Марина и Сергей Дяченко - Скитальцы

• Название: Скитальцы
• Автор: Марина и Сергей Дяченко
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Героическая фантастика
• Год: 2003
• ISBN: 5-699-04354-3

Грандиозный цикл «Скитальцы» М. и С. Дяченко давно стал классикой жанра.

Маг, потерявший силу, вечный странник Руал Ильмараннен. Блестящий офицер Эгерт Солль, изуродованный шрамом на щеке и страхом в сердце. Нежная Тория, дочь декана Луаяна, остановившего Черный Мор. Привратник Луар, неизменный страж Двери, в которую стучит таинственная Третья Сила. Авантюрист Ретано Рекотарс — он виновен и осужден, он знает точную дату своей смерти, пытаясь если не отменить приговор, то прожить целую жизнь за один год. И люди, живые люди, остающиеся собой в странствиях и схватках, любви и ненависти, жизни и смерти.

Романы «Привратник», «Шрам», «Преемник» и «Авантюрист» достойны внимания самого искушенного читателя.

Идите вслед «Скитальцам»!

---

— Он ржавеет, — сказал старик шёпотом. — Видишь, он ржавеет.

Луар не слышал. Весь мир сжался до сокровища на старческой ладони.

— Ты… — старик чуть усмехнулся, — никогда не читал… завещания Первого Прорицателя. Тебе не понять…

Луар протянул трясущуюся руку.

— А зачем он тебе нужен? — легко спросил старик. — Так ли нужен, как ты думаешь, а?

Неуловимое движение рукой.

— Не-ет!

Луар захлебнулся криком.

Блеснула на солнце золотая цепочка; Амулет Прорицателя, выстраданная Луаром вещь, пустился прыгать по гладкой зеленоватой поверхности.

…Вода обожгла — так, будто он бросился в костёр. Глинистое дно выпало из-под ног, и на секунду он увидел водную гладь изнутри — колышущаяся светлая плёнка с шариками пузырей. И впереди — маленькая золотая комета, пластинка, опускающаяся на дно, влачащая за собой тонкий хвост цепочки.

Его руки впились в мутную ледяную воду. Он видел только свои руки цвета мертвечины, зелёную воду и белый песок на дне; на миг испугался, что потерял — но медальон звал его, тонкая пластинка стояла ребром, до половины утонув в иле.

И тогда его вытянутые пальцы коснулись Амулета Прорицателя.

Глава четвёртая

Ясным и солнечным, по-весеннему тёплым днём Флобастер объявил, что завтра — завтра! — мы покидаем город и трогаемся в путь.

Фантин обрадовался, как ребёнок. Бариан всё знал заранее, Муха довольно шмыгнул носом, а Гезина загадочно улыбнулась. Одна только я стояла с деревянным лицом, будто сельская невеста, которой уже на свадьбе показали наконец жениха.

Вечером все вместе отправились в трактир — пить и веселиться, радоваться весне и предстоящим странствиям. Я сидела в углу, цедила кислое вино и смотрела в стол.

Трактир был ещё полон, когда Флобастер железной рукой отправил всех спать — рассвет ждать не будет, ворота открывают на заре, дорога не снизойдёт к жалобам сонных лентяев, дорога любит лишь тех, кто выступает в путь затемно…

Я шла позади всех. Флобастер тоже чуть поотстал — и тогда я его окликнула:

— Мастер Фло!

Вероятно, он ждал от меня выходки — обернулся нервно, даже несколько суетливо:

— Ась?

— Я не поеду, — сказала я.

Весь вечер я мучительно сочиняла эту короткую фразу. Весь вечер я боялась вообразить, каким сделается лицо Флобастера; однако в переулке было темно — и потому я так его и не увидела.

Долго тянулась пауза; голоса, смех Гезины, хрипловатый басок Мухи отдалялись по улице.

— Он бросит тебя, — спокойно сказал Флобастер. — Он бросит тебя и забудет. Ты наймёшься служанкой в какую-нибудь лавку, всю жизнь будешь мыть заплёванный пол и выслушивать брань. А когда жирный хозяин станет тискать тебя где-нибудь в кладовке, ты будешь вспоминать своего благородного рыцаря и глотать слёзы…

Мне стало холодно. Он говорил бесстрастно и в то же время убеждённо — как пророк.

— И может быть, тогда ты вспомнишь и меня. И скажешь своей мокрой соломенной подушке, что старик, выходит, был прав… И кинешься вдогонку — но только зря, Танталь. Потому что такое не прощается. Никогда.

Он перевёл дыхание. Я стояла ни жива ни мертва.

— Знаешь, — он усмехнулся, — двадцать лет назад я сам мог стать лавочником и обзавестись выводком детишек… Но талант не тряпица, чтобы менять его на чью-то случайную ласку. Нашёлся добрый человек, который объяснил мне это… И я ему по гроб благодарен. Понимаешь?

Я молчала. От втянул воздух сквозь стиснутые зубы:

— А теперь скажи, что ты пошутила, и закончим этот разговор.

Где-то в темноте над нашими головами поскрипывал флюгер. Пронзительно заорал гулящий кот, ответил другой, грохнул ставень, на крикуна плеснули помои пополам с проклятьями — и снова тишина, нарушаемая теперь звуком стекающих с крыши ручейков.

Мне хотелось провалиться сквозь землю. Потому что ответ мой был предопределён. Потому что предстоит ещё узнать, смогу ли я жить без сцены и без труппы, — но вот без Луара мне не прожить точно. А Флобастер этого не поймёт. Я в его глазах… не хочется и думать, кем я представляюсь в его глазах. Лучше мне было ещё в приюте умереть от скарлатины.

Кошачий концерт возобновился на соседней крыше. Флобастер громко дышал в темноте.

— Я не поеду, — сказала я еле слышно.

Флюгер на крыше издал душераздирающую руладу.

— Как знаешь, — отозвался Флобастер глухо. — Прощай.

Повернулся и исчез в темноте.

* * *

Луар стоял посреди площади, и весенний ветер покачивал его, как деревце.

Он чувствовал себя, как человек, наконец-то оклемавшийся после долгой болезни; дорога помнилась смутно — был угар, исступление, потом ледяная вода — и сразу почему-то площадь с наглухо заколоченной Башней Лаш, с казнённой куклой перед зданием суда и этим самым зданием, в подвалах которого он был зачат…

Он с удивлением понял, что рад возвращению. Более того, всё путешествие в погоне за медальоном казалось теперь сказкой, рассказанной на ночь.

Эта мысль заставила его содрогнуться. Он сунул руку за пазуху — слава небу, медальон был на месте, и хорошо бы прямо сейчас положить его на ладонь и в который раз жадно рассмотреть до мелочей… Но нельзя. Луар почему-то панически боялся подставить Амулет под случайные посторонние взгляды.

Он с сожалением отпустил золотую пластинку, висевшую теперь у него на груди. Плотнее запахнул плащ; впрочем, площадь жила своей повседневной жизнью, ничуть не интересуясь Луаровыми тайнами. Площадь торговала и разгуливала; четыре ливрейных лакея, натужно сопя, протащили мимо безвкусно разукрашенный паланкин, и пухлая рука из затянутого кружевами окошка приветственно махнула зардевшейся цветочнице. У подножия Башни бродил безумный старик в развевающихся лохмотьях; пара зевак, видимо, деревенских, глазела на него, как на диковину. Рядом лоточник привлекал покупателей, ловко подкидывая в воздух круглые булочки с маком; хитрый уличный мальчишка поддел умельца под локоть, подхватил булочку, шлёпнувшуюся на мостовую, и, ретируясь, врезался на бегу в спокойно кормящуюся голубиную стаю. Голуби взмыли в небо, хлопая крыльями и осыпая площадь помётом; горожане морщились, счищая с одежды свежие птичьи отметины. Луар мрачно усмехнулся.

К радости его возвращения примешивалась некоторая удивлённая досада — за плечами долгий путь, и вот, вернувшись, он оказался в самом его начале. Снова в том же месте — как стрелка часов. Как крыса, бегущая по ободу деревянного колеса…

Теперь он стоял перед зданием Университета; кто-то из проходивших мимо студентов узнал его и поздоровался — тщетно, потому что Луар его не заметил. Взгляд его не отрывался от окон библиотеки, двух больших витражных окон, одно из которых было чуть приоткрыто.

Не отдавая себе отчёта, он снова сунул руку за пазуху. Ему показалось, что медальон пульсирует в ладони, хотя, скорее всего, это пульсировала в жилах собственная Луарова кровь.

Невозможно без конца играть с собою в прятки. Невозможно не думать о женщине… О той, которая так часто распахивала изнутри эти витражные библиотечные окна и смеялась, и махала рукой мальчику, восседавшему на плечах отца… Да, в общем-то, на плечах совершенно чужого человека, который был потом обижен судьбой — оскорблён в лучших своих чувствах…

Луар криво усмехнулся — что поделаешь. Трудно удержать за пазухой горячий уголь…

Рука, сжимавшая медальон, дёрнулась, как от ожога. Горячий уголь за пазухой — придёт же в голову. Горячий уголь на золотой цепочке.

…В гостинице он заперся на ключ, занавесил окно, вытащил Амулет и положил его на стол — посреди потёртой бархатной скатерти. Пластинка лежала смирно, тускло поблёскивая золотой гранью; Луар медленно, со вкусом изучал тонкости фигурного выреза, стараясь не замечать при этом бурых пятен ржавчины, расплодившихся на тусклой золотой поверхности.

Вещь, которая умирает. Так сказал старик, умевший запускать по воде прыгающие камушки. Именно так — «вещь, которая умирает. Вместе с нами. Вместе с миром»…

Слишком много сумасшедших стариков, подумал Луар. Тот, что бродит вокруг Башни в рваном одеянии служителя Лаш, тоже любит пророчить о конце света. Чего только не услышишь от безумного старца… Но ржавое золото? Луар привык считать, что золото не ржавеет.

Он накрыл медальон ладонью. Представил его во всех подробностях чистым, без единого пятнышка… Отнял руку. Ржавчина не исчезла — кажется, её стало больше.

Тогда у реки, в угаре и исступлении, было сказано нечто, чему сам Луар потом дивился. Что-то вроде «Я — Прорицатель»… Если это правда, если он действительно так сказал — что ж, тогда он безумнее всех сумасшедших стариков в этом сумасшедшем мире.

Золотая цепочка лежала на вытертом зелёном бархате, как тусклый ручеёк в траве. С каждой минутой Луаром всё более овладевало беспокойство: Амулет слишком долго находился вне его, а ему необходимо было постоянно ощущать медальон на своей груди.