Жан-Поль Сартр - Дороги свободы. III.Смерть в душе. IV.Странная дружба

• Название: Дороги свободы. III.Смерть в душе. IV.Странная дружба
• Автор: Жан-Поль Сартр
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1997
• ISBN: 966-03-0178-2 (III)

«Смерть в душе» — третья часть тетралогии «Дороги свободы». Немцы вошли в Париж. Сопротивление. Происходит обесценивание жизни, и этой ценой снимается вековечный жизненный трагизм.

Четвертая часть «Странная дружба» — концлагерь, неудачный побег. Роман оборван на полуслове.

---

— Посмотри на того парня, — сказал Пинетт. — Он еще ничего не знает.

Солдат, согнувшись над водой, с прилежным упорством стирал белье; реликтовый самолет урчал над ними. Солдат поднял голову и сквозь листву посмотрел на небо с рассмешившей их боязнью: эта маленькая сцена имела живописность исторического свидетельства.

— Скажем ему?

— Нет, — сказал Матье, — пусть не знает и дальше.

Они замолчали. Матье погрузил руку в воду и пошевелил пальцами. Его рука была бледной и серебристой, с голубым ореолом неба вокруг. На поверхность поднялись пузырьки. Травинка, принесенная соседним водоворотом, кружась, приклеилась к его запястью, подпрыгнула, снова приникла. Матье вынул руку.

— Жарко, — сказал он.

— Да, — согласился Пинетт. — Все время тянет спать.

— Ты хочешь спать?

— Нет, но постараюсь.

Он лег на спину, заложил руки за голову и закрыл глаза. Матье погрузил сухую ветку в ручей и пошевелил ею. Через некоторое время Пинетт открыл глаза.

— Черт!

Он встал и обеими руками начал ерошить волосы.

— Не могу уснуть.

— Почему?

— Я злюсь.

— В этом нет ничего дурного, — успокоил его Матье. — Это естественно.

— Когда я злюсь, — сказал Пинетт, — мне нужно подраться, иначе я задыхаюсь.

Он с любопытством посмотрел на Матье:

— А ты не злишься?

— Конечно, злюсь.

Пинетт склонился над башмаками и стал их расшнуровывать.

— Я даже ни разу не выстрелил из винтовки, — с горечью произнес он.

Он снял носки, у него были по-детски маленькие нежные ступни, пересеченные полосками грязи.

— Приму-ка я ножную ванну.

Он смочил правую ступню, взял ее в руку и начал тереть. Грязь сходила шариками. Вдруг он снизу посмотрел на Матье.

— Они нас найдут, да? Матье кивнул.

— И уведут к себе?

— Скорее всего.

Пинетт яростно растирал ногу.

— Без этого перемирия меня так легко не одолели бы.

— Что бы ты сделал?

— Я бы им показал!

— Какой бычок! — усмехнулся Матье.

Они улыбнулись друг другу, но Пинетт вдруг помрачнел, и в его глазах мелькнуло недоверие.

— Ты сказал, что мы тебе отвратительны.

— Я не имел в виду тебя.

— Ты имел в виду всех. Матье все еще улыбался.

— Ты со мной собираешься драться? Пинетт, не отвечая, наклонил голову.

— Бей, — предложил Матье. — Я тоже ударю. Может, это нас успокоит.

— Я не хочу причинять тебе боль, — раздраженно возразил Пинетт.

— Как хочешь.

Левая ступня Пинетга блестела от воды и солнца. Они оба на нее посмотрели, и Пинетт зашевелил пальцами ноги.

— У тебя забавные ступни, — сказал Матье.

— Совсем маленькие, да? Я могу взять коробок спичек и открыть его.

— Пальцами ног? — Да.

Он улыбался; но приступ бешенства вдруг сотряс его, и он грубо вцепился в лодыжку.

— Я так и не убью ни одного фрица! Скоро они припрутся, и им останется только меня задержать!

— Что ж, это так, — сказал Матье.

— Но это несправедливо!

— Это ни несправедливо, ни справедливо — это просто факт.

— Это несправедливо: мы расплачиваемся за других, за парней из армии Кора и за Гамелена.

— Будь мы в армии Кора, мы поступили бы так же, как-они.

— Говори за себя!

Он расставил руки, шумно вдохнул, сжал кулаки, и надувая грудь, высокомерно посмотрел на Матье:

— Разве у меня такая рожа, чтобы удирать от врага? Матье ему улыбнулся:

— Нет.

Пинетт напряг продолговатые бицепсы светлых рук и некоторое время наслаждался своей молодостью, силой, храбростью. Он улыбался, но глаза его оставались беспокойными, а брови нахмуренными.

— Я бы погиб в бою.

— Так всегда говорят.

Пинетт улыбнулся и умер: пуля пронзила ему сердце. Мертвый и торжествующий, он повернулся к Матье. Статуя Пинетта, погибшего за родину, повторила:

— Я бы погиб в бою.

Вскоре энергия и гнев снова разогрели это окаменевшее тело.

— Я не виноват! Я сделал все, что мне предписали. Не моя вина, что меня не смогли толком использовать.

Матье смотрел на него с какой-то нежностью; Пинетт был прозрачным на солнце, жизнь поднималась, опускалась, вращалась так быстро в голубом дереве его вен, он, должно быть, чувствовал себя таким худым, таким здоровым, таким легким: как он мог подумать о безболезненной болезни, которая уже начала его глодать, которая согнет его свежее молодое тело над силезскими картофельными полями или на автодорогах Померании, которая заполнит его усталостью, грустью и тяжестью. Поражению учатся.

— Я ничего ни у кого не просил, — продолжал Пинетт. — Я спокойно делал свою работу; я не был против фрицев, я их в глаза не видывал; нацизм, фашизм — я даже не знал, что это такое; а когда я в первый раз увидел на карте этот самый Данциг, я был уже мобилизован. Ладно, наверху есть Даладье, который объявляет войну, и Гамелен, который ее проигрывает. А что там делаю я? В чем моя вина? Может, ты думаешь, они со мной посоветовались?

Матье пожал плечами:

— Уже пятнадцать лет все видели, что война приближается. Нужно было вовремя умело взяться, чтобы избежать ее или выиграть.

— Я не депутат.

— Но ты голосовал.

— Конечно, — неуверенно ответил Пинетт.

— За кого? Пинетт промолчал.

— Вот видишь, — сказал Матье.

— Мне нужно было пройти военную службу, — раздраженно оправдывался Пинетт. — А потом я заболел: я мог проголосовать только один раз.

— А в тот раз ты это сделал? Пинетт не ответил. Матье улыбнулся.

— Я тоже не голосовал, — тихо сказал он.

Выше по течению солдат выжимал рубашки. Он их завернул в красное полотенце и, посвистывая, поднялся на дорогу.

— Узнаешь, какую песенку он насвистывает?

— Нет, — ответил Матье.

— «Мы будем сушить белье на линии Зигфрида». Оба засмеялись. Пинетт, казалось, немного успокоился.

— Я добросовестно работал, — сказал он. — И не всегда досыта ел. Потом я нашел это место на транспорте и женился: жену-то мне нужно кормить, а? Знаешь, она из хорошей семьи. Хотя поначалу между нами не все ладилось… Потом, — живо добавил он, — все утряслось; я вот к чему клоню: нельзя же заниматься всем одновременно.

— Конечно, нет! — согласился Матье.

— Как я мог поступить иначе?

— Никак.

— У меня не было времени заниматься политикой. Я возвращался домой усталый как собака, потом шли ссоры; к тому же, если ты женат, надо ублажать жену каждый вечер, разве нет?

— Наверное, да.

— Так что ж?

— А ничего. Вот так и проигрывают войну. Пинеттом овладел новый приступ злобы.

— Не смеши меня! Даже если бы я занимался политикой, даже если бы я только это и делал, что бы изменилось?

— По крайней мере, ты бы сделал все возможное.

— А ты сделал? — Нет.

— А если бы и сделал, ты сказал бы, что это не ты проиграл войну?

— Нет.

— Так как же?

Матье не ответил, он услышал дрожащее пение комара и помахал рукой на уровне лба. Пение прекратилось. «В самом начале я тоже думал, что эта война — болезнь. Какая глупость! Это я, это Пинетт, это Лонжен. Для каждого из нас это он сам; она сделана по нашему образу и подобию, и у нас та война, которую мы заслужили». Пинетт длинно шмыгнул носом, не спуская взгляда с Матье; Матье подумал, что у него глупый вид, но разъярился против себя. «Довольно! Довольно! Мне надоело слыть человеком, который ясно все понимает!» Комар танцевал вокруг его лба — смехотворный венец славы. «Если бы я воевал, если бы я нажал на гашетку, где-то упал бы человек…» Он дернул рукой и залепил себе хороший шлепок по виску; он опустил руку и увидел на указательном пальце крошечное кровавое кружевце, человек, у которого кровью истекает жизнь на булыжники, шлепок по виску, указательный палец нажимает на курок, разноцветные стекла калейдоскопа резко останавливаются, кровь испещряет траву на тропинке, мне надоело! Мне надоело! Углубиться в неизвестное действие, как в лес. Действие. Действие, которое возлагает ответственность и которое никогда полностью не понимаешь. Он страстно проговорил:

— Если бы что-то нужно было сделать…. Пинетт с интересом посмотрел на него:

— Что?

Матье пожал плечами.

— Нет, ничего, — ответил он. — В данный момент — ничего.

Пинетт надевал носки; его белесые брови хмурились. Он вдруг спросил:

— Я тебе показывал свою жену?

— Нет, — сказал Матье.

Пинетт встал, порылся в кармане кителя и вынул из бумажника фото. Матье увидел довольно красивую женщину с суровым выражением лица и намечающимися усиками. Поперек фотографии она написала: «Дениза — своей куколке, 12 января 1939 года».

Пинетт покраснел:

— Она меня так называет. Не могу ее от этого отучить.