Дональд Уэстлейк - Полицейские и воры. Авторский сборник

• Название: Полицейские и воры. Авторский сборник
• Автор: Дональд Уэстлейк
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Иронический детектив
• Год: 2000
• ISBN: 5-227-00897-3

Сложная интрига, сложные, противоречивые герои известного американского автора детективов держат читателя в постоянном напряжении. В первом романе из клиники сбегает опасный и очень хитрый сумасшедший, что приводит к серии кровавых убийств («И только потом пожалели»), во втором двое полицейских вступают в сговор с главарем мафии и... попадают в смертельную ловушку («Полицейские и воры»). В книгу также вошли рассказы писателя.

Содержание

И только потом пожалели

Полицейские и воры

Рассказы:

Блаженный грешник

Одинокий островитянин

Прибавка в весе

Несколько любопытных фактов перед моей казнью

Спокойной ночи

Рискованная профессия

Не трясите фамильное древо

До седьмого пота

Аллергия

Дьявольщина

Милейший в мире человек

---

Он выживал. Первые несколько дней, несколько недель ему было чем заняться. Часами он глядел в океан в надежде увидеть спасателей, которые, верилось ему, должны приплыть. Он исходил маленький остров вдоль и поперек, пока не изучил каждый клочок пляжа, каждую травинку и ветку.

Но спасатели не объявлялись, и вскоре он узнал остров так же хорошо, как когда–то знал маршрут своего автобуса. Он стал рисовать картины на песке, человеческие силуэты, зарисовывал птичек, пролетавших с криками над его головой, изображал корабли, выпускающие дым из труб.

У него не было ни бумаги, ни карандаша, но он все же начал свою книгу, историю своих странствий, книгу, которая должна была сделать его, мелкого служащего, знаменитостью. Он составлял ее долго и тщательно, подбирая каждое слово, отделывая каждый абзац. Наконец–то он обрел свободу и оглашал весь островок пассажами из своей книги.

Но этого было недостаточно. Проходили месяцы, а он не видел ни корабля, ни самолета, ни человеческого лица. Он шагал вдоль берега, цитируя законченные главы своей книги, но этого было мало. Оставалось одно средство, чтобы сделать жизнь сносной, и он применил его.

Он стал сходить с ума.

Делал он это медленно и постепенно. Вначале ему потребовался Слушатель. Без пола, возраста и внешности – просто Слушатель. Расхаживая и проговаривая вслух свои фразы, он стал убеждать себя, что рядом с ним, справа, идет кто–то – кто–то, кто слушает его, смеется и аплодирует, восхищаясь им и его сочинением – им, Джимом Килбрайдом, а не каким–то там ничтожным клерком.

Он почти уверился в существовании Слушателя. Временами он приостанавливался и оборачивался вправо с намерением пояснить какие–то детали и с удивлением обнаруживал, что там никого нет. Потом он приходил в себя, смеялся над своей глупостью и шагал дальше, продолжая говорить.

Постепенно Слушатель приобретал некий образ. Постепенно он становился женщиной, затем юной женщиной, признательно внимающей тому, что он должен был высказать. У нее пока еще не было ни внешности, ни какого–либо цвета волос, ни черт лица, ни голоса, но он дал ей имя. Дорин. Дорин Палмер – женщина, которую он никогда не встречал, но всегда хотел встретить.

Дальше все прошло быстрее. Как–то он осознал, что у нее медвяные, довольно длинные волосы, которыми грациозно играет морской бриз. Ему пришло в голову, что у нее большие синие глаза, таящие в своих недрах глубокие мысли. Он понял, что ростом она пониже его дюйма на четыре, так где–нибудь около пяти футов, и тело у нее чувственное, но не чрезмерно сладострастное, и одета она в белое платье и зеленые сандалии. Он знал, что она его любит за то, что он храбр, силен и незауряден.

Но какое–то время он еще не терял полностью рассудок. До тех пор, пока не услыхал ее голос.

Голос был прелестный, полнозвучный и ласкающий. Он сказал: «В одиночку человек только полчеловека», а она ответила:

«Ты не одинок».

В первый месяц безумия, их медовый месяц, жизнь была радостна и приятна. Снова и снова повторял он ей завершенные главы своей книги, и время от времени она прерывала его восторженными возгласами, тянулась к нему и целовала его, и золотистые волосы рассыпались по ее плечам и скользили у него по руке, и он знал, что она его любит. Они никогда не говорили о его прежней жизни – о режущих глаза лампах в офисе и распухших гроссбухах.

Они прогуливались вместе, и он показывал ей остров, каждую песчинку, каждую веточку и учил поддерживать огонь восемью спичками. А когда на остров обрушивались в слепой ярости нечастые бури, она забивалась в его убежище, ее волосы ласкали его щеку, теплое дыхание согревало его шею, и они сообща пережидали шторм, держась за руки и уставясь на мерцающий огонь в надежде, что он не погаснет.

Так случалось дважды, и ему приходилось использовать драгоценные спички, чтобы поджечь пламя снова. Но всякий раз они уверяли друг друга, что в следующий раз костер будет защищен получше.

Однажды, когда он пересказывал ей последнюю завершенную главу, она заметила:

– Ты так давно ничего не сочинял нового. С тех пор, как я здесь появилась.

Он запнулся, ход его мыслей был прерван, и он осознал, что она говорит правду. И сказал ей:

– Сегодня я начну следующую главу.

– Я люблю тебя, – отвечала она.

Но он оказался не готов начать новую главу. В действительности ему не хотелось начинать никакой новой главы. Он лишь хотел пересказывать ей уже законченные главы.

Она настаивала, чтобы он сочинял книгу дальше, и впервые с тех пор, когда она присоединилась к нему, он ее оставил. Он пошел на другой конец острова и сидел там, глядя на океан.

Немного погодя она пришла к нему, прося прощения. Она молила его рассказать еще раз первые главы книги, и он наконец взял ее за руки и простил.

Но она вновь и вновь возвращалась к тому же предмету, всякий раз все более настойчиво, пока однажды он не оборвал ее словами: «Отстань!» – и она залилась слезами.

Они действуют друг другу на нервы, понял он, приходя к убеждению, что Дорин своим поведением все больше напоминает ему мать – единственную женщину, которую он знал по–настоящему. Как и его мать, она была собственницей, ни на миг не оставляла его в одиночестве и не отпускала просто побродить и поразмышлять. И, как и его мать, она проявляла требовательность и настаивала, чтобы он вернулся к работе над книгой. Ему казалось, что она хочет, чтобы он опять превратился в простого служащего.

Они спорили яростно, и однажды он ее ударил – чего никогда не посмел бы сделать с матерью. Она испугалась и заплакала, а он стал извиняться, целовать ей руки, целовать щеку, где горело пятно – отпечаток его руки, гладил ее волосы, и она, смягчившись, простила его.

Но прежнее не вернулось. Она становилась все более сварливой, придирчивой, все больше походила на его мать. Она даже внешне стала похожей на нее, только помоложе: особенно глаза, утратившие свою синеву и обретшие взамен жесткость, и голос, ставший более высоким и капризным.

Он начал тяготиться ею, таиться и скрывать от нее свои мысли, не разговаривал с ней часами. А когда она прерывала его раздумья либо просто тихо касалась его руки, как привыкла делать раньше, или же – теперь чаще – начинала жаловаться, что он не работает над книгой, он видел в ней досадную помеху, сующую нос не в свои дела чужачку. С остервенением он требовал оставить его в покое, отстать от него. Но она не уходила никогда.

Он не мог бы сказать точно, когда ему явилась мысль убить ее, но она осела в его голове. Он пытался гнать ее, вдалбливая самому себе, что он вовсе не тот человек, чтобы совершить такое, – что он бухгалтер, маленький, тихий и незаметный.

Но он уже не был таким. Теперь он был авантюристом, морским скитальцем, загорелым и грубым дикарем, которому позавидуют все на свете бедные бухгалтеры. И он знал, что вполне способен на убийство.

День и ночь он раздумывал над этим, сидя перед маленьким костерком и глядя в огонь, пока она, в неведении подстерегавшей ее опасности, продолжала приставать к нему, требуя новых глав книги. А не то она принималась смотреть за костром, требуя, чтобы он принес еще хвороста, чтобы не дал огню погаснуть, как у него уже случалось дважды, а он приходил в ярость из–за несправедливых обвинений. Не он погасил огонь, а буря. Нет, протестовала она, буря не загасила бы огонь, если б он все делал как полагается.

Наконец он не вытерпел. Ранее, в более безмятежные дни, они часто купались вместе, поближе к берегу – из опасения наткнуться на акул. Теперь они уже давно вдвоем не плавали, но как–то раз он коварно предложил ей вспомнить прежнее.

Она сразу же согласилась, они разделись и вбежали в воду, радостно хохоча и брызгаясь, как будто все еще были счастливыми влюбленными. Он нападал на нее, как делал прежде, а она отбивалась, смеясь и плескаясь. В конце концов он схватил ее и увлек под воду.

Она пыталась бороться, но он, чувствуя в себе новые силы, держал ее в смертельном объятии, покуда ее рывки становились все слабее и наконец прекратились. Тогда он выпустил ее и стал смотреть, как волны относят ее тело в море, шевеля медвяные волосы и осыпая брызгами теперь навек закрывшиеся синие глаза. Спотыкаясь, он направился к берегу и рухнул на песок.

Теперь он был один. Совершенно один.

На другой день он стал ощущать первые угрызения совести. Ему вспоминались ее голос и ее лицо, их первые счастливые дни. Он перебрал в уме все прежние разногласия и увидел ясно, что часто бывал не прав. Он сознавал, что относился к ней несправедливо, что всегда думал только о себе. Она ведь не для себя хотела, чтобы он закончил книгу, а ради него. Он был невыдержан и жесток, и ссоры, убивавшие их любовь, случались по его вине.

Он думал о том, с какой готовностью и радостью согласилась она искупаться вместе, – в надежде, что это знак примирения.