Пит Бест - Джон Леннон, Битлз и... я

• Название: Джон Леннон, Битлз и... я
• Автор: Пит Бест
• Жанр: Музыка, музыканты
• Год: 1994

В 1963 году своими двумя первыми синглами БИТЛЗ вызвали небывалую бурю в музыкальном мире и навсегда изменили популярную музыку. Но и сегодня еще немного людей знают о том, что знаменитая группа четырех парней из Ливерпуля — Джон, Пол, Джордж и Ринго — завоевывала свою репутацию вплоть до августа 1962 года как ансамбль Джон, Пол, Джордж и… Пит. С лета 1960 года Пит Бест был барабанщиком группы. Он сопровождал группу в течение двух лет, пока она набиралась опыта, открывшего ей путь к славе. Тем не менее для Пита дорога внезапно оборвалась, когда в 1962 году, на пороге всемирного триумфа группы, он был отстранен от работы без видимой причины.

Пит Бест хранил молчание больше двадцати лет, чтобы первым из БИТЛЗ рассказать историю тех безденежных лет. Пит повстречал Джона, Пола и Джорджа в конце 50-х годов, когда молодежь всего Мерсисайда создавала свои собственные рок-группы, в те времена, когда с БИТЛЗ первый раз в качестве «звезд» был заключен контракт на выступления в ночных заведениях Гамбурга.

В этой автобиографии он описывает повседневность тех ушедших лет, вкус первого успеха, непередаваемую историю его «увольнения», последовавшую за ним депрессию, свою попытку самоубийства и наконец свои напрасные усилия остаться в шоу-бизнесе. Пит Бест без колебания обратился к своей собственной коллекции, чтобы проиллюстрировать историю Джона, Пола, Джорджа и… Пита.

Это — искренний и трогательный рассказ, имеющая преимущественное право точка зрения на путь самой великой группы в истории рока.

---

В то же самое время Мо решила поговорить с владельцем «Каверны» Рэем МакФоллом. Она попыталась убедить его приглашать побольше рок-групп и заявила уверенным тоном, что если он пригласит одну такую группу — БИТЛЗ, — то ему останется только подсчитывать прибыль.

Боб Вулер, на которого произвел впечатление литерлендский вечер, тоже надоедал Рэю МакФоллу рассказами об этих неряхах, одетых в ковбойские сапоги и называемых БИТЛЗ. МакФолл в конце концов капитулировал, и мы водворились в «Каверне», играя на первых порах в дневное время, тогда как по вечерам царил джаз. Это был еще один поворот в нашей карьере. Как и наши юные почитатели, мы между делом поедали бутерброды.

Уже где-то было написано, что большая часть нашего существования протекала под землей: сначала — «Касба», потом — гамбургские «Индра» и «Кайзеркеллер», и вот теперь — клуб «каверна», который точно отвечал своему названию.[15] Только лишь «Топ Тен» Петера Экхорна позволял нам играть над поверхностью земли.

Мэтью Стрит была стиснута высокими мрачными зданиями, служившими когда-то складами овощей и фруктов; это была узенькая улочка, имевшая свой неповторимый характер. Крошечная сцена «Каверны» располагалась в самом конце туннеля, зажатая между двумя сводчатыми входами, ведущими под землю.

Артистическая уборная за кулисами с одинаковым успехом могла бы служить сауной. Еще ужасней была нехватка свежего воздуха. Молодые люди, выстраивавшиеся в очередь, чтобы увидеть БИТЛЗ, набивались битком, так что вынуждены были есть свои сэндвичи в настоящей парилке; мы часто видели, как они падали в обморок, на что никто не обращал внимания. Жара была такая, что уже после десяти минут нашего энергичного выступления волосы у нас на головах слипались, а пот стекал по лицу за воротник. Даже потолок сочился смесью испарений с чешуйками краски — мы называли это «ливерпульской перхотью». Весь клуб, танцевавшая там молодежь и игравшие группы источали запах дезинфекции, которой щедро поливали все вокруг. Этот аромат был настолько стойким, что им несло за километр от любого завсегдатая «Каверны».

За первое выступление в клубе мы получили пять фунтов, которые нам нужно было поделить, однако большая часть этой суммы осела в кассе «Грейпса»,[16] маленького паба на Мэтью Стрит, который стал для обливавшихся потом БИТЛЗ неким оазисом в этой пустыне, воняющей дезинфекцией и овощами с фруктами.

Недели пролетали со скоростью света, вместе с контрактами на маленькие вечеринки и дневные шоу в «Каверне»: наша репутация повышалась. Мы часто говорили о Гамбурге, и у нас возникло что-то вроде ностальгии. Мы хотели вернуться туда. Нам очень недоставало Сент-Паули, не смотря на печальное завершение нашей первой поездки. Мы узнали, что Стью власти тоже недвусмысленно приказали покинуть страну, но без всяких неприятностей, — мы с Полом не могли этим похвастаться! И теперь Стью больше, чем кто-либо другой хотел уехать, чтобы возвратиться в объятия Астрид, в которую он был все так же безумно влюблен. Мы не забыли ни дружбы Петера Экхорна, ни симпатичного «Топ Тена», в наших ушах все еще звучали слова: «Вы всегда будете желанными гостями». Однако, насколько мы знали, пункт обвинения нас с Полом в уголовном преступлении пока был в силе. Мы еще не забыли немецкого фараона, хваставшегося, что ноги нашей не будет больше на его родной земле. Вместе с Полом мы кое-что предприняли для того чтобы наш проступок был предан забвению. Мы написали в гамбургскую иммиграционную службу и повидались с немецким консулом в Ливерпуле, чтобы рассказать ему историю наших несчастий. В Гамбурге Петер Экхорн тоже не дремал: после небольшого расследования он нас успокоил. Единственное, что пострадало во время происшествия в «Бамби Кино», было куском старой обшивки, что мы и подтвердили. Нам стало известно, что Кошмайдер забрал свою жалобу: может, его заела совесть, — неизвестно. Во всяком случае, главный пункт обвинения отпал. Мы не могли не сказать о том, что все дело было в четырех несчастных презервативах, которые мы подожгли. Позднее Пол говорил:

— Даже если бы мы сожгли литры и литры бензина, здание не смогло бы сгореть: оно было каменным.

Самым важным в этой истории оказалось отсутствие официального разрешения на пребывание и работу в Германии. Болтовня Аллана Уильямса позволила нам съездить туда, но благодаря ей же все и закончилось таким образом.

Германский консул выслушал нас очень внимательно. Он расхохотался и сообщил нам приятную новость: мы снова свободные люди и можем спокойно возвращаться в Гамбург, не боясь никаких репрессий.

— Но на этот раз, — сказал он, улыбаясь, — не забудьте ни ваших виз, ни разрешения на работу!

В довершение всего 25 февраля Джордж Харрисон отпраздновал свой восемнадцатый день рождения и, таким образом, мог отныне работать в Сент-Паули, не боясь, что его сцапает полиция.

Мало-помалу я стал чем-то вроде временно исполняющего обязанности менеджера БИТЛЗ: выполнял всю бумажную работу и занимался всякими ежедневными мелочами. Остальные предоставили действовать мне, а Аллан Уильямс с течением времени и вовсе исчез из нашей жизни.

Я позвонил Петеру Экхорну в «Топ Тен», чтобы заручиться его обещанием новой встречи, и, как всегда, он сдержал слово. Он пригласил нас в Гамбург в апреле. Он добавил, что Тони Шеридан все еще выступает в «Топ Тене» и будет указан на афише вместе с нами. БИТЛЗ приняли эту новость с радостью.

Незадолго до нашего второго вторжения в Гамбург, нам пришлось пережить то, что я до сих пор называю «ужасом Олдершота». Для нас Олдершот, в Хэмпшире, с его знаменитыми военными, представлялся очень отдаленным фортом. Мы, если не считать гамбургских поездок, по большей части работали в округе Ливерпуля, которая была нам хорошо знакома и где мы были уверены в том, что соберем толпу и заставим девочек визжать. Олдершот же предоставлял нам новые горизонты, новых знакомых и, как мы надеялись, новых фанов.

Промоутер, предоставивший нам этот последний в марте месяце контракт, звался Сэмом Личем. Для такого случая он приготовил миниавтобус, на котором гигантскими буквами было написано «Знаменитые БИТЛЗ». По дороге мы смеялись и дурачились. Мы страшно веселились и с нетерпением ждали, когда же нас, наконец, встретит толпа исступленной молодежи. Это было наше первое представление в Англии дальше ливерпульского района. Но как только мы приехали на место, улыбки с наших лиц испарились. Зал напоминал заброшенное бомбоубежище. Никаких афиш, превозносивших наши таланты, на дверях не было. Казалось, это не в малейшей степени не беспокоило Сэма.

— Люди и так знают, что вы приехали в Олдершот, — сказал он уверенно.

Двери распахнулись в 19.30, чтобы пропустить толпу… Какую там толпу! Никакой толпы не было. Даже ни один бездомный кот не забрел в эти двери!

— Ты уверен, что концерт назначен на сегодня, Сэм?

Он подтвердил это все с тем же беззаботным видом.

В 20.30 насчитали шесть молодых людей: все, как один, еле стояли на ногах.

— Не беспокойтесь, ребята, — ободрил нас Сэм после первой части концерта, завершившейся полным провалом.

Все наши попытки оживить это мрачное место окончились неудачей.

— Пропустите стаканчик, — предложил он великодушно, и мы заказали в баре темного пива, которое нам и принесли.

Мало-помалу число посетителей дошло аж до десяти, а потом и до двенадцати, пришли даже две девушки. Ничего не оставалось делать, как еще больше валять дурака. Прямо посреди одной из песен Джон с Джорджем напялили свои пальто и принялись вместе танцевать фокстрот, хотя вряд ли они слышали, что играли остальные, также как и посетители (просто невозможно было назвать их публикой).

Буффонада продолжалась в течение всей второй части. Джон и Пол развлекались, давая петуха и вставляя в песни слова, которых там не было и в помине. Они перевирали даже припевы морских песен. Уж не знаю, что подумали зрители, но — какого черта! — мы веселились. Им же хуже, если они скучали, заплатив 3 шиллинга 6 пенсов за такую «замечательную» вечеринку, — кругленькая сумма по тем временам!

Наконец, слава богу, это испытание подошло к концу, и сконфуженный Сэм сообщил нам дурную новость:

— Простите, ребята, у меня не хватает денег, чтобы вам заплатить.

— Ты заинтересован в том, чтобы их найти, — оборвали мы его.

В конце концов он заплатил нам 12 фунтов, тогда как мы договаривались на 20.

В миниавтобусе по дороге обратно в Ливерпуль мы делали вид, будто его вообще не существует. Мы отомстили ему специфическим битловским способом: мертвым ледяным молчанием и суровыми мрачными лицами, со взглядами, устремленными в пустоту. После этого фиаско Сэм избегал нас в течение девяти месяцев. Мы так никогда больше и не получили остатка нашего гонорара; я, во всяком случае, не получал.