Пенни Винченци - Злые игры. Книга 3

• Название: Злые игры. Книга 3
• Автор: Пенни Винченци
• Издательство: Новости
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1996

Это роман длиной в полвека, история целого клана англо-американской семьи. Герои книги живут так, как и полагается благополучным, богатым людям: удачная карьера, роскошные дома, великосветские развлечения, бурные романы. Но время от времени они попадают в такие трагические ситуации, что невольно возникает мысль - а не являются ли они просто фишками в чьей-то дьявольской игре?

---

— Ну и хорошо.

— Дяде Малышу тоже не стало хуже, — продолжала она, — я его видела на той неделе. Он был в очень приподнятом настроении. Они вместе с Томми открыли для себя массу новых игр. Не знаю, что бы они делали друг без друга, просто не представляю себе. Не говори этого никому, особенно Шарлотте, но мне Томми довольно симпатичен. — Она сознавала, что нервничает, что нарочно болтает без остановки, стараясь оттянуть тот момент, когда Кендрик попробует заговорить с ней об их совместном будущем.

— Да, — согласился Кендрик, — мне он тоже довольно симпатичен. Насколько я его знаю и могу судить о нем.

— А твой отец знает, что ты здесь?

— Нет. Пока еще нет.

— Ты разве не собираешься сказать ему?

— Ну, — ответил Кендрик, — это зависит…

— Отчего?

— Сейчас скажу. И как тебе тут, нравится ухаживать за Александром?

— Скучно. Тоскливо. Но ты же знаешь, что я должна этим заниматься, — устало вздохнула она. — По крайней мере, сейчас.

— Это «сейчас» что-то очень долго тянется, тебе не кажется?

— Может быть, немного долго. Кендрик, в чем дело? И почему ты так внезапно приехал?

— Я приехал, чтобы увезти тебя. В свой волшебный замок. На свой перестроенный чердак в верхней части Вест-Сайда.

— Там шикарно?

— Шикарно. Огромные комнаты, окна больше, чем стены комнат, все белое, масса света и с видом на парк.

— Послушать тебя, так просто идеальное место.

— Не совсем идеальное, — ответил Кендрик.

— А что не так?

— Там нет тебя.

— А-а.

— Георгина, дорогая, я восхищен тем, как ты предана отцу, точнее, Александру, и сейчас мы об этом поговорим… не смотри на меня так, Георгина, пожалуйста…

— Кендрик, ты отлично знаешь, что для меня Александр и есть мой отец. Я его люблю, он безупречно относился ко мне на протяжении всей моей жизни, и я просто не хочу искать никого другого. Мне не нужен ни образцовый отец, вроде Чарльза Сейнт-Маллина, ни порочный, как Томми. Для меня Александр — папа, идеальный папа, и все. Я очень жалею, что тогда тебе об этом рассказала.

— Ну и хорошо. — Лицо Кендрика ясно выражало, что ничего хорошего во всем этом он не видит.

— Да, так что ты собирался сказать?

— Я хотел сказать, что, на мой взгляд, пришла моя очередь.

— Что ты имеешь в виду?

— Георгина, я люблю тебя, я сделал тебе предложение, ты ответила, что согласна, и мне кажется, что я ждал уже достаточно долго.

— Но, Кендрик, а как же дядя Малыш?

— Я очень много об этом думал, и я убежден: мы должны доставить ему удовольствие, должны сделать так, чтобы он увидел нашу свадьбу. И я хочу, чтобы ты переехала ко мне в Нью-Йорк. Я теперь буду там работать, ты тут не работаешь, и это все просто нелепо. Я вчера вечером думал обо всем, пришел к выводу, что это нелепо, сел утром в самолет, и вот я здесь. Приехал специально, чтобы все это тебе сказать. Я считаю, что нам нужно пожениться прямо здесь, как можно проще и как можно быстрее, а потом уехать в Нью-Йорк. Я знаю, что папа болен и все такое, но он явно не одобрил бы, чтобы мы болтались тут и ждали, пока он… В общем, вот что я думаю насчет всего этого.

Пораженно глядя на лежащего в ванне Кендрика, Георгина выслушала эту необыкновенно длинную для него речь и теперь сидела с отсутствующим видом.

— Понимаю, — только и произнесла она.

— Ну, это не очень страстный ответ. Я думал, что ты сразу бросишься готовить подвенечное платье, паковать чемоданы и все такое.

— Не может быть. — Бесстрастный голос вполне соответствовал выражению ее лица.

— Что ты хочешь сказать?

— Не может быть, чтобы ты так думал. Ты же должен понимать, что я не могу согласиться, не могу поехать.

— Георгина, что значит — ты не можешь поехать? Я этого совершенно не понимаю. В противном случае меня бы здесь не было.

— Ты же знаешь, что я должна ухаживать за папой. Должна.

— Георгина, послушай. Твой отец, в отличие от моего, совершенно здоровый и полноценный человек. Он может прожить еще двадцать лет. Вероятнее всего, и проживет. И ты что, все это время намерена быть при нем сиделкой?

— Разумеется, нет. Но у него было нервное расстройство, Кендрик, и произошло оно, по крайней мере отчасти, и по моей вине, и пока еще его состояние очень неопределенно. Здесь за ним ухаживать некому, за исключением только Няни и миссис Тэллоу. А кроме того, психиатр сказал, что мы не должны… давить на него. Заставлять его заниматься тем, чем он не хочет заниматься, видеть то, чего он не хочет видеть. Я не могу оставить его, не могу.

— И сколько еще ты не сможешь его оставить?

— Н-ну… пока ему не станет лучше.

— И сколько, на твой взгляд, для этого может понадобиться времени?

— Не знаю… Возможно, еще несколько месяцев.

— Но это ведь уже длится столько месяцев! И может продолжаться еще годы. Я что, так и буду сидеть один в Нью-Йорке и неизвестно сколько дожидаться тебя?! По-моему, это не самая радостная перспектива, Георгина. Я ведь могу и не выдержать.

— Что ты хочешь сказать?

— Что я могу передумать. Могу сделать вывод, что ты любишь меня недостаточно сильно, для того чтобы выходить за меня замуж.

Могу решить, что меня не совсем устраивает быть для тебя только вторым после твоего отца. Ты же должна все это понимать, Георгина.

Георгина смело посмотрела ему в глаза. В глубине души ей стало очень страшно, но она не собиралась уступать, не желала дать себя запугать.

— Извини, Кендрик, но я должна делать то, что должна. Я не могу его оставить. Только не сейчас. Я ему нужна.

— Ты нужна мне.

— Ему я нужна больше.

— Ну что ж, в таком случае, — проговорил Кендрик, — думаю, мне можно прямо возвращаться в Нью-Йорк. Очень жаль, но никакого иного выхода я не вижу. Передай мне, пожалуйста, вон тот халат, Георгина, и, может быть, ты бы могла узнать, в котором часу есть сегодня рейс.

Георгина подала ему халат. Она молча смотрела, как Кендрик запахнулся в него, потом потянулся за одеждой; лицо у него было грустно-безучастное.

— Ты это что, серьезно? — спросила она.

— Да, — ответил он. — Абсолютно серьезно. — Он пристально посмотрел на нее, во взгляде его сквозила почти неприязнь. — Я тебя очень люблю, Георгина, просто ужасно люблю, у меня не было ни минуты, чтобы я о тебе не думал. Но любовь нужно постоянно поддерживать, лелеять. Она не сохранится, если ее не подпитывать, не заботиться о ней. А моя любовь к тебе помирает голодной смертью. И помрет, если ты ничего не сделаешь. В последний раз спрашиваю тебя, Георгина, ты поедешь со мной? Мы могли бы быть так счастливы вместе.

— Нет, — ответила она, — нет, я не могу. Пока не могу.

— Тогда, — сказал он, — давай мы лучше вообще обо всем этом забудем, ладно?

Она отвезла его назад в Хитроу и всю дорогу сидела с каменным лицом, молчаливая и неприступная.

— До свидания, — проговорила она, когда они добрались до аэропорта.

Он посмотрел на нее, поднял руку, слегка дотронулся до ее щеки.

— До свидания, Георгина, — только и сказал он.

Потом была длинная, бесконечная дорога назад, домой, уже без него, и впервые за очень-очень долгое время в ее машине не звучала кассета с записью его голоса. Свернув уже в темноте на Большую аллею, Георгина наконец ощутила боль и заплакала, а входя в дом, уже откровенно рыдала, громко, отчаянно, мучительно. Она вбежала в одну из боковых дверей, взлетела по лестнице к себе в комнату и захлопнула за собой дверь. Потом бросилась на постель и проплакала несколько часов подряд, вспоминая о Кендрике, о том, как они любили друг друга, как сильно она любила его, пораженная тем, что все это кончилось в одно мгновение.

Так она проплакала полночи. Краем уха слышала, как напольные часы пробили три, потом четыре; она так и лежала без сна, измученная, не в состоянии уже даже плакать, когда дверь в ее комнату потихоньку приоткрылась.

— Георгина? — позвал чей-то голос. Это была Няня.

— Ой, Няня, прости меня. Я тебя разбудила, да? — спросила Георгина, громко хлюпая носом и стараясь на ощупь найти платок.

— Как ты могла меня разбудить? Я и не спала вовсе. Ну, Георгина, что стряслось на этот раз? — Тон у Няни был сердитый; Георгина слабо, сквозь слезы улыбнулась ей.

— Да. Кендрик, Няня.

— А что Кендрик? Он что, уехал?

— Улетел назад в Нью-Йорк.

— Недолго погостил. Ему тут что, больше не нравится?

— Сегодня не понравилось. Я ему не понравилась.

— Должен же он что-то решить. Я думала, он хочет на тебе жениться.

— Теперь уже не хочет, Няня. Больше не хочет.

— А что не так?

— Я повела себя не так, Няня. А точнее, не повела себя так, как хотелось ему.

— Какими-то загадками ты говоришь, — проворчала Няня, как будто сама она говорила всегда исключительно прямо и ясно. — Что ты хочешь сказать, Георгина? Тебе всегда было трудно излагать свои мысли.