Галина Ширяева - Гюрги-Дюрги-Дюк

• Название: Гюрги-Дюрги-Дюк
• Автор: Галина Ширяева
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1982
• ISBN: ИБ № 5604

Это повести о современных девочках-подростках, в жизнь которых неожиданно врывается эхо войны. Они узнают, что подлинные герои военных лет, оказывается, живут рядом. Девочки понимают, что не должны быть в стороне от главных тревог и забот времени.

Интересный сюжет повестей передает романтику поиска, связь прошлого с настоящим, преемственность поколений.

---

Она осторожно положила ордена обратно в коробку и тогда увидела, что положенный ею туда раньше браунинг-пистолет повернут к ней теперь другой своей стороной и на деревянной пластинке, перехваченной металлическими полосками, видна старая, почти стершаяся неглубокая резьба. Это была какая-то надпись, и буквы были латинские… Не прикасаясь к коробке, Юлька попыталась прочитать незнакомые, чужие слова. Первое слово было совсем непонятным. То ли Цурги, то ли Гурги. Дальше шла какая-то дата, почти целиком закрытая металлической пластинкой, скрепившей рукоять. Ниже расположилась вторая строчка, и первое слово в ней показалось Юльке почему-то знакомым. Словно оно давно было известно Юльке, только хитро замаскировалось теперь за чужими буквами, за чужим языком. «Салудо», прочитала Юлька. Следующее же слово снова перехватывалось металлической полоской, и можно было прочитать лишь его первую половину — «цамар» или «камар»… Почему «камар»? Даже не «комар», а «камар»?..

Она все еще сидела над коробкой, разгадывая это знакомо-незнакомое «салудо», когда где-то в соседней квартире часы пробили два раза.

Тогда она закрыла коробку и осторожно поставила ее на прежнее место в шкафу. Но странно — в руках у нее словно остался холодок от этих застывших серебряных лучей… Юлька даже озябла. И странное сожаление снова вернулось к ней!

И было оно таким сильным, таким горьким и таким огромным, что уместиться с ним вдвоем в небольшой тесной комнате деда было просто невозможно!

Юлька взяла кошелек с деньгами, пихнула ногой упакованный чемодан, стоявший посреди комнаты, и ушла из квартиры. Она спустилась по лестнице, миновала Мельничную улицу, вышла на Центральную, и мимо нее с шумным шелестом промчался троллейбус. Шестой троллейбус шел на вокзал, к электричке. Это Юлька помнила еще со вчерашнего дня.

8. Открытие

На этот раз она сошла на той станции, на которой ей и нужно было сойти, и сразу вышла к главному входу в парк. Совершенно неожиданно здесь не оказалось ни отвесных тропинок, ни крутых ступеней, ведущих вверх. Неширокая дорога, покрытая асфальтом, поднималась некруто, почти полого, врезавшись в зеленое тело холма и кое-где делая мягкие повороты, — по ней спокойно мог проехать даже автомобиль.

У ворот парка прогуливался вахтер, и Юлька, не рискнув завязать с ним знакомство, нашла первую попавшуюся ей дыру в ограде, через нее проникла в парк, тут же застряла в кустах и позорно выбиралась из них уже через чистенькие газоны и клумбы. Потом ей пришлось пробираться через чащобу влажных кустов, хлеставших ее по исцарапанным коленкам.

Где-то вдалеке, за холмом, громыхнул гром, по кустам захлопали крупные капли — звонкие, словно разноцветные. После такого дождя Юльке всегда хотелось пошарить под деревьями, отыскать на земле прозрачные капли-камешки…

Наконец ей удалось выбраться к деревянной сцене-раковине, мимо которой вчера тащила ее к беседке Дюк. На дощатом полу сцены валялись залетевшие с деревьев листья. Юльке вспомнилась последняя смена в пионерском лагере, когда осень уже на носу и в лагере все выглядит бесприютным и заброшенным. Она на цыпочках пошла через «зрительный зал» несколько садовых скамеек, сдвинутых в неровные ряды, но не успела пройти и десяти шагов, как хлынул ливень. Она добежала до сцены и взлетела по скрипучим ступенькам под крышу. Промокла она до последней ниточки, но странно — плиссе на юбке теперь ее уже не беспокоило так, как позавчера, когда она у ларечка неподалеку от больницы ела колбасу и ругалась.

Она прижалась к вогнутой стенке сцены, стараясь быть незаметной чтобы ее не увидел кто-нибудь из парка. Она боялась попасться на глаза кому-нибудь раньше, чем она покажется самой Дюк…

Дождь не кончался, продолжал с силой хлестать по звонкой покатой крыше сцены, но склонившееся к самому горизонту солнце вдруг прорвалось сквозь блестящую листву и круглым ярким пятном легло Юльке под ноги. Прижатое тучей почти к самому горизонту, оно было ярко-оранжевого цвета как огромный прожектор. Юльке вдруг подумалось, что ей никогда еще не приходилось стоять вот так — на сцене в свете яркого луча… А шум дождя это шум зрительного зала, не затихшего после оваций. Еще не придуманная Юлькой музыка жила в нем!

Она осторожно подошла к краю сцены, ливень сейчас же забарабанил по ее плечам и тут же отступил — то ли ветер отогнал его в сторону, то ли гроза начала стихать. А музыка, жившая в нем до сих пор, ушла от него к Юльке. Юлька шепотом запела.

Она запела песню о трех товарищах из города Эн, замученных фашистами. Это была самая грустная песня на свете из всех песен, которые знала Юлька:

Жили три друга-товарища
В маленьком городе Эн.
Были три друга-товарища
Взяты фашистами в плен…

Словно знакомые колечки синего папиросного дыма поплыли вдруг перед Юлькиными глазами и густым голубым туманом заслонили от нее и зрительный зал, и деревья вокруг него, хотя солнце, все еще лежащее на сцене у ее ног, хорошо освещало и зрительный зал, и парк.

Стали допрашивать первого,
Долго пытали его
Умер товарищ замученный
И не сказал ничего…

Она запела громче. Она сама не знала, что у нее такой сильный и по-мальчишески звонкий голос. В пустых комнатах наедине с домашним эхом он звучал совсем по-другому, приглушенно и робко.

…Третий товарищ не вытерпел,
Третий — язык развязал.
— Не о чем нам разговаривать!
Он перед смертью сказал…

Туча прикрыла солнце, и на несколько секунд оно погасло в Юлькиных глазах. Стало темно, словно в зрительном зале погасили свет. Дождь давно уже не шумел и не бил по крыше, как будто решил послушать, чем же кончится Юлькина песня…

Никогда в жизни Юльке не было так жаль уходящего солнца! И никогда-никогда ей не было так по-настоящему, до горьких слез жалко трех товарищей из города Эн, замученных фашистами… Она не стала петь последний, самый грустный куплет, тихонько спустилась со сцены и пошла через зрительный зал, с трудом выбираясь из лабиринта мокрых скамеек…

— Что же ты не допела?

Вздрогнув, Юлька повернулась на голос.

Слева от нее, прислонившись к мокрому стволу дерева, стоял человек. Он был в старом военном кителе и почти не выделялся на фоне темной зелени, окружившей зрительный зал. Он был невысокий, с седеющей головой, а левая его рука тяжело лежала на груди — там, где сердце, правой же он опирался на палку. На плечах его виднелись темные полоски — следы от дождя — как погоны.

Юлька почувствовала, что покраснела. Никто никогда, ни одна душа не слышала Юлькиных песен. Пожалуй, Юлька даже стыдилась их. Любка с Наташей просто засмеяли бы ее, услышав, какие немодные песни она поет.

— П-простите, — сказала Юлька. — Я в-вам помешала?..

— Напротив. Ты сейчас даже лучше пела, чем на концерте.

— Н-на каком концерте?

— Ты же пела эту песню!

— Когда?!

— Сегодня, здесь на концерте…

— Что вы, я н-не пела…

— Ну как же не пела? Ты — Юля! И у тебя такая красивая редкая фамилия… Ты — Витаневич!

— Витанович! — поправила его Юлька, прежде чем успела хоть что-нибудь сообразить.

— Ну вот видишь, я почти запомнил. Только мне почему-то показалось тогда, что ты беленькая… Или я тебя действительно спутал с кем-нибудь?

Конечно! Спутал! Неужто он спутал ее с Дюк?.. Спутал по песне?.. Неужто сегодня здесь, на этой сцене, Дюк пела Юлькину песню?!

— Я не Витаневич, — сказала Юлька захлебнувшимся голосом. — Я в-вовсе н-не Витаневич!.. И я н-не пела. И я здесь н-не живу. А вы ничего не знаете и все путаете!

Она повернулась и хотела уйти от него, но он задержал ее сердитым вопросом:

— А почему ты грубишь?

Началось! Именно так или приблизительно так в последнее время кончались почти все Юлькины разговоры со взрослыми. А потом были жалобы на нее, и ей влетало. Но этому человеку в кителе некому было пожаловаться на Юльку.

— Простите, — сказала она, стараясь не глядеть ему в глаза. — Я не грублю, просто у меня такой уж голос.

— Ну, положим, у тебя хороший голос. Жаль, что ты не допела песню.

— Это очень старая песня, — буркнула Юлька. — Ее уже давно не поют.

— Да, — сказал он задумчиво, отодвигаясь от ствола дерева и тяжело опираясь на палку. — Песня очень старая, ее пели еще до войны.

— Ее не могли петь до войны, — мягко возразила ему Юлька. — Это военная песня. Там же поется про войну с фашистами.

— Но ведь еще была Испания! — сказал он.

Да. Конечно! Как же Юлька могла забыть об этом? Ведь еще была Испания, где тоже дрались с фашистами и где в маленьком незнакомом городе Эн жили три товарища, взятые фашистами в плен.

Он опять прислонился к стволу и снова положил руку на сердце, а Юлька вдруг подумала — а что, если это тот самый, у которого в сердце осколок?