Генри Олди - Шутиха. Фантастические произведения

• Название: Шутиха. Фантастические произведения
• Автор: Генри Олди
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-19203-4

Вам никогда не хотелось завести шута? А увидеть гладиаторские бои адвокатов, познакомиться с джинном из пожарной инспекции, присутствовать при налете стрельцов на типографию, встретить у подъезда тощую старуху Кварензиму - тоже не хотелось бы? Познакомиться с писателем, рыцарем Ордена Святого Бестселлера, которому Книжный Червь предложил "убить героя"? Побывать в лавке "Second hand", где торгуют судьбами, уже бывшими в употреблении? Вступить в битву с космическими пиратами? Сняться в одном фильме с актерами-вампирами?

Вперед, читатель! Эту книгу составили самые фантасмагорические, самые ироничные и, пожалуй, самые необычные произведения Г.Л.Олди.

Содержание:

Шутиха (роман)

Орден Святого Бестселлера, или Выйти в тираж (роман)

Чужой среди своих (повесть)

Вторые руки (пьеса)

Герой вашего времени (цикл рассказов)

Сказки дедушки-вампира (цикл рассказов)

Тени моего города (цикл рассказов)

---

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ШУТКИ В СТОРОНУ, или КВАРЕНЗИМА НЕ ПРОЙДЕТ!

Глава десятая «УБОГИЙ ЗА ПАЗУХОЙ»

Дивный аромат. Мелодичное шкворчание в соль мажоре. Это яичница. Она жарится. Колокольный перезвон. Сладкий, малиновый. Это посуда. Она дребезжит. Сонет Шекспира «Увы, мой стих не блещет новизной...» на мотив «Каким ты был, таким ты и остался». Смех. Это Пьеро и Настя.

Они веселятся.

Кто-то шепчет о прелестях сна. Пуховых, мягчайших.

Это древний грек Морфей. Он в ампулах.

— Мама, вставай, на работу опоздаешь!

Ушат ледяного счастья рухнул на сердце: ребенок давно на ногах и занят общественно-полезной деятельностью. Это Настя-то! Которая, если не разбудить ее пинками, дрыхнет до полудня! Попытка припомнить, бывало ли, чтобы дочь вставала раньше матери, увенчалась крахом. Что ж, все однажды случается впервые, как утверждал Гарик, пытаясь совладать с забитым унитазом.

Утро выдалось чудное, пряча за пазухой гранату сюрпризов. Гороскоп понедельника обещал «наведение порядка в делах своих и там, где не просят». На карнизе, норовя клюнуть друг дружку в глаз, насмерть схватились два голубя, озверевших с голодухи. Один серый, другой белый. Два веселых птица. Это, как общеизвестно, ворон ворону глаз не выклюет, а голубь голубю — запросто! Отдав должное агрессивности символов мира, Шаповал подошла к окну. Спугнула пернатых забияк, оперлась о подоконник.

Во дворе обнаружилась знакомая и оттого вдвойне гадкая личность: потомственный инвалид Берлович собственной нетрудоспособной персоной. Потап Алибекович, трагически заломив бровь, внимал кузнечику-человечеку с патологически гладкой, как бильярдный шар, прической. Общий силуэт кузнечика показался смутно знакомым, но когда, на миг отвлекшись, женщина вновь глянула в окно, инвалид уже пребывал в одиночестве. Зато с ветки клена напротив в ожидании подачки требовательно ворковали два одноглазых голубка с черными пиратскими повязками.

«Кажется, я еще сплю!»

Сновидица решительно протерла глаза. Голуби, курлыкнув «Пиастр-р-ры!», с шумом взяли курс на Ямайку, а Берлович двинулся на покорение ближайшей скамейки.

Уже в ванной пришло на ум, кого напоминал быстро ускакавший кузнечик чужого счастья: клерка из «Шутихи». Впрочем, вопрос «А был ли мальчик?» остался без ответа. Зато яичница удалась на славу. Тугие, упругие солнышки желтков, голландское кружево белка, хруст шкварок, укроп-кинза, сочный болгарин-перец и кровавые ломтики томатов — пальчики оближешь! Мама постеснялась, а дочь таки облизала. Выяснить, кто творец сего чуда, не удалось: шут с Настей валяли ваньку, кивая друг на друга, словно партизаны на допросе. Потом открыли банку печеночно-ливерного паштета «Прометей», и допрос угас сам собой.

Кофе, сваренный в джезве, с густой пенкой, имбирем и черным перцем, искушал призраком второй чашки. Очень хотелось поболтать о пустяках. Обсудить чей-нибудь фасон платья, всласть позлословить насчет добрых знакомых... Даже присутствие Пьеро раздражало слабо: так зудит ночью одинокий комар, но лень вставать из-под одеяла. Увы, труба звала. Колола золотым шилом: без тебя отлаженный механизм «Фефелы» заржавеет, застопорится и пойдет в разнос! «Ре-Майоры» и «Доминанты» подавятся бумагой, печатники запьют горькую, художники учинят Вальпургиеву ночь с творческим участием Ангелины Чортыло и девочек-верстальщиц, макетчики станут сутками напролом резаться в «Героев меча и орала», главбух с замом украдут все деньги, поделят и смоются на попутной галере в Трапезунд, а котельщик Еремеич заснет на боевом посту, придав офису ускорение для выхода на орбиту...

— Мам, я провожу тебя к машине!

— Почту за честь, тетушка! Мы шли под Одессу, а вышли к Херсону, в засаду попался отряд!..

Как в воду глядел, паяц чертов! В засаду угодили, едва успев выйти из подъезда. Зря, что ли, Берлович занял главенствующую над двором высотку?

— Полюбуйтесь! Молодежь! Современная! Мы в их годы, понимаешь! С киркой! С кайлом! Во имя!

Знаки восклицания частоколом торчали в монологе потомственного инвалида.

— А они?! С жиру бесятся! Смехачей себе покупают! Измываются над ними! А те — над нами! И мать ее...

На этих словах оратор сбился с мысли. Язык сам собой свернул в привычную колею, но глава домкома быстро восстановил контроль над предательским органом.

— И мамаша ейная! Поощряет! А вы что вытаращился, молодой человек?! На вас же дети! Какой вы пример им?! Где ваше человеческое?! Где?!

Торнадо дворового скандала стремительно вовлекал в свою воронку все новые действующие лица. Мы же, как Лица Третьи, а потому бездействующие, сочли за благо не вовлекаться. Спрятавшись в беседке, мы наблюдали за развитием событий.

На вопли Берловича начали оборачиваться доминошники, оккупировавшие с утра пораньше любимый столик. Парламент старушек навострил уши с самого начала; теперь ушлые леди старались не пропустить ни слова. Замер с поднятой ногой шкандыбающий за пивом похмельный баобаб, морщась от громких звуков. На лице его отобразилась натужная работа мысли: залитые портвейном извилины отсырели. Что делать? Кто виноват? Какого хрена орут?!

Вечные вопросы нашей интеллигенции...

Даже дети прекратили возводить в песочнице Замок Элли, Королевы Людоедов, и самый маленький карапуз осведомился:

— Сиво дядя так клицит? Дяде больно? Дядю кусили в попу?!

Мать и дочь обменялись взглядами: кто даст суровую отповедь этой ошибке природы? Но шут опередил обеих. Он вдруг сел прямо на асфальт и заплакал. Всхлипывая, содрогаясь всем телом, размазывая слезы по щекам и нисколько не стесняясь рыданий. Вот так запросто сидел и плакал между двумя оторопелыми женщинами.

Искренне.

Честно.

Утирая замурзанную рожу бейсболкой.

— Вот, вот!.. — заперхал, клокоча горлом, Потап Алибекович. — Видите? Довели человека...

— Окстись, Альбекыч! — поджала губы одна из старушек, в мятом пыльнике и оренбургском пуховом платке (видать, мерзла даже в июле). — Ты ж его и довел, болезного!

— Вертухай поганый! Стукач! Наел харю-то, стрелок ворошиловский!.. — Похоже, вторая леди когда-то строила Беломорканал. — С кайлом он! С хайлом он!

— Ирод языкатый! Сколопендру со свету сживет, аспид!

— Точно! Меня вчерась уличал: ты, грит, Мосевна, бандерша и самогоноварилыцица! Тюрьма по тебе, грит, плачет! А сам намекает: отлей, мол, литру! Я т-те отолью! Ужо отолью на анализы!

Загудела, заворчала грозовой тучей вольница доминошников. Нахмурились усатые лыцари; из-под бровей колючки недобрые — скуси патрон! пли! Съежился, злыдень? усох?! пнем трухлявым решил прикинуться, чтоб пронесло?! Ох, пронесет, так пронесет, что месяц с очка не слезешь! Уж и слово кто-то бросил: «Хлопцы, забьем козла?» Непонятно бросил, двусмысленно. Поднялся из-за стола, оправив седой чуб, полковник Перебыйнос. Цыгарку недокуренную в кулаке скомкал.

Харкнул под ноги:

— Пошто шутейку в слезы вогнал, змий подколодный? Пошто честных баб на людях срамишь, окаянец? Заткнул бы пельку, опудало брехливое, не позорил двора. Не то, гляди, осерчаем...

И кашлянул басом, со значением. Детвора тут как тут:

— Дядя клоун, не плачь!

— Дядя клоун, он дурной! Он на всех ругается!

— Берлович — дуракович! Берляк — дурак! Берляк...

— ...получит в пятак!

— Не плакай, клован. На кафетку. Вку-у-усная!..

А похмельный баобаб, завязав с вопросами интеллигенции, шагнул к рупору нравственности. Будто по ниточке шел, родимый. Будто младой поручик на плацу. Взял за впалые грудки, с явственным скрипом вознес в эмпиреи. Дыхнул перегаром:

— Шо, бляха-муха? На убогого вякать, да? Ты на меня вякни, мухомор! Расплодилось вас, бактериев...

Разжал пальцы и, мрачно следя за бегством Берловича, велел:

— Ты, убогий, меня жди. Не уходи никуда. Я пива притараню...

Кативший мимо тележку с фруктами лоточник Реваз остановился, утер шуту слезы передником и извлек три тяжелые грозди: «кардинал», «кишмиш» и «дамские пальчики».

— Кюшай, дарагой, да? Витамин-шмитамин, да? Сам ешь, гурия корми, детишка корми! Палахой чилавэк слушай нэ нада, дядя Реваз слушай нада! Реваз слушай, «дамский пальчик» кушай! Вай, сладкий, вай, полезный! А станет палахой чилавэк собака гавкать — скажи дядя Реваз, да? Зарэжу, клянусь мама! Требуха наружу, сэрдце на шашлык!

Золотозубая улыбка лоточника говорила: шутка — ложь, да в ней намек! Разумеется, все прекрасно знали, что общий знакомец и любимец Реваз никого резать не будет. Ну, дом поджечь, любимого пса освежевать, в «витамин-шмитамин» цианистого калию впрыснуть — это еще куда ни шло, а резать зачем? Сказать двоюродному брату Шамилю, сыну тети Мириам, он и так застрелит кого укажут...

Торнадо угасал, всосав сам себя, как Вездесос из мультика «Yellow Submarine». Пьеро, вертясь на асфальте, уже строил рожи хохочущей детворе, от стола доминошников, словно от погоста восставших мертвецов, гремел стук костей, завершившийся воплем, достойным капитана Ахава при виде Белого Кита: «Рыба!» — а Шаповал взирала на реанимированную идиллию с тихим изумлением. Сейчас был тот редкий момент, когда, глядя на шута, она не испытывала раздражения. Очень хотелось понять. Узнать правду. Минуту назад этот неприятный человек плакал навзрыд, и вот — веселится вместе с ребятней. Притворялся? В конце концов, он — профессионал: кривляка, притворщик, фигляр... Но когда он притворялся? Раньше, в слезах, — или теперь, смеясь?!