Грегор Самаров - Адъютант императрицы

• Название: Адъютант императрицы
• Автор: Грегор Самаров
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1996
• ISBN: 5-7632-0060-8

В том включен роман известного немецкого писателя Оскара Мединга (псевдоним в России Георгий, Георг, Грегор Самаров), рассказывающий о жизни всесильного любимца императрицы Екатерины II Григория Орлова.

---

— Друг приходит безоружным, — возразил визирь, — он кладет свое оружие у порога двери гостеприимного дома.

— Так оно и будет, — ответил Салтыков, — государыня императрица требует свободного пропуска через Дарданеллы только для своих торговых судов, а в морях у Константинополя должно стоять только одно боевое судно, представляющее собой знак почетного внимания, а не опасность для союзника.

Визирь глубокомысленно опустил голову на грудь.

— Я принимаю условия, — сказал он затем, — я принимаю их, так как верю вашим словам, генерал, и еще потому, что для моего повелителя и моего народа в открытом и крепком союзе с храбрым русским соседом я вижу более чести и пользы, чем в бесполезной дружбе с лицемерными англичанами и бессильными французами, которые никогда еще не оказали нам серьезной поддержки в нужде.

После этого Салтыков заявил:

— Я должен дальше выговорить для императрицы Азов, Таганрог и Кинбурн; все остальные владения, занятые нами, после заключения мира будут очищены от наших войск.

Визирь наклонил голову и сказал:

— Азов, Таганрог и Кинбурн в ваших руках, у нас нет власти отнять их у вас; по справедливости победитель имеет право предъявлять свои требования на вознаграждение, я принимаю эти условия.

— Этим оканчиваются наши требования, — продолжал Салтыков. — Однако еще не все, — сказал он с некоторой нерешительностью. — Императрица в своем великодушии считает своей обязанностью позаботиться и о тех союзниках, которые в настоящую войну оказали нам содействие, и спасти их от мести, которая могла бы угрожать им.

Визирь насторожился.

— Крымский хан, — продолжал Салтыков, — стал под защиту государыни императрицы.

— Крымский хан — бунтовщик, дерзко нарушивший свои верноподданнические обязанности по отношению к нашему всемилостивейшему падишаху, — воскликнул Моссум–оглы.

— Он выговорил себе признание своей независимости, — возразил Салтыков. — Он утверждает, что Турция не имеет никакого права требовать от него уплаты податей и послушания.

— Он лжет! — воскликнул Моссум–оглы. — Разве в течение ста лет его предшественники не платили дани и с благодарностью не пользовались могущественной защитой падишаха? Разве он не последователь Магомета, которого на земле представляет падишах, как повелитель всех правоверных?

— Это безразлично, — спокойно, но тоном, выражавшим непоколебимую решимость, сказал Салтыков. — Не мое дело входить в обсуждения вопроса о верховной власти Турции над крымскими татарами; государыня императрица, моя августейшая повелительница, требует, чтобы отныне эта зависимость была прекращена. Крым — ворота, через которые можно проникнуть в Русское государство; он был бы постоянной угрозой нашей навигации в Черном море и вследствие этого постоянным спорным вопросом, постоянным препятствием к дружбе и союзу, которые отныне, как вы, ваша светлость, признали это, должны соединять Россию и Турцию. Наоборот, нейтральное государство, которое должно поддерживать дружеские сношения с обоими соседями, не требуя ни от одного из них защиты против другого, является порукой прочной, твердой дружбы, причем исключаются всякие враждебные недоразумения на границах. Потому я полагаю, что желательно было бы также и для высокой Порты, чтобы Крым стал независимым, нейтральным и вследствие этого даже посредническим государством.

— Нейтральным, независимым государством, — сказал Моссум–оглы почти про себя. — Но может ли Крым остаться таковым? Не может, — продолжал он уже громко, — ту зависимость, ту защиту, которой крымский хан не признает по отношению к Турции, он будет искать у России.

— Мы не заключаем договоров с мыслью нарушать их, — гордо заметил Салтыков.

— Часто не люди нарушают эти договоры, — возразил Моссум–оглы, — а обстоятельства и необходимость исторических условий. Я признаю, что ваше требование вполне справедливо, что выставленные вами доводы говорят в пользу него и что великодушию императрицы свойственно ставить такие условия. Но, соглашаясь на них, я беру на себя тяжелую ответственность: могущественный падишах скорей готов отказаться от части своих владений, чем освободить от его священных обязанностей взбунтовавшегося подданного, который должен чтить в нем не только своего земного повелителя, но верховного покровителя его духовной жизни, его веры. Мне будет очень трудно склонить падишаха к принятию этого условия.

— Если бы государыня императрица желала унизить Высокую Порту, умалить или разрушить могущество падишаха, — сказал Салтыков, — то, быть может, слова вашей светлости были бы справедливы, но так как моя августейшая повелительница приказала мне заключить мир с ее царственным другом и союзником, то желание ее императорского величества, вытекающее из ее великодушия и не заключающее в себе никаких политических выгод, должно быть понято иначе.

Моссум–оглы, мрачно потупившись, смотрел перед собой.

— Я рискую многим, принимая эта условия, быть может, даже немилостью и изгнанием, — сказал он, — но все‑таки я решусь, — я исполню личное желание императрицы, но в свою очередь тоже буду просить ее об исполнении одного моего личного желания.

Салтыков с удивлением посмотрел на визиря. В его глазах появилось выражение мучительного разочарования; ему стало грустно, что и этот столь мужественный и гордый воин хотел получить вознаграждение, из‑за которого решился принять условия врага.

— Выслушайте меня, генерал, — сказал визирь. — У меня есть дочь, ее мать была рабыня–гречанка, исповедовавшая христианскую религию — она была похищена и привезена в мой гарем. Я любил ее, как свет своих очей, она была красива, как роскошная пальма, нежна, как цветущие розы, и также любила меня, хотя в сердце своем поклонялась другому Богу. Я любил ее так сильно, что не осмеливался влиять на ее душу; я терпел, что в своем помещении она скрывала крест, перед которым молилась. А молилась она за меня и за ее ребенка, которого подарил нам Аллах. Но коварная болезнь унесла ее, когда маленькой Зораиде было только два года. Мы привыкли со смирением подчиняться судьбе и прославлять Аллаха независимо от того, дает ли Его всемогущая рука или отнимает. Но все же я едва мог оправиться от удара, так как цвет моей жизни был надломлен. Позвольте мне умолчать о своих страданиях! Всю любовь, которая еще оставалась в моем сердце, я перенес на ребенка. Волею падишаха я был назначен визирем и принужден был выказывать строгость и жестокость, так как большое государство не может быть управляемо мягкостью, но для моего ребенка у меня была только любовь, ничего иного, кроме любви. Зораида с каждым днем становилась все более похожей на мать, и когда она смотрела на меня своими кроткими глазами, мне часто хотелось взять крест ее матери, который я хранил как святыню, и вложить его в руки Зораиды, чтобы она молилась за меня, как молилась та. И вот, — продолжал он, подавляя свое сильное волнение, — этот ребенок, моя красивая, нежная Зораида, был похищен у меня, когда генерал Вейсман напал из Силистрии на наш лагерь. Я сделал все возможное, чтобы вернуть свою дочь, я предлагал большой выкуп, но мне отказали в моей просьбе. Как я узнал через лазутчиков, моя дочь была отправлена в Петербург и государыня взяла ее к себе. Правда, императрица обращается с ней хорошо и ласково, но моя дочь все же стала рабыней в стране врага своего отечества, и я не могу видеть ее чудесные глаза, слышать ее нежный голос! Это горе терзает мое сердце, быть может, оно‑то и затмило мой разум, обессилило мою волю, надломило мою твердость настолько, что я, несмотря на превосходство сил, дал себя победить… Быть может, счастье покинуло меня потому, что тогда я не сумел уберечь свое дитя. Я не могу забыть Зораиду, решительно не могу, а так как несчастье пало на мою голову, победа покинула меня и судьба послала мне столь тяжкое унижение, то я хочу на дальнейшую свою жизнь отказаться от величия и власти и удалиться в одиночество. Но пусть мое дитя будет со мной, и из его очей я буду черпать утешение и покой душевный. Я готов подписать ваши условия относительно Крыма, но прошу государыню императрицу вернуть мне мое дитя.

Глубоко тронутый Салтыков пожал руку визиря и воскликнул:

— Вам вернут вашу дочь! Я доложу государыне императрице о вашей просьбе.

— Мне сказали, — продолжал визирь, — что государыня любит мою девочку. Да, впрочем, как бы и могло быть иначе? Что, если она откажет в моей просьбе?..

— Она не сделает этого, — воскликнул Салтыков, — клянусь вам в этом! Я ручаюсь своим словом и честью, что сам, после утверждения мирного договора, привезу вам вашу дочь.

— Хорошо, генерал! — сказал визирь. — Я привык уважать вас в бою и потому отнесся к вам с полным доверием: я верю и теперь вашим словам и поручаю вашей чести счастье моей жизни. Составим договор, я готов подписать его.