Серж Чума - Вульгарность хризантем

• Название: Вульгарность хризантем
• Автор: Серж Чума
• Издательство: Флюид ФриФлай
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-98358-070-1

Этот сборник рассказов и эссе — первая книга Сержа Чумы (1971 год рождения), русского писателя декадента, живущего в Швейцарии и известного в дипломатических кругах в качестве тонкого ценителя мысли, женщин, вина и прикладного искусства, любителя парадоксов и горных восхождений.

Герои его житейских историй — порой лиричных, порой едких, порой смешных, порой грустных — наши с вами соотечественники: таежные охотники и чеченские сепаратисты, дипломаты и русские офицеры миротворцы, новые русские и рефлексирующие интеллигенты. Все они волею автора поставлены в обстоятельства самые что ни на есть банальные, негероические, но в которых наилучшим образом раскрывается характер их натуры и жизненная философия. В поле зрения писателя попали не только люди, но и города: Москва, Петербург и Женева, культурному, историческому, идеологическому родству которых он посвятил эссе «Женевщина».

---

Сели в машину, поехали без радиошума домой по тому же русскому пути всех «несчастных», сирых да убогих прямиком в Митровицу — здешний филиал земного ада. Саня спала, даже не подозревая, какое счастье обошло ее стороной…

— Что будем с ней делать? — спросил Сергей.

— Не знаю. Может поселить на время у нас, а потом, когда поспокойней будет, перевезем ее в Приштину в приемник для проституток.

— Думаешь, эта ночная бабочка согласится? Попробовать, конечно, надо. Можно, кстати, разместить подругу в бывшей комнате Пола — все равно пустует. Там и атмосфера соответствующая! Все пропахло виски, и снимки девок с сиськами развешаны по стенам! Ей будет приятно проживать в пенатах нашего непьющего ирландского друга! — заржал Сергей и разбудил Саню. — Приехали, мать! Една мала плава на рамену ми спава![7]

Глубокой ночью в лунном свете пересекли мост через Ибар, разделяющий Митровицу на два мира, и оказались в родимой сторонке среди развалин, грязи и ларьков, можно сказать, в двух шагах от России…

Так и зажили они — два полуангела и бывшая падшая женщина. Выпивать стали еще реже! Отвадили от дома Таню Пазолини, ревновавшую то одного, то другого к невинной, в сущности, но опытной квартирантке. Правда, помощник прокурора Пол захаживал по старой памяти к друзьям. Накачавшись, он слегка нарушал монастырские нравы. К примеру, снимал со стены оленьи рога и, мастерски изображая влюбленное животное, бодал Саню. Она привыкла к пацанам, вела хозяйство, как-то повзрослела, но на улицу почти не выходила. Стыдилась привилегий жертвы или боялась Мишко?

Весна в Косово по понятным причинам была особенно великолепна! Она как-то невзначай наполнила утонченную душу Сереги чувством грубо-прекрасного. Что ни говори, а природа свое возьмет! Он полюбил… Кого? Уж, конечно, не Татьяну с ее вечно немытой головой, прокуренным бельем и страстью к славянской душе… Но и не Пола — этого изысканного розана ирландского идиотизма… О комбате и замполите и говорить нечего. Друга Андрея он и так боготворил! Как-то вечером, когда они возвращались с работы, Сергей решился признаться.

— Слушай, надо поговорить…

— Что случилось?

— Да, Саня… У меня к ней, понимаешь, сильное чувство!

— Ну и что? Мне это известно.

— Не знаю, может пожениться временно? В России я почти разведен, а в миссии мне еще долго париться… Что посоветуешь, Андрюха?

— Может перетерпишь? Да и Мишко, ее хозяин, так просто с ней не расстанется. Могут возникнуть проблемы…

— Я говорил с ним вчера. Три тысячи просит…

— Три тысячи — деньги, конечно, небольшие, но головной боли с ней сколько!

— Подумай, прикинь…

— Ладно.

— Так ты отдал деньги?

— Отдал…

Андрей помолчал немного и глубокомысленно отметил:

— Мишко не такой уж и плохой мужик! Не рвач, и погулять, и покутить любит… Опустился только в последнее время: торгует сигаретами на автостанции.

— Ну, братан, тогда пойдем в магазин!

Зашли в магазин, потом в бар, другой, третий… Вернулись домой к полуночи — как в старые добрые времена. Обнявшись, легко и непринужденно вошли во двор и затянули задушевную русско-французскую песню: «Томба ля нэжа, ампа-сибля манежа!»[8] На пороге ждала Саня: «Серочка, како ти си?»

На свадьбе, больше походившей на погром, невеста выказала доселе скрытые таланты, и Пол едва удержал лидерство в потреблении ракии — балканского эликсира молодости. Жених беспорядочно крестился — то слева направо, то справа налево — и целовал избранницу в обнаженные плечи.

Через месяц она убежала из монастыря семейного типа. Исчез и Мишко. До Митровицы дошли слухи, что их видели вместе где-то в Центральной Сербии. Еще через пару месяцев в Ибаре нашли труп белокурой девушки. На опознание Сани пришли только ангелы ада. Это была не она…

ПОПРИЩЕ

Посвящается двухсотлетию МИД России

Приступая к проекту годового отчета, высокопоставленный российский дипломат Алан Петрович Снегирев снял не выходящий из моды блейзер и засел за рабочий стол. Разложив бумаги, мужчина тяпнул рюмочку «Курвуазье», крякнул, затем элегантно зевнул на мотив Первого фортепьянного концерта Чайковского, слегка порефлексировал и, наконец, испытывая известное, пожалуй, лишь литераторам и дипломатам нервно-творческое возбуждение, углубился в написание новейшей истории.

Подобно русским летописцам, Снегирев предпочитал работать по ночам в келье-кабинете, вдали от уютной квартирки на авеню де-ла-Пэ, где тикали швейцарские ходики и посапывала в постели, читая Пруста, Ангелина Сергеевна. Сразу же отметим, что многосторонняя дипломатия и женщины были для Алана Петровича главными эстетическими раздражителями.

В импозантном внешнем облике и богатом внутреннем мире старшего советника Снегирева — маститого дипломата чичеринской школы — просматривалось нечто нежно-барское и нестерпимо родное, располагающее к любви с первого слова и первого взгляда. Породу выдавали не только орлиный взгляд, высокий лоб, степенная походка, в целом приятный запах и длинный нос, но и подобающего размера печень. Алан Петрович не скрывал благородства натуры и нравился женщинам. Коллеги по бокалу и перу его обожали, начальство пыталось усыновить…

Жанр годового отчета — лаконичный рассказ о нескончаемой чреде побед российской дипломатии — исключал «сопли» лирических отступлений. И этот момент расстраивал Алана Петровича, старавшегося высветить мельчайшие грани дипломатического подвига благодаря собственному «межстрочному» комментарию, тонким намекам, глобальному видению проблем современности и исключительной толерантности, особенно по части выпивки, к ценностям различных культур и народов. Такой и только такой подход Алан Петрович, или, как его величали соратники, Снегирь, считал справедливым и человечным. Что можно считать признаком вырождения дипломатических кадров, низкопробной вкусовщины, а то и профессиональной непригодности. С другой стороны, Алан Петрович чурался как победных реляций Нью-Йорка, так и тревожно-объективных сообщений Женевы. Радовали лишь пьяные откровения африканских «точек» и балдежный эстетизм русских европейцев. Почту из Вашингтона читал со словарем.

Балагур и острослов друг-Петрович только после «пол-литра» испытывал легкие трудности с «лабиализированием» отдельных гласных и согласных.

Примечательно, что в едва уловимом промежутке между полулитром и семьюстами Алан начинал оказывать знаки внимания присутствующим на данный момент дамам.

Отрицая автономию дипломатической видимости, Петрович безжалостно «десублимировал» политические реалии. Проще говоря, для его утонченной души «гносеологические возможности рефлектирующей способности» не были механизмом сугубо интеллектуального созерцания «дипломатизируемой» действительности. Исходя из этого посыла Алан Петрович на нервной почве шел в народ, открыто и самозабвенно братался с окружающими, включая посольских дворников. Таким образом, в Снегире спекулятивный дух счастливо сочетался с духом практической деятельности!

Дипломатическое творчество Петровича началось в Латинской Америке, когда еще по-юношески робкий, но подающий большие надежды Снегирь прозорливо и своевременно проинформировал Центр, что «диктатор А. Самоса укрылся от восставших масс в бункере и усиленно, но бесперспективно оттягивает свой конец». Тогда же Алан Петрович выполнил первое политическое задание — обеспечил успешное свидание посольской суки Марты с одним из местных кобелей.

Впоследствии, как ни старался он не выделяться, деликатно «держать низкий профиль», меняя от страны к стране спутниц-муз, кочуя из одного дипломатического и, следовательно, литературного направления в другое, Петровича выдавал талант рассказчика матерных анекдотов, проще сказать — ясность содержания и чистота вычурной формы. Его стиль — махровое барокко, временами переходящее в политико-дипломатическое рококо с элементами старческого романтизма. Алан бил формой по содержанию… Что из этого получалось, знает только Центр, но даже избитое содержание порой впечатляло и доставляло эстетическое наслаждение.

Снегирев «педалировал» принятие документа; отстаивал «общепринятый здравый смысл»; уговаривал «давателей гуманитарной помощи» давать больше, а брать меньше; «купировал намерения канадцев» и не только их; «бил в фанфары»; возмущался тем, что «жертвами репрессий прежде всего становились активисты, а также юристы»; «проводил совещания с младшим дипломатическим составом в укромном месте на пляже». Будучи романтиком, утверждал, что «Судан под Америку не ляжет»; участвовал в «дискуссии по обсуждению»; слезно сообщал, что «российская таможня взяла добро»; призывал коллег «в работе быть менее аррогантными», т. е. пить, но знать меру; ходил, как по минному полю, по ближневосточным «переговорным трекам» (сколько там нашего брата полегло); обнаруживал в поле «истощенный уран». А еще поил водкой «верификаторов», чтобы те не «антагонизировали» сербов; «канализировал» усилия посольства; лечил «устойчивый маразм в Бурунди»; строго судил «геноцидников»; предотвращал «массовый уход беженцев» и, в принципе, решал «гвоздевые проблемы» российской внешней политики.