Генри Олди - Бездна голодных глаз

• Название: Бездна голодных глаз
• Автор: Генри Олди
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2004
• ISBN: 5-699-05960-1

Стоит в центре арены Бог-Человек-Зверь. Молчат, затаив дыхание, трибуны. Меч и трезубец против власти Права. Время пришло, время бьет в колокола! Содрогается вложенная в мир Пустота. Время пришло; Путь проходит через нас. Предтечи — человек-тигр Оити Мураноскэ, человек-чудовище Сергей, человек-бегун Эдди, человек-дельфин Ринальдо — вехи на последнем пути Человечества. Мы превращаемся...

...Мы были мудрым, сильным, гордым Сартом, чей удел — прокладывать тропу и ожидать на ее поворотах других, идущих следом; мы стояли на арене, облитой солнцем и голодной влагой глаз; наши обожженные сердца Живущих-в-последний-раз одолели нашу же вампирскую суть — мы вернулись к солнцу и вывели других... наши пальцы тронули струны лея, и взорвалось над нами Слово Последних.     

---

Заброшенный дом на забытом богом и людьми перекрестке — дряхлый, искалеченный, с высокими узкими окнами, мутные стекла которых были затянуты хлопьями пыли и покрыты многолетним, если не многовековым слоем грязи. Стропила и балки перекрытий были разворочены, и в бесчисленные дыры заглядывало любопытное небо.

Ночное небо с редкими, тревожно мерцающими звездами.

Из западной стены был выворочен огромный кусок, и в проломе возвышался гигант с растрепанными волосами, напряженно всматривающийся вдаль. У ног его валялся тюк с чем-то тяжелым и угловатым, а на тюке примостился худой юноша с выцветшими глазами, склонившийся над пятиструнным леем.

Оба человека были неподвижны, настолько неподвижны, что это казалось невозможным; словно время устало и ненадолго остановилось у обочины — перекусить, чем бог послал, и забыться тревожным, зыбким сном.

Время спало, а за спиной людей в проломе открывалась небольшая комнатка с остатками полусгнившей мебели, первоначальное предназначение которой уже невозможно было определить; а в самом углу на груде тряпья сидел седой человек без возраста, и человек обращался к пустоте рядом с собой, как будто ждал, что она ответит…

* * *

— …Это ты? — спросил я, еще раз покосившись на сидящего рядом.

— Извини, Сарт, — сказал он, осторожно трогая мой локоть, и в звездном свете слегка блеснул перстень со странным именем «Авэк». — Я сейчас уйду. Вот посижу немного — и уйду. Совсем. Я теперь могу — уйти…

— Не надо, — робко попросил я. — Останься, а?… Я не умею — один… и не хочу.

— А разве ты один? — удивился он.

— Один… Они все ушли, чтобы я остался. Я убил их. Предстоящих… И теперь я — пуст. До дна. До самого донышка. Все ушли, и боги ушли, и Лайна… и Дом. Один я, Авэк, как перст, как… Чтоб мне пусто было! И Эйнар скоро уйдет, наверное, и Гро…

— Ну и дурак, — жестко сказал Авэк ал-Джубб Эльри и зашелся сухим, лающим кашлем. — Ты мне раньше больше нравился… Один он… а они как же?!

Он махнул рукой в сторону пролома — и я увидел.

Дороги… И люди на них.

— Ты теперь свободен, Сарт… И я свободен. И они — тоже. Свободны видеть небо, не спотыкаясь взглядом о крышу, свободны верить во что угодно, свободны выходить за рамки бытия и находить сверхъестественное вокруг себя. Прислушайся, Сарт, если ты не разучился слышать…

Я прислушался. И услышал.

Топот копыт кентавров, воздушную поступь богов и клич яростных героев, шепот бездн и пульс миров, отзвук магических обрядов и стоны красавиц, которых еще только надо спасти; хлопанье крыльев дракона и звон меча о доспехи, вой оборотней и дыхание бессмертных, и шаги, шаги — шаги людей по бесчисленным дорогам, среди которых мне померещились и мои шаги; и голоса слепых сказителей на перекрестках…

— Ты разрушил Дом, Сарт, и теперь сверхъестественное вернулось в жизнь и расплескалось по мирам. И снова у человека появилось то, чего не может быть. Ты разрушил Дом, который хотел стать Богом, значит, отныне ты — Предстоятель, Предстоятель Перекрестков, и вечно тебе, Сарту-Мифотворцу, быть на перекрестках судеб и событий, потому что нет тебе смерти вне твоей воли и желания…

— Вне моей воли и желания, — повторил я и внезапно понял, что Авэк прав, и еще понял, что нигде и никогда не смогу передать свой нежданный и страшный дар, потому что никому не пожелаю подобной судьбы.

А себе? Впрочем, разве у меня есть выбор?…

— Скажи, Авэк, — прошептал я, не оборачиваясь к нему, — чьим Предстоятелем был ты?

— Авэк-Предстоящий, — просвистел ветер в развалинах дома, — от незримых алтарей Безымянного, Отца Пути… Пути-и-и…

Рядом со мной никого не было.

Проснувшееся время сладко потянулось и двинулось дальше, и в проломе зашевелился всклокоченный Эйнар, едва не наступив на растерянного Грольна.

— Ты куда пойдешь, Сарт? — спросил он, и, не дожидаясь ответа, добавил: — Я вон туда пойду… там, кажется, не нужны герои. Во всяком случае, пока не нужны…

— А потом? — поинтересовался я, поглаживая Роа, невесть откуда свалившегося на мое плечо и удивительно тихого для его темперамента.

— Потом я пойду искать тебя, — не задумываясь, сообщил Эйнар. — Ты-то куда собираешься?

— Не знаю, Эйн… Еще не знаю.

— Я с тобой, — встрепенулся Гро, засовывая свой лей в чехол. — Я с тобой, Сарт… Ладно?

Я подошел к Гро, улыбавшемуся как-то грустно и невпопад, и щелкнул его по носу. Роа подпрыгнул и одобрительно заскрипел.

Потом я пнул ногой останки тумбочки и поднял выпавший оттуда свиток, разглаживая его на колене и отвязывая от пояса чернильницу…

…Не листайте эти страницы в тщетной надежде отыскать крохи правды о мире — ибо правды здесь нет, и мира этого нет, а есть лишь боль и память, память и боль.

…Не листайте эти страницы, стремясь отвлечь себя чужой ложью о том, что было и чего не было — ибо за ложь эту дорого плачено, дороже, чем за правду, и поздно теперь порицать, утверждать или сомневаться.

…Не листайте эти страницы от нечего делать, ибо воистину страшен тот час, когда человеку нечего делать, и идти некуда, и обрыв манит лишь тем, что он — обрыв.

…Не читайте написанного, потому что слова — ширма, темница, оковы, в которых бьется недосказанное; и меня не слушайте, когда я кричу вам об этом, потому что и я связан словами, как все; не слушайте меня, не слушайте, не…

И не верьте мне, когда я говорю вам об этом.

Не ищите здесь прошлого — его здесь нет; но не ищите и будущего. Несколько дней, горсть минут — вот они, и это настоящее, наше с вами настоящее, которое мы зачастую упускаем, предпочитая вспоминать или загадывать.

Прошлое уже закончилось, каким бы подробным оно ни казалось, а будущее еще не начиналось — и, пожалуй, никогда и не начнется. Давайте немножко поживем сегодня, сейчас, сию минуту, и тогда вы наконец сможете почувствовать не то, что мы были или будем, а то, что мы — есть.

Лучше вслушайтесь, и тогда обязательно, за очередным поворотом дороги, вы услышите…

Среди бесчисленных светил
Я вольно выбрал мир наш строгий…

Вслушайтесь, пожалуйста — вы обязательно услышите, если только не махнете рукой и не пройдете мимо. В конце концов, ведь это было так давно, и где-то там, за небесами…

ВИТРАЖИ ПАТРИАРХОВ Повесть

В оный день, когда над миром новым

Бог склонял лицо свое, тогда

Солнце останавливали словом,

Словом разрушали города.

И орел не взмахивал крылами,

Звезды жались в ужасе к луне,

Если, точно розовое пламя,

Слово проплывало в вышине.

Мы ему поставили пределом

Скудные пределы естества,

И, как пчелы в улье опустелом,

Дурно пахнут мертвые слова.

Н. Гумилев

Чужой

— Ты написал очень грустную сказку, — сказала жена, привычно отбрасывая с лица упавшую прядь волос.

Мастер улыбнулся.

— В следующий раз обязательно напишу веселую. Обязательно. В некотором царстве, некотором государстве…

А потом ты медленно приходишь в себя, машинально размазывая по лицу копоть и кровь, тупо глядя на изуродованные останки патрульного корвета, понимая, что ты один, один в этой Богом забытой дыре, и аккумуляторы пистолета, сунутого в разбитый рот, оказываются разряженными…

А дальше — дальше ты идешь, тащишься через бесконечные маленькие деревушки, где тебя травят ленивыми собаками и почти не дают хлеба, под вялую брань и сочувствие, а выброшенные из окна старые башмаки оказываются безнадежно дырявыми и с оторванной левой подметкой, висящей на гнилых нитках. И ты идешь, тащишься, стараясь не переносить вес на левую ногу, стараясь не задумываться о будущем, пока у старой буковой рощи не встречаешь первых прилично одетых людей. В их мытых руках тонкие прямые клинки, и самый молодой из них все пятится назад, устало отмахиваясь, падая на колено, пытаясь вырвать глубоко вошедшую сталь… Ты проходишь мимо, тебе безразлично происходящее, но убийцам не нужны свидетели, им почему-то никогда не нужны свидетели, и тебе тычут железом в спину, промахиваются и догоняют снова… Ты забираешь оружие, ломая его на колене, не понимая, за что — и отдаешь богато украшенную рукоять встающему с земли владельцу. А потом недоумению не остается места, они оказываются на редкость неуклюжими и хрупкими, и, перехватывая рассеченную голень грязным рукавом от куртки ближнего из лежащих, ты привыкаешь к мысли о возможности убийства. И ты натягиваешь темно-фиолетовый колет с оранжевыми наплечниками, разбираешь мешанину ремней кожаной перевязи, отвязываешь от чахлого деревца чужую лошадь и впервые в жизни перекидываешь ногу через седло. В мир надо входить в такой, какой он есть на самом деле. Особенно в чужой мир.