Донасьен Сад - Флорвиль и Курваль, или Неотвратимость судьбы

• Название: Флорвиль и Курваль, или Неотвратимость судьбы
• Автор: Донасьен Сад
• Издательство: Панорама
• Жанр: Эротика
• Год: 1995
• ISBN: 5-85220-422-6

Скандальное имя маркиза де Сада, автора «безнравственных», «отвратительных» и «ужасных» произведений, долгие столетия было фактически под запретом.

Сегодня мы представляем на суд читателя повести и новеллы из двух сборников, а также отрывок из романа «Жюстина, или Несчастная судьба добродетели», написанные автором в стенах Бастилии. Всепоглощающая, разрушительная страсть, сметающая все на своем пути, сжигающая в своем пламени и самих любовников, картины порока, повсеместно одерживающего победу, несчастья добродетели, которая часто становится игрушкой в руках распущенных злодеев, полные искрометного юмора фривольные сценки современных автору нравов, царивших в обществе, — весь этот пестрый калейдоскоп предстанет перед взором истинных любителей французской литературы XVIII века.

---

Я вытерла слезы и, запершись в своей комнате, просидела там до ужина. К ужину я спустилась… Но Сент-Анж не появился; было сказано, что он болен, а на следующий день он столь искусно разыграл передо мной полнейшее спокойствие… что я поверила ему. Я поддалась и действительно поверила, что он преодолел себя и подавил страсть свою. Но я ошиблась. Коварный!.. Увы, что я говорю, сударь, не мне теперь упрекать его… Я вправе лишь оплакивать его и молиться.

Сент-Анж хранил спокойствие потому, что приступил к осуществлению своего замысла. Так прошло два дня, и к вечеру третьего он объявил о своем отъезде. Вместе со своей покровительницей госпожой де Дюльфор он оставил распоряжения относительно их общих дел в Париже.

Все легли спать… Простите мне, сударь, то смятение, что всякий раз охватывает меня, когда мне приходится воскрешать в памяти эту душераздирающую трагедию. Воспоминания о ней заставляют меня содрогаться от ужаса.

Так как стояла сильная жара, я легла в постель почти обнаженной. Горничная моя вышла, я погасила свечу… К несчастью, на кровати остался лежать открытым мой рабочий мешочек для рукоделия, ибо я только что закончила выкраивать покров, надобный мне на следующий день. Едва начала я засыпать, как послышался шум… Я живо приподнялась на ложе моем… и почувствовала, как некая рука схватила меня…

— Ты больше не убежишь от меня, Флорвиль! — прошептал мне Сент-Анж (а это был именно он). — Прости мне излишне пылкую страсть мою, но не пытайся вырваться от меня… ты должна стать моей.

— Гнусный развратник! — воскликнула я. — Немедленно уходи, иначе берегись моего гнева…

— Я боюсь только одного: что не сумею овладеть тобой, жестокая девица! — ответил этот пылкий молодой человек, устремляясь на меня с таким невообразимым неистовством и проворством, что я тут же стала жертвой его насилия…

Разгневанная подобной дерзостью, готовая на все, лишь бы избежать горестных последствий этой истории, я, высвободившись из его объятий, хватаю брошенные на кровати ножницы. В ярости, однако же не потеряв самообладания, ищу я руку его, чтобы поразить ее и тем самым устрашить его своей решительностью, а также наказать по заслугам… В ответ на мои попытки высвободиться он удваивает яростную атаку свою.

— Беги, предатель! — кричу я, думая, что ударила его в руку. — Немедленно беги и стыдись преступления своего…

Ах, сударь! Десница рока наносила удары мои… Злосчастный молодой человек испускает вопль и падает на пол… Быстро засветив свечу, я подхожу к нему… Праведное Небо! Я поразила его в сердце!.. Он умирает!.. Я бросаюсь на окровавленный труп… лихорадочно прижимаю его к груди… припав губами к устам его, пытаюсь вдохнуть в них отлетевшую душу, омываю слезами рану его…

— О несчастный! Единственным преступлением твоим была слишком пылкая любовь ко мне, — восклицаю я в отчаянии, — так разве заслужил ты столь страшное наказание? Почему суждено тебе лишиться жизни от руки той, кому ты сам бы с радостью ее отдал? О, бедный юноша!.. Живое подобие того, кого я когда-то так любила… Если бы моя любовь могла воскресить тебя, знай же, что в жестокий сей час, когда — увы! — ты уже не слышишь меня… знай же, если душа твоя все еще трепещет в теле, что ценой собственной жизни готова я воскресить тебя… знай, что никогда не была я равнодушна к тебе… никогда не могла смотреть на тебя без волнения, и чувства, питаемые мною к тебе, были, быть может, выше той непрочной любви, что пылала в твоем сердце.

С этими словами я упала без чувств на тело несчастного молодого человека. На шум пришла горничная. Она утешала меня, присоединяла свои усилия к моим, пытаясь вернуть Сент-Анжа к жизни… Увы! Все напрасно. Мы покидаем роковую комнату, тщательно запираем дверь, забираем с собой ключ и мчимся в Париж к господину де Сен-Пра… Я приказываю разбудить его, передаю ему ключ от гибельной той комнаты и рассказываю о моем страшном приключении. Он жалеет меня, утешает и, хотя он еще не оправился от болезни, тотчас же едет к госпоже де Леренс. Так как наша деревня находилась недалеко от Парижа, то для поездок этих ночи было достаточно.

Мой покровитель прибыл к родственнице своей ранним утром, когда все в доме еще только пробуждались и никто ничего не прознал. Никогда еще ни друзья, ни родственники не вели себя столь достойно в подобных обстоятельствах, как стали действовать эти великодушные люди, не желавшие следовать примеру глупцов либо самодуров, которые в соответствующих случаях не находят иного удовольствия, как предать все огласке… Они же не запятнали и не сделали несчастными ни себя, ни тех, кто их окружал, и не допустили, чтобы слуги о чем-либо пронюхали.

Судите сами, сударь, — прервала свой рассказ мадемуазель де Флорвиль, ибо слезы душили ее, — разве можете вы жениться на девушке, способной совершить такое убийство? Сможете заключить в объятия ту, кого следует покарать по всей строгости закона? Несчастную, постоянно мучимую раскаянием за свершенное преступление, ту, которая с той ужасной ночи еще ни разу не спала спокойно? Да, сударь, каждую ночь несчастная жертва, пораженная мною прямо в сердце, предстает предо мною, обливаясь кровью.

— Успокойтесь, мадемуазель, успокойтесь, заклинаю вас, — говорил господин де Курваль, присоединяя слезы свои к рыданиям сей очаровательной особы, — природа наделила вас душой чувствительной, и я понимаю ваши терзания. Но в роковом приключении вашем нет никакого преступления. Оно воистину ужасно, но не преступно: нет злого умысла, нет жестокости, единственным желанием вашим было избежать гнусного покушения… Убийство, таким образом, совершено случайно, вы лишь защищали себя… Успокойтесь, мадемуазель, успокойтесь же наконец, я требую. Самый строгий трибунал только вытрет ваши слезы. О, как ошиблись вы, опасаясь, что подобное происшествие погубит в моем сердце все те ростки, что взращены достоинствами вашими. Нет, нет, прекрасная Флорвиль! Этот случай не может обесчестить вас в моих глазах, напротив, он свидетельствует о добродетелях ваших, достойных обрести опору в том, кто смог бы вас утешить и заставить позабыть ваши горести.

— То, что вы по доброте своей говорите мне, — ответила мадемуазель де Флорвиль, — сказал мне также и господин де Сен-Пра. Но безмерная доброта ваша не может заглушить укоров совести: угрызения ее всегда будут мучить меня. Однако я продолжу, сударь, вам, наверное, интересно узнать развязку этой истории.

Госпожа де Дюльфор была в отчаянии. Этот молодой человек, обладавший столькими достоинствами, был ей настоятельно рекомендован, и она не могла не оплакивать его потерю. Но она понимала необходимость сохранить все в тайне, понимала, что разразившийся скандал, погубив меня, все равно не вернул бы к жизни ее подопечного, и она хранила молчание.

Госпожа де Леренс, несмотря на суровость своих принципов и строгость нравов, поступила по отношению ко мне еще достойнее, доказав тем самым, что благоразумие и человечность являются отличительными качествами истинно благочестивого характера. Сначала она сообщила всем в доме, что мне взбрело в голову воспользоваться ночной прохладой и уехать в Париж; она якобы уведомлена о моей сумасбродной выходке, которая отчасти совпадала с ее собственными планами, ибо она сама собиралась туда отправиться на ужин сегодня вечером. Под этим предлогом она отослала из дома всех слуг. Оставшись лишь с господином де Сен-Пра и своей подругой, она послала за кюре. Пастырь госпожи де Леренс был человеком столь же мудрым и просвещенным, как и она сама. Он без труда выправил бумагу госпоже де Дюльфор и сам, тайно, всего лишь с двумя своими людьми, похоронил несчастную жертву моего сопротивления.

Выполнив сей долг, все снова собрались вместе; каждая сторона поклялась хранить тайну, и господин де Сен-Пра вернулся успокоить меня и сообщить, что было сделано для того, чтобы проступок мой был предан забвению. Он, несомненно, желал моего возвращения в дом госпожи де Леренс… она готова была меня принять… Я же не чувствовала себя в силах находиться сейчас подле нее. Тогда господин де Сен-Пра посоветовал мне развлечься. Как я вам уже говорила, сударь, я постоянно поддерживала отношения с госпожой де Веркен, и та приглашала меня провести у нее несколько месяцев. Я рассказала об этом приглашении ее брату, он одобрил мой план, и уже через неделю я уехала в Лотарингию. Однако воспоминания о моем преступлении преследовали меня повсюду, ничто не могло успокоить меня.

Сон мой был тревожным, постоянно казалось мне, что я слышу вздохи и стоны бедного Сент-Анжа. Я видела, как, окровавленный, упал он к ногам моим, упрекая меня в жестокости. Он уверял меня, что воспоминания об этом страшном деянии будут преследовать меня до могилы, а я так и не узнаю, чье сердце пронзила рука моя.

В одну из ночей мне привиделся Сенваль, несчастный любовник, коего я не могла позабыть, ибо единственно из-за него влекло меня в Нанси… Сенваль указывал мне на два трупа: Сент-Анжа и неизвестной мне женщины[4]. Он орошал оба тела слезами и показывал мне стоящий неподалеку отверстый гроб, ощетинившийся шипами и, казалось, поджидавший меня… В ужасном возбуждении я проснулась. Тысячи смутных предчувствий обуревали душу мою, потаенный голос нашептывал мне: «Запомни, до конца жизни своей ты будешь кровавыми слезами оплакивать свою жертву, и с каждым днем слезы твои будут все горше; муки же совести не утихнут, но еще сильнее станут изводить тебя».