ты. Не перебивай меня, — возвысил голос де Сериз, хотя аббат не пошевелился, — ты всё равно ничего не можешь сказать мне.

Аббат понял, что ему предстоит выслушать не исповедь, но скорее похвальбу выродка свершенным. Их всегда тянет поговорить — Бог весть почему. Они изгаляются и упиваются своими рассказами, и глаза де Сериза тоже блестели упоением.

— …Я говорил тебе, — начал он, пожирая ненавистного Жоэля глазами, — что все эти годы я частенько забавлялся с женщинами и девицами. Ничего особенного. Пару раз я даже почти влюблялся, правда… без взаимности. Но влюбленность диктует странную робость, и низводит наслаждение до поверхностного удовольствия, я же хотел упоения, жаждал восторга и экстаза и вскоре понял, что их дает только разврат. Сентиментальные глупцы оспорят моё суждение, но что мне глупцы? Однако, до тех пор, пока я не встретил тебя после нашей… столь долгой разлуки… я успел и утомиться, и пресытится. Я не лгал тебе — я почти забыл прошлое. Если ты будешь городить вашу церковную чушь о каком-то там раскаянии — умолкни. В этом мире некому каяться. Однако… едва ты приехал… ты что-то оживил во мне… Воспоминания… я вспомнил. Точнее, я и без того часто вспоминал… о том минутном могуществе, когда усилием воли я смог получить желаемое… Сколько раз я после пытался — и был бессилен. Но вот — стоило тебе появиться… Это было на вечере у герцога Люксембургского. Розалин де Монфор-Ламори… — де Сериз судорожно улыбнулся, — красотка. Я возжелал её, но она была холодна, как кочерга. И вдруг… Я увидел её глаза… глаза, искрившиеся влюбленностью, первым цветом юности. Она подошла к тебе, и ты встал ей навстречу. Я слышал её слова… она сказала, что сутана выделяет тебя из толпы, а красота из сотен лиц. Ты помнишь? — Глаза де Сериза налились кровью.

Сен-Северен помнил. Он не видел в этой светской болтовне ничего значимого, но не мог не вспомянуть слова де Витри. Да, нелюбимые, нелюбимые и нежеланные, эти мужчины бесновались, не понимая, что нелюбимыми их делает отсутствие любви в них самих, в итоге они не могли обрести подинного мужества и теряли человечность…

— Я слушал ваш разговор… Ты красноречив… когда хочешь. Она спросила тебя, почему нынче в моде такие блеклые цвета? Цвет костюма — отзвук горячки крови, ответил ты, и если кровь течет в жилах эпохи могучими волнами, то ее цвета — пурпурно-красный, изумрудно-зеленый и таинственно-фиолетовый, ныне же сила истощилась, остались только лишенные творческих порывов сомнения. В моде блошиный цвет… Она слушала, улыбалась, кивала. Как и Мари… Она влюблялась в тебя… О, я видел… она сказала, что ревнует к Господу, который забирает себе самое лучшее… Я почувствовал, что страстно вожделею её и снова… снова ненавижу тебя…