Игорь Оболенский - Мемуары наших грузин. Нани, Буба, Софико

• Название: Мемуары наших грузин. Нани, Буба, Софико
• Автор: Игорь Оболенский
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-17-082817-3

Нани. Буба. Софико. Достаточно назвать их просто по имени, и сразу становится ясно, о ком идет речь. Они появились на свет в Тбилиси, но география в данном случае совершенно ни при чем. Творчество — фильмы, песни и спектакли — Брегвадзе, Кикабидзе и Чиаурели, как и любовь, не имеет национальности.

Так и Нани, Буба, Софико — наши грузины. Любимые, близкие и неповторимые. Рассказы о детстве, молодости, семье и, конечно, том, что происходило за кулисами в момент рождения шедевров, которые мы цитируем и напеваем по сей день, вне зависимости от возраста и места жительства.

Имена Нани, Бубы, Софико всегда вызывали большой интерес, в том числе и чисто человеческий. Как живут, о чем переживают, с кем дружат, чему радуются. Только сейчас они, их друзья и близкие с пронзительной откровенностью решили поведать о своей жизни в новой книге проекта Игоря Оболенского.

---

А когда папа вернулся в Грузию, то целый год у него не было работы. А надо же было как-то жить. И тогда родители начали все продавать. Переехали в маленькую квартирку, надеясь потом перебраться в большую квартиру, но так там и остались: у папы уже были не те возможности.

Вообще, мы жили скромно — не наряжались как-то особенно, не покупали лишнего. Но обед у нас всегда был замечательный. Каждый день собирались гости. Такие интересные компании бывали: за стол садились по 10 человек.

Все это было заслугой мамы. Она нарочно приглашала к нам, только бы не отпускать из дома меня, хотела видеть, как я себя веду, что делаю. В этом смысле она была очень строгой.

У нас бывали и мои ровесники, и те, кто старше лет на 10. Могли в два часа ночи прийти, мама сразу накрывала на стол и садилась за пианино. А в доме был общий балкон, и все соседи, конечно же, слышали, что у нас проиходит. Но никто слова против не сказал! Наоборот, говорили: «Какое чудное пение! Пойте сколько хотите!»

У мамы был настоящий салон, хотя что это такое, мы тогда и не знали. Потом наши молодые гости выросли и стали художниками, поэтами, композиторами. И по прошествии времени восклицали: «Нани, оказывается, у тебя был салон!»

Тогда ведь никто не мог предсказать, кто из наших гостей кем станет. А сейчас уже никого и не осталось, кроме Гии Канчели.

А какие были друзья! Молодой Кока Игнатов, блистательный художник, был влюблен в мою ближайшую подругу Нину Месхишвили. Зураб Нижарадзе приходил, портретист, он тоже муж моей подруги.

Как-то подарил мне портрет — я с петухом. Фамилия моего мужа была Мамаладзе, это Петухов в переводе на русский. И Зураб написал на холсте: «Нани с петухом».

Мы шутили, рассказывали что-то. А мама строго следила за тем, как кто себя ведет. Не дай Бог, кто-то не так что-то сделал. Слово не то сказал или не те манеры за столом продемонстрировал. В итоге мама делала так, что этот человек второй раз у нас не появлялся.

Я уже потом ей сказала: «Мама, так жить нельзя». И она стала более терпима. Хотя говорила иногда: «Вот в наше время!» Мне так это странно казалось. А сейчас и я, глядя на ровесников моих внуков, иногда говорю: «Вот в мое время…»

В той 14-метровой квартирке на улице Грибоедова c нами жил и дедушка. Потом он начал «гастролировать» по домам своих детей.

Мне он помогал учиться — делал задания и по математике, и по литературе. А какие он сочинения писал, какие афоризмы использовал! А я стеснялась — знала, что учительница все равно не поверит, что это я так могла написать, и все дедушкины красивости убирала.

Когда возвращалась из школы, он встречал меня, сидя в кресле: «Что мы сегодня получили?» Я, потупив голову, отвечала: «Тройку». Дедушка начинал возмущаться: «Сукины сыны, как они посмели мне тройку поставить?!» Просто с ума сходил.

И отправлялся в школу. А там все ведь знали, какой он умный, образованный — и сами с ума сходили: князь пришел. «Позвольте мне посмотреть, что она написала», — говорил дедушка учителю литературы. И был в шоке, когда читал мои сочинения. Возвращался домой и ругал меня. Ведь у других внуков, за которых он так же делал уроки, дед был отличником. А тут — троечником.

Но я больше внимания уделяла музыке. Нельзя сказать, что была таким уж неспособным ребенком, просто мне было лень заниматься.

Я ходила в грузинскую школу, но учила и русский язык. Дедушка все время говорил по-русски. А еще — на французском и на латинском. Я деда обожала, и все его любили. Очень он остроумный был. Обожал писать шуточные стихотворения.

Мама, да и все мои тетки, тоже была с юмором. Особенно Кетеван — это было нечто! Она умела имитировать голоса. А как она пела! Но была очень несчастна — у нее умерли двое мальчиков, двое сыновей. Умницы были, ушли друг за другом. А потом и муж академик-гинеколог умер. Как она все это пережила?

Ее тоска не чувствовалась со стороны. Какой у нее был чудный характер! Мы все любили к ней ходить. «Ой, вот я сейчас тебе что-то приготовлю», — радовалась она нашему приходу. И бросалась угощать чем-нибудь, шутила. А на стенах висели фото всех ее ушедших. Но она не подавала виду, как ей больно.

Ее дочь уже была замужем, но каждый день приходила к матери. «Нани, ты должна ее ночью увидеть», — говорила мне сестра. На теле тетки синяки были, так она себя по ночам кусала от боли и тоски. А днем была само веселье.

Кетеван жила в доме с большим балконом, на который выходили двери соседей. Когда она выходила на этот балкон, то говорила: «Я иду на проспект Руставели».

Один сосед, молодой интеллигентный парень, постоянно был пьяный. И болел из-за этого. Тетка все время ему говорила, чтобы он бросил пить. «Ничего, тетя Кето, я умру и вас там увижу». А она отвечала: «Этого мне еще не хватало, там на тебя смотреть».

Моя мама тоже была остроумной. У нее были какие-то свои выражения. Во время войны она окончила техникум телефонный, не могла не работать. Мозги у нее были математические. Позже она и моей Эке помогала уроки делать.

Как-то мама подозвала меня: «Мамочка, я очень устала. Вырастила тебя — ты моя дочь, и это мой долг. Вырастила Эку. А кто эти дети?» Она имела в виду своих правнуков Левана и Георгия. Я отвечаю: «Ты что, шутишь? Это же твои правнуки!». «Они мои дальние родственники», — сказала она.

Когда Эка приводила к нам своих детей, мама говорила: «Как я рада, что они пришли. Но еще больше обрадуюсь, когда их уведут». И у нас тоже самое сейчас происходит. Мои правнуки не знают, кто я. Они мои дальние родственники. Теперь я понимаю, что мама имела в виду.

Так получалось, что во время наших бесед с Нани в ее доме не было никого. Может, это было совпадением. А может, моей героине самой хотелось, чтобы никто и ничто не отвлекали от путешествия по прошлому.

Потому мне запомнился день, когда едва мы начали говорить, как в дверь квартиры Брегвадзе кто-то позвонил. Нани сама открыла и через секунду представила мне неожиданного — по крайней мере для меня — гостя. Это был муж ее двоюродной сестры, Гурам Каландадзе. Он на протяжении двух, кажется, часов молча просидел в кресле. А когда монолог Нани, прерываемый моими вопросами, был закончен, батони Гурам попросил разрешения что-то добавить.

— Вы знаете, какая у них была квартира? 14 метров. Но — на улице Грибоедова. А тогда самой модной улицей Тбилиси был проспект Руставели. В самый главный день — 1 сентября, когда все возвращались из отпуска, загоревшие, похорошевшие горожане в белых костюмах расхаживали по проспекту.

А к Нани надо было только подняться по улице — и ты уже был у нее. По 10–14 у них человек собирались. Мама тут же накрывала на стол. И были песни, шутки, смех. Когда ее отец вечером возвращался домой, вся комната была заполнена народом. Он садился у выхода и слушал нас. Мог даже заснуть, так как уставал. Но он ни разу не сказал жене, чтобы она не позволяла нам собираться. Такой это был удивительный человек. Разумеется, у Нани просто не оставалось других вариантов будущей профессии.

Мне никто не говорил, что я должна стать певицей. Даже мама не думала об этом. Я должна была стать пианисткой, закончила консерваторию. И хорошо играла, выступала на концертах. Пока училась, то каждый день садилась за рояль. Но едва мама выходила из дома, например на рынок, я тут же бросала играть. И начинала петь. При этом фантазировала: воображала, что вокруг сидят выдающиеся певцы и музыканты. И я пела для них, у меня был настоящий сольный концерт.

Это была потребность — петь каждый день. Как только слышала, что мама входит в дом, то возвращалась к инструменту и играла классические произведения. А вечером снова пела — уже для наших гостей. С огромным чувством и любовью. Потому что видела, как они меня слушают. Это ведь очень важно — иметь хорошего слушателя.

Мама разрешала мне петь, интуитивно чувствовала, что это — мое. Она была мудрой, тут мне повезло. Если бы она не разрешала, я бы, наверное, бросила. Я была очень послушной. Такой уж у меня характер.

Только под конец жизни он чуть изменился. А так я всю жизнь была ведомой.

То, как сложилась моя жизнь — это еще и судьба. Она ведь существует. И этим надо пользоваться. Дает тебе Бог шанс — используй его.

Когда я училась в консерватории, то должна была сыграть концерт Скрябина. Но никак не получалось. И вдруг педагог говорит: «А ты спой!» И это оказалось правильным — я спела, а потом смогла и сыграть.

Между прочим, говорили, что я неплохая пианистка. Но Бог направил меня к другому, подтолкнул, чтобы я пела…

А потом меня пригласили в самодеятельный ансамбль при оркестре нашего Политехнического института (ГПИ). Тогда же пригласили Медею Гонглиашвили, замечательную пианистку. Она уже ушла из жизни, но ее и сейчас все вспоминают.

Мы долго проработали с ней, а расстались по объективным причинам — я осталась в Москве, потому что мой внук поступал в аспирантуру, а она должна была вернуться в Грузию.